Нет, с человеком, которого считал своим другом, я больше не разговаривал. И после той коллегии не подошел к нему и не спросил: «Почему? Почему ты меня обнадежил – а потом растоптал? Зачем?»

Через много лет он сам позвонил мне. Мы поговорили о незначимых новостях, и он вдруг сказал:

– Эдик, ты не обижайся на меня. Я тогда не мог по-другому поступить.

– Да я и не обижаюсь, – ответил я.

Вот и все.

Существует у меня теория, которая не раз выручала в таких случаях (и случаев было немало). Называю ее – теория опавших листьев.

У каждого из нас есть дерево жизни. И у каждого на этом дереве вырастают листья, с которыми это дерево живет. И с каждым листочком дерево связано, порой – кровно связано. Каждый листочек дает дереву кислород и получает от него питание. Но потом возникает момент – и листочек, который буквально вчера казался близким, родным, бесконечно «своим», вдруг опадает.

Грустить о нем? Какой смысл? Листочек больше никогда не вернется к дереву – даже если бы и дереву, и листочку этого захотелось. Поблагодарить его за время, проведенное вместе, за то, что он был так близок? Да. Поблагодарить и отпустить.

Я ни на кого не держу зла. Просто иду дальше.



На момент, когда я ставил подпись на своем заявлении об увольнении с учебного канала, идти мне было некуда. Правда, к тому времени появилась и плодотворно заработала программа «Вести» на Российском телевидении. Ее выпускала команда профессионалов: Олег Попцов, Анатолий Лысенко, Олег Добродеев, Евгений Киселев, Светлана Сорокина… Но я не видел себя и своего места в этом слаженном коллективе. И никак не мог представить, что через несколько лет стану руководителем ВГТРК. Стоял конец 1990 года. Вернуться в программу «Время» я не мог ни при каких обстоятельствах – эта страница была для меня закрыта. Хотя Татьяна Миткова тогда сказала мне:

– Эдуард Михайлович, вы нас бросили.

Татьяна имела право на такую фразу: в программе «Время» у меня все складывалось хорошо, а в ночных выпусках ТСН (Телевизионной службы новостей, ее вели Таня Миткова, Юрий Ростов, Саша Гурнов) мы позволяли себе то, что не могли позволить во «Времени».

Но даже там цензура сгущалась с каждым днем.

Таня Миткова совершила героический поступок, отказавшись читать репортаж о событиях в Вильнюсе, – но информация до зрителей все равно дошла в том виде, в каком ее желали представить власти: просто вместо Татьяны текст зачитал другой человек.

Я понимал: государственная машина медленно, но верно закрывает двери свободе, словно испугавшись собственной безалаберности («да как это нам вообще в голову пришло – дать им волю?»).

Я не знаю, как поступил бы в августе 1991 года, если бы работал на государственном ТВ. Какие репортажи я выдавал бы в эфир в дни путча? Хотя государственное телевидение, нужно отдать ему должное, будучи обязанным поддерживать путч, показало репортаж Сергея Медведева – тот самый репортаж с баррикад, где был Ельцин. Может быть, именно этот репортаж стал последней каплей. Может быть, именно он повернул ход истории. Сергей Медведев, который сделал этот репортаж. Ольвар Какучая, который был тогда главным редактором программы «Время». И Валентин Лазуткин, пропустивший его в эфир! Чем он руководствовался тогда? Какими мотивами? Я никогда этого не узнаю.



Сегодня, уволившись с одной телекомпании, можно уйти работать на другую. В конце 1990 года телевидение было только одно – государственное. Уволившись с него, я вычеркнул себя из профессии. Идти мне было некуда.

Я лежал дома в позе эмбриона и ни о чем не хотел говорить. Сейчас это назвали бы депрессией. Тогда мне в моем состоянии было тяжело думать даже о бытовых вещах – не то что подбирать слова, наиболее точно характеризующие мое состояние.

В один из таких дней, лежа на диване, я случайно перевел взгляд с потолка на стол.

Там лежал пригласительный билет на съезд Союза журналистов СССР. Прислали мне его еще как главному редактору программы «Время», отозвать приглашение никто не имел права, и я подумал: почему бы не сходить? В конце концов, мне всего 44 года, я не могу до конца жизни пролежать на диване. Я должен себя как-то расшевелить!

И пошел… Позвонил своему водителю: «Витя, поехали!» Виктор Рыбкин уволился с телевидения вместе со мной. Пересел с казенной «Волги» на свой собственный «Жигуленок» и продолжал меня возить. Мои места работы менялись, но Виктор неизменно оставался моим водителем. Светлая ему память.



Заседание вел секретарь ЦК КПСС, мой старый знакомый еще по комсомолу. Когда я был инструктором, он работал секретарем ЦК комсомола одной из союзных республик – хороший парень.

– Итак, – зачитывает он следующий пункт повестки, – переходим к выборам председателя Союза журналистов СССР. На голосование предлагается кандидатура Афанасьева Виктора Георгиевича, главного редактора газеты «Правда». Кто за, прошу голосовать.

Пункт этот в повестке был абсолютно формальным. В СССР, и так отличавшемся незыблемостью устоев, была одна совершенно железобетонная традиция. С 30-х годов пост председателя Союза журналистов всегда занимал главный редактор газеты «Правда». Исключений не допускалось. Только «Правда» и ничего, кроме «Правды». Менялся главред – менялся председатель. И никак иначе.

– А на альтернативной основе надо голосовать! – послышался вдруг голос из зала.

– На альтернативной? – Председательствующий на секунду задумался, взвесил все за и против. – Хорошо, давайте на альтернативной. Какая ваша кандидатура?

В его голосе слышалось: «Ну, хотите поиграть в демократию – давайте играть, почему бы нет?»

К микрофону подошел довольно молодой парень, кажется, редактор какой-то районной газеты во Владимирской области и сказал вдруг:

– Я предлагаю Сагалаева.

В зале оживление, на лице секретаря ЦК КПСС – хорошая тень сомнения.

– Перед голосованием объявляю перерыв, – произнес он и первым ушел со сцены.



– Откажись. – Мой знакомый нашел меня в зале, подошел поближе.


– Чего? – повернулся я к нему.

– Откажись от выдвижения. – Во взгляде его одновременно читались и ожесточение, и просьба.

– С чего вдруг? – Я посмотрел ему в глаза. – Ты меня поддержал, когда закрывали мой «12 этаж?» А когда закрыли «7 дней»? А когда прокатили с Общественным телевидением – ты был за меня? С какой стати я сейчас должен прикрыть тебя и отказаться от голосования? Не буду.

Домой я вернулся председателем Союза журналистов СССР – избранным подавляющим большинством голосов.

Огромный кабинет председателя Союза журналистов в здании на Зубовском бульваре казался совершенно безжизненным. Стандартная, как у всех работников партаппарата, мебель, вертушки прямой связи с членами Политбюро. На всем этом лежала печать казенщины – казалось, в этом кабинете никогда не было живого человека. Впрочем, наверняка так дело и обстояло. Афанасьев (равно как и все его предшественники) работал в своем кабинете в редакции «Правды», а в этом бывал редкими наездами.

– Здравствуйте, Эдуард Михайлович! – встретила меня секретарь Елена Николаевна Ратникова.

Поразительно иногда закручиваются нити судьбы: председателем Союза журналистов я стал по воле случая, а с Еленой Николаевной работаю до сих пор: она оказалась эталонным секретарем.

Впрочем, тогда, при нашем первом знакомстве, я едва не спросил ее: «А чем я должен заниматься?»

Союз журналистов был организацией довольно формальной, как и любой творческий союз. Словом, у меня был служебный автомобиль, 2–3 референта, секретарь… а работы не было.

Впрочем, длилась такая «безработица» недолго. Поняв, что как общественная организация Союз журналистов почти полностью себя «обнулил», я сосредоточился именно на том, чтобы повысить его значимость.

Попутно приходилось решать и бытовые вопросы.

«Волга», которую я получил в качестве служебного автомобиля, откровенно дышала на ладан и на каждом втором светофоре грозилась окончательно заглохнуть. Денег на то, чтобы купить новую, у Союза журналистов, конечно, не было. Да и не покупали машины в СССР. Машины добывали.

На вопрос «у кого может быть много „Волг“ в хорошем состоянии?» я ответил себе сразу – у военных. И записался на прием к Язову, который тогда был министром обороны.

– О, Эдуард, привет! – Язов демонстративно обрадовался моему визиту. – Проходи, садись! С чем пришел?

– Да так, – говорю, – есть кое-какие просьбы.

– Подожди, – Язов протянул руку, словно останавливая меня. – Подожди, такое стихотворение… – покачал головой, словно отвечая на мой удивленный взгляд. – Такое стихотворение прочитал. Дай тебе почитаю!

И полтора часа.

Полтора часа министр обороны почти без перерыва читал мне стихи Юлии Друниной, Сергея Наровчатова и других фронтовых поэтов. Читал наизусть, сердцем. Я слушал его, восхищался, высказывал свое мнение – он вновь читал… Видимо, желание поговорить о поэзии, обсудить что-то, не входящее в армейский круг, жило в нем давно. И, видимо, он долго не находил человека, с кем можно было бы поговорить об этом «от всей души».

Не знаю, как долго это продолжалось бы.

Но после полутора часов обсуждений и рифм я все-таки вклинился:

– Дмитрий Тимофеевич, не могли бы вы мне помочь?

– А в чем дело-то, Эдуард? – перебил он сам себя.

– Мне бы машины для Союза журналистов… – Я лихорадочно думал: сколько у него попросить? Одну? Две? Три? Но ведь полтора часа стихи читал! – Мне бы три «Волги», – наконец решился я.

(Зачем мне три? Ну ладно, попрошу три – даст одну, как раз сколько и нужно было).

– Да ерунда! – Язов нажал кнопку селектора. – Сидоров! Зайди, выпиши Сагалаеву три «Волги» на Союз журналистов.

И по тому, как легко он это сказал, я понял: дурак. Какой я дурак, мог бы и десять у него попросить!



Утром меня разбудил звонок телефона.

– Эдик! – мой друг Гена Алференко из «Комсомольской правды» буквально кричал в трубку. – Эдик, ты что, ничего не знаешь?! В стране переворот, Эдик!

Путч оказался для меня неожиданностью. Я не был в числе тех, кто знал о его подготовке. Даже не был в числе тех, кто об этой подготовке догадывался. Я чувствовал, что в стране назревает какой-то взрыв, но не подозревал, что все случится именно таким образом. Горбачев в Форосе, на экране телевизора – «Лебединое озеро» и трясущиеся руки Янаева…

Я на всю жизнь запомнил этот момент: вопрос журналистки «Независимой газеты» Тани Малкиной: «Вы понимаете, что совершили государственный переворот?» – и трясущиеся руки Янаева. Им нечего было ответить. Они испугались того, что сделали. Тогда все стало понятно: путч обречен. Но до этого момента еще нужно было дожить.

А утром 19 августа я влетел в свой кабинет на Зубовском – еще не понимая толком, что вообще происходит? Ко мне с таким же ошарашенным взглядом примчался Нугзар Попхадзе – мой приятель и близкий друг Эдуарда Шеварднадзе, бывшего министра иностранных дел СССР.

Вместе с Нугзаром мы поехали домой к Шеварднадзе.

– Нануля, мы пойдем прогуляемся, – сказал Эдуард Амвросиевич жене.

– Эдик, только не вздумай гулять до Белого дома! – нахмурила она брови.

– Что ты, что ты, Нануля! – Он поцеловал ее в щеку – и мы пошли к Белому дому.

Там уже были ребята-«взглядовцы», Мстислав Ростропович, Геннадий Бурбулис…

«Взглядовцы» вели радиорепортажи «из подполья». Работала радиостанция «Эхо Москвы» – она резко выступила против путча, несмотря на все попытки помешать их эфиру. «Эхо» все годы отстаивает свою позицию информировать аудиторию с разных точек зрения, часто критикует власть. Эти принципы заложены основателями – Сергеем Бунтманом и Сергеем Корзуном, а редакционной политикой вот уже много лет руководит Алексей Венедиктов.