Вот здесь большинство девчонок уже отрицательно помотали головами: нет, не закрыли бы.
– А я бы закрыла! – одна из девушек сама взяла микрофон. – Я бы закрыла! Потому что он работает, чтобы его дети ходили не в обносках, чтобы его жена хорошо выглядела!
И понеслось. Короткий сюжет, как спусковой крючок, вызвал всплеск эмоций у мужчин в студии: и взрослых, и подростков. Это была очень больная тема: все уже понимали – страна меняет не только систему хозяйствования, меняются сами устои, и, кажется, даже «что такое хорошо и что такое плохо» придется переписывать. Но вот как переписывать? Куда? И богатство – хорошо это или плохо?
– Из рубля нельзя делать икону! – подростки рубили с плеча.
– Хорошо, – говорит корреспондент и подливает масла в огонь: – Как вы думаете, почему у нас в стране существует проституция?
– Бездуховность! – У мальчишек на все был готов ответ.
– Эти девушки – они хотят побольше нахапать, а работать не хотят!
– Для них это веселый способ заработать на жизнь: она и удовольствие получила, и деньги! Но они не смотрят в свое будущее: что с ними будет, когда им исполнится 30 лет? Проститутки – народ малообразованный, их даже из школ выгоняют. – Мальчишка с совсем еще детским, нетронутым щетиной лицом с легкостью рассуждал о теме, в которой не особо разбирался.
Но эти наивно-искренние мысли мальчишек, подкрепленные сюжетом, пробуждали в находившихся в студии мужчинах мысли, над которыми потом те же самые мальчишки начинали глубоко задумываться.
Мир не черно-белый – открытие, сделанное некоторыми подростками именно на лестнице «12 этажа».
Да и среди взрослых такие «первооткрыватели» были.
Подростки вообще не боялись ничего. Словно не росли всю свою жизнь в стране, где нужно было тщательно следить за тем, что говоришь.
– Почему у нас на изучение Достоевского в школьной программе отведено три часа, а на изучение кольчатого червя – пять часов? Чем Достоевский хуже кольчатого червя?! – кипятился парень-десятиклассник, и заместитель министра образования краснел под его взглядом.
– Это немыслимо! – возмущались одни. – Мальчишки-сопляки будут еще учить жизни заместителя министра!
– Это потрясающе! – восхищались другие. – У нас растет свободная, думающая молодежь!
И все равно министры приходили на наши эфиры. Знали, что идут на тяжелое испытание, но – шли. Может быть, они тоже не понимали, почему на Достоевского отводится три часа, а на червя – пять? Может быть, и им хотелось изменить ход вещей, но они не чувствовали в себе достаточно сил? Может, наши подростки придавали им смелости?
Одним из ярких сюжетов стал телемост с Новосибирском, вел его Иван Кононов, а на месте «зажигал» Геннадий Алференко, основатель клуба «Терпсихора», в который входили любители балета. Но какие! К ним приезжала Майя Плисецкая. Это было настоящее неформальное объединение, одно из первых в Советском Союзе. Гена взывал к свободе, к расцвету социальных инициатив в стране.
…Мы обсуждали судьбу автомобилестроения в СССР. Шел 1987 год: АвтоВАЗ уже вовсю выпускал переднеприводные «восьмерки», которые по сравнению с привычными заднеприводными «Жигулями» и «Волгами» выглядели как иномарки.
«Восьмерка» цвета «мокрый асфальт» была предметом вожделения и синонимом фразы «жизнь удалась». Казалось, впереди у отечественного автопрома – новые победы и свершения…
– А давайте спросим самих работников Волжского автозавода. – Я предложил переключить камеру со студии в Останкине на нашу мобильную студию, развернутую прямо в цехе АвтоВАЗа. – На днях Михаил Сергеевич Горбачев заявил, что через пять лет СССР будет законодателем автомобильной моды в мире. Верите ли вы в это?
В цехе повисла пауза.
– Да, – медленно и веско произнес первый секретарь горкома партии (без первого секретаря горкома, понятное дело, прямой эфир не мог бы состояться). – Задача сложная, но, если генеральный секретарь поставил ее перед нами, мы, конечно же, обязаны ее выполнить. И мы ее выполним.
Он говорил – а я смотрел в глаза молодому парню, стоявшему рядом с первым секретарем горкома. По глазам парня я видел, какие страсти борются в его душе. И не мог эти страсти упустить.
– А вы, молодой человек? – обратился я к нему. – Вы верите, что мы станем лучшими в автомобилестроении?
Парень вздохнул, чуть опустил голову и произнес:
– Не будет этого. Никогда не будет. Мы не то что от немцев – мы от Чехословакии-то отстали! У нас же половина деталей на «восьмерки» – импортные!
– Так… – Я почувствовал, как воздух заискрил. – А вы кто?
– Я инженер АвтоВАЗа, – парень вздохнул еще раз и посмотрел на первого секретаря горкома. – И его сын.
– Та-а-ак… – Искры превратились в грозовые молнии. – Так кто же из вас нас обманывает? Страну! Страну обманывает! Кто? Вы, молодой человек, или ваш отец?
И первый секретарь горкома сказал:
– Я не прав.
Дальше мы переключились на студию, и наши подростки беззастенчиво высказывали свое мнение, а наши деятели науки и культуры так же беззастенчиво критиковали подростков и соглашались с ними… И вся эта полифония выстраивалась в общий хор.
Странно: у нас кипели страсти, но практически никто не перебивал друг друга. Никто не позволял себе прямых оскорблений. Никто, конечно же, не устраивал драку в прямом эфире. Но передачу смотрели – не отрываясь.
А потом ее закрыл Егор Кузьмич Лигачев.
Второй человек в партии решил прийти к нам в молодежную редакцию, поговорить о жизни. Мы, конечно, готовились.
– Давайте чаем его встретим! – предложил кто-то из наших.
Тут же побежали на 10-й этаж: в буфете работала знаменитая Римма – ее пирожки обожало все «Останкино». Заказали у нее пирожков («Римма, постарайся, к нам важный гость придет – пусть сам попробует, как ты вкусно готовишь!»), вскипятили чаю.
Егор Кузьмич пришел не один – с телохранителями.
Сел за общий стол (пирожки, чай, аромат – кажется, собственный локоть съешь).
– Егор Кузьмич, чаю налить вам? – спросил я его.
– Хорошо, – кивнул Лигачев.
В этот момент один из его телохранителей достал из кармана фляжку. Открутил крышку. И налил в пустую чашку Лигачева… наверное, чай. Может быть, кофе. Да хоть виски!
Он боялся, что мы его отравим.
Второй человек в партии опасался, что сотрудники молодежной редакции Центрального ТВ могут его отравить!
Лигачев не прикоснулся к пирожкам Риммы.
А мне стало мерзко находиться рядом с ним в одном помещении.
– Знаете, Эдуард Михайлович, вот в вашей передаче – это же не комсомольцы выступают? – начальственно-отеческим тоном, каким разговаривали с «челядью» все члены Политбюро, произнес он. – Скажите, это ведь у вас артисты?
– Какие артисты, вы что? – Я был возмущен.
– Нет, Эдуард Михайлович, не отпирайтесь, – добродушно усмехнулся он. – Мы знаем, какие у нас комсомольцы. Наша молодежь не такая. – Нелепая манера партийных бонз говорить о себе «мы» едва не вывела меня из себя. – Вот этот парень с ленточкой на голове – ну какой он комсомолец? Видно же, что артист.
Парнем с ленточкой был семнадцатилетний Сергей Брилев – тот самый, что потом стал кандидатом исторических наук и заместителем генерального директора телеканала «Россия».
Но это – потом.
А тогда, в 1988 году, Лигачев распорядился закрыть программу «12 этаж». Он ведь искренне верил, что «наша молодежь – не такая». Партийная верхушка к концу 80-х годов настолько оторвалась от реальности, что крах СССР был лишь вопросом времени, а не вероятности.
Глава восьмая
«Взгляд»
Ходили, конечно, слухи, что программу придумал «прораб перестройки» Александр Николаевич Яковлев. Что это ему принадлежит идея выпускать телепередачу, которая притянет к себе все внимание молодежи (и желательно – еще и людей постарше) и отвлечет ее от Би-би-си и прочей антисоветчины.
Но «Взгляд» не отвлекал.
Он привлекал – и молодых, и их родителей, и бабушек-дедушек. И главное – он привлекал внимание к тому, что официальной власти хотелось бы скрыть.
Нет, идея «Взгляда» не принадлежала Яковлеву. Возможно, она витала в воздухе. Может быть, Яковлев где-то высказывался о том, что молодежи нужна своя современная телепередача.
Но «Взгляд» – в том виде, в каком он вышел в эфир (и стал не просто передачей, а явлением), – детище в первую очередь Анатолия Малкина и Киры Прошутинской. Это они придумали «кухню», они предложили ведущим одеваться не в официальные пиджаки и галстуки, а в совершенно обыкновенную одежду – поношенные свитерочки и джинсы, и это они предложили, чтобы ведущих было четверо.
Кухня была символом свободомыслия – в советские годы на ней велись все «серьезные разговоры по душам». И Малкин с Прошутинской это тонко обыграли.
А настоящим отцом «Взгляда» стал, конечно, Анатолий Лысенко. Он растил и пестовал и ведущих, и саму передачу.
Когда не было еще никакого «Взгляда», а образовалась лишь идея, мы спорили до хрипоты – о чем он должен быть.
– Про кошку с четырьмя ушами! – убеждали меня.
Было у нас такое устойчивое выражение – «кошка с четырьмя ушами». Означало легкий, увлекательный рассказ о чем-то необычном, но необязательном. Родилась кошка с четырьмя ушами – ух ты! Держит молодой парень лошадь на балконе городской квартиры – ух ты!
Но я чувствовал: нельзя нам ограничиваться одной лишь кошкой (хотя и без кошки – ну куда? И про кошку нужно!).
– Эта передача должна быть политической, – убеждал я творческую группу. – Точнее, не только политической, она должна стать передачей про жизнь. Если уж мы берем формат кухни, то странно обсуждать на ней только «кошек». Да, на кухнях смеются, шутят, говорят о ерунде и забавных случаях, но ведь не только для этого мы собираемся вместе. Нам важно поговорить и о том, что болит, о проблемах, с которыми сталкиваемся, о сложностях и препятствиях, которые возникают на пути. Нам зритель не поверит, если на кухне мы будем только о «кошках»…
Мне удалось убедить коллег. «Взгляд» стал передачей о том, что волнует страну в эту пятницу. И в следующую пятницу. И в послеследующую. Нам нужно было уловить нерв.
Хотя «взглядовцы» сняли сюжет о лошади на балконе – и он оказался одним из самых удачных за всю историю передачи. Речь в нем шла о молодом парне по имени Петр, еще совсем мальчишке.
– Да этого коня хотели в совхозе отправить на бойню, – говорил парень с лицом ангела. – А мы выкупили его по цене мяса. Лечили долго, он болел. Вот, вылечили. Вышли с конем на улицу, на нас жалуются: «Он нам сейчас тут всю траву потопчет!» А машины у них на траве стоят – им не жалко…
Он рассказывал это так просто и бесхитростно, что у зрителей сжималось сердце. Ночевал конь у Пети в спальне.
– А я бы закрыла! – одна из девушек сама взяла микрофон. – Я бы закрыла! Потому что он работает, чтобы его дети ходили не в обносках, чтобы его жена хорошо выглядела!
И понеслось. Короткий сюжет, как спусковой крючок, вызвал всплеск эмоций у мужчин в студии: и взрослых, и подростков. Это была очень больная тема: все уже понимали – страна меняет не только систему хозяйствования, меняются сами устои, и, кажется, даже «что такое хорошо и что такое плохо» придется переписывать. Но вот как переписывать? Куда? И богатство – хорошо это или плохо?
– Из рубля нельзя делать икону! – подростки рубили с плеча.
– Хорошо, – говорит корреспондент и подливает масла в огонь: – Как вы думаете, почему у нас в стране существует проституция?
– Бездуховность! – У мальчишек на все был готов ответ.
– Эти девушки – они хотят побольше нахапать, а работать не хотят!
– Для них это веселый способ заработать на жизнь: она и удовольствие получила, и деньги! Но они не смотрят в свое будущее: что с ними будет, когда им исполнится 30 лет? Проститутки – народ малообразованный, их даже из школ выгоняют. – Мальчишка с совсем еще детским, нетронутым щетиной лицом с легкостью рассуждал о теме, в которой не особо разбирался.
Но эти наивно-искренние мысли мальчишек, подкрепленные сюжетом, пробуждали в находившихся в студии мужчинах мысли, над которыми потом те же самые мальчишки начинали глубоко задумываться.
Мир не черно-белый – открытие, сделанное некоторыми подростками именно на лестнице «12 этажа».
Да и среди взрослых такие «первооткрыватели» были.
Подростки вообще не боялись ничего. Словно не росли всю свою жизнь в стране, где нужно было тщательно следить за тем, что говоришь.
– Почему у нас на изучение Достоевского в школьной программе отведено три часа, а на изучение кольчатого червя – пять часов? Чем Достоевский хуже кольчатого червя?! – кипятился парень-десятиклассник, и заместитель министра образования краснел под его взглядом.
– Это немыслимо! – возмущались одни. – Мальчишки-сопляки будут еще учить жизни заместителя министра!
– Это потрясающе! – восхищались другие. – У нас растет свободная, думающая молодежь!
И все равно министры приходили на наши эфиры. Знали, что идут на тяжелое испытание, но – шли. Может быть, они тоже не понимали, почему на Достоевского отводится три часа, а на червя – пять? Может быть, и им хотелось изменить ход вещей, но они не чувствовали в себе достаточно сил? Может, наши подростки придавали им смелости?
Одним из ярких сюжетов стал телемост с Новосибирском, вел его Иван Кононов, а на месте «зажигал» Геннадий Алференко, основатель клуба «Терпсихора», в который входили любители балета. Но какие! К ним приезжала Майя Плисецкая. Это было настоящее неформальное объединение, одно из первых в Советском Союзе. Гена взывал к свободе, к расцвету социальных инициатив в стране.
…Мы обсуждали судьбу автомобилестроения в СССР. Шел 1987 год: АвтоВАЗ уже вовсю выпускал переднеприводные «восьмерки», которые по сравнению с привычными заднеприводными «Жигулями» и «Волгами» выглядели как иномарки.
«Восьмерка» цвета «мокрый асфальт» была предметом вожделения и синонимом фразы «жизнь удалась». Казалось, впереди у отечественного автопрома – новые победы и свершения…
– А давайте спросим самих работников Волжского автозавода. – Я предложил переключить камеру со студии в Останкине на нашу мобильную студию, развернутую прямо в цехе АвтоВАЗа. – На днях Михаил Сергеевич Горбачев заявил, что через пять лет СССР будет законодателем автомобильной моды в мире. Верите ли вы в это?
В цехе повисла пауза.
– Да, – медленно и веско произнес первый секретарь горкома партии (без первого секретаря горкома, понятное дело, прямой эфир не мог бы состояться). – Задача сложная, но, если генеральный секретарь поставил ее перед нами, мы, конечно же, обязаны ее выполнить. И мы ее выполним.
Он говорил – а я смотрел в глаза молодому парню, стоявшему рядом с первым секретарем горкома. По глазам парня я видел, какие страсти борются в его душе. И не мог эти страсти упустить.
– А вы, молодой человек? – обратился я к нему. – Вы верите, что мы станем лучшими в автомобилестроении?
Парень вздохнул, чуть опустил голову и произнес:
– Не будет этого. Никогда не будет. Мы не то что от немцев – мы от Чехословакии-то отстали! У нас же половина деталей на «восьмерки» – импортные!
– Так… – Я почувствовал, как воздух заискрил. – А вы кто?
– Я инженер АвтоВАЗа, – парень вздохнул еще раз и посмотрел на первого секретаря горкома. – И его сын.
– Та-а-ак… – Искры превратились в грозовые молнии. – Так кто же из вас нас обманывает? Страну! Страну обманывает! Кто? Вы, молодой человек, или ваш отец?
И первый секретарь горкома сказал:
– Я не прав.
Дальше мы переключились на студию, и наши подростки беззастенчиво высказывали свое мнение, а наши деятели науки и культуры так же беззастенчиво критиковали подростков и соглашались с ними… И вся эта полифония выстраивалась в общий хор.
Странно: у нас кипели страсти, но практически никто не перебивал друг друга. Никто не позволял себе прямых оскорблений. Никто, конечно же, не устраивал драку в прямом эфире. Но передачу смотрели – не отрываясь.
А потом ее закрыл Егор Кузьмич Лигачев.
Второй человек в партии решил прийти к нам в молодежную редакцию, поговорить о жизни. Мы, конечно, готовились.
– Давайте чаем его встретим! – предложил кто-то из наших.
Тут же побежали на 10-й этаж: в буфете работала знаменитая Римма – ее пирожки обожало все «Останкино». Заказали у нее пирожков («Римма, постарайся, к нам важный гость придет – пусть сам попробует, как ты вкусно готовишь!»), вскипятили чаю.
Егор Кузьмич пришел не один – с телохранителями.
Сел за общий стол (пирожки, чай, аромат – кажется, собственный локоть съешь).
– Егор Кузьмич, чаю налить вам? – спросил я его.
– Хорошо, – кивнул Лигачев.
В этот момент один из его телохранителей достал из кармана фляжку. Открутил крышку. И налил в пустую чашку Лигачева… наверное, чай. Может быть, кофе. Да хоть виски!
Он боялся, что мы его отравим.
Второй человек в партии опасался, что сотрудники молодежной редакции Центрального ТВ могут его отравить!
Лигачев не прикоснулся к пирожкам Риммы.
А мне стало мерзко находиться рядом с ним в одном помещении.
– Знаете, Эдуард Михайлович, вот в вашей передаче – это же не комсомольцы выступают? – начальственно-отеческим тоном, каким разговаривали с «челядью» все члены Политбюро, произнес он. – Скажите, это ведь у вас артисты?
– Какие артисты, вы что? – Я был возмущен.
– Нет, Эдуард Михайлович, не отпирайтесь, – добродушно усмехнулся он. – Мы знаем, какие у нас комсомольцы. Наша молодежь не такая. – Нелепая манера партийных бонз говорить о себе «мы» едва не вывела меня из себя. – Вот этот парень с ленточкой на голове – ну какой он комсомолец? Видно же, что артист.
Парнем с ленточкой был семнадцатилетний Сергей Брилев – тот самый, что потом стал кандидатом исторических наук и заместителем генерального директора телеканала «Россия».
Но это – потом.
А тогда, в 1988 году, Лигачев распорядился закрыть программу «12 этаж». Он ведь искренне верил, что «наша молодежь – не такая». Партийная верхушка к концу 80-х годов настолько оторвалась от реальности, что крах СССР был лишь вопросом времени, а не вероятности.
Глава восьмая
«Взгляд»
Ходили, конечно, слухи, что программу придумал «прораб перестройки» Александр Николаевич Яковлев. Что это ему принадлежит идея выпускать телепередачу, которая притянет к себе все внимание молодежи (и желательно – еще и людей постарше) и отвлечет ее от Би-би-си и прочей антисоветчины.
Но «Взгляд» не отвлекал.
Он привлекал – и молодых, и их родителей, и бабушек-дедушек. И главное – он привлекал внимание к тому, что официальной власти хотелось бы скрыть.
Нет, идея «Взгляда» не принадлежала Яковлеву. Возможно, она витала в воздухе. Может быть, Яковлев где-то высказывался о том, что молодежи нужна своя современная телепередача.
Но «Взгляд» – в том виде, в каком он вышел в эфир (и стал не просто передачей, а явлением), – детище в первую очередь Анатолия Малкина и Киры Прошутинской. Это они придумали «кухню», они предложили ведущим одеваться не в официальные пиджаки и галстуки, а в совершенно обыкновенную одежду – поношенные свитерочки и джинсы, и это они предложили, чтобы ведущих было четверо.
Кухня была символом свободомыслия – в советские годы на ней велись все «серьезные разговоры по душам». И Малкин с Прошутинской это тонко обыграли.
А настоящим отцом «Взгляда» стал, конечно, Анатолий Лысенко. Он растил и пестовал и ведущих, и саму передачу.
Когда не было еще никакого «Взгляда», а образовалась лишь идея, мы спорили до хрипоты – о чем он должен быть.
– Про кошку с четырьмя ушами! – убеждали меня.
Было у нас такое устойчивое выражение – «кошка с четырьмя ушами». Означало легкий, увлекательный рассказ о чем-то необычном, но необязательном. Родилась кошка с четырьмя ушами – ух ты! Держит молодой парень лошадь на балконе городской квартиры – ух ты!
Но я чувствовал: нельзя нам ограничиваться одной лишь кошкой (хотя и без кошки – ну куда? И про кошку нужно!).
– Эта передача должна быть политической, – убеждал я творческую группу. – Точнее, не только политической, она должна стать передачей про жизнь. Если уж мы берем формат кухни, то странно обсуждать на ней только «кошек». Да, на кухнях смеются, шутят, говорят о ерунде и забавных случаях, но ведь не только для этого мы собираемся вместе. Нам важно поговорить и о том, что болит, о проблемах, с которыми сталкиваемся, о сложностях и препятствиях, которые возникают на пути. Нам зритель не поверит, если на кухне мы будем только о «кошках»…
Мне удалось убедить коллег. «Взгляд» стал передачей о том, что волнует страну в эту пятницу. И в следующую пятницу. И в послеследующую. Нам нужно было уловить нерв.
Хотя «взглядовцы» сняли сюжет о лошади на балконе – и он оказался одним из самых удачных за всю историю передачи. Речь в нем шла о молодом парне по имени Петр, еще совсем мальчишке.
– Да этого коня хотели в совхозе отправить на бойню, – говорил парень с лицом ангела. – А мы выкупили его по цене мяса. Лечили долго, он болел. Вот, вылечили. Вышли с конем на улицу, на нас жалуются: «Он нам сейчас тут всю траву потопчет!» А машины у них на траве стоят – им не жалко…
Он рассказывал это так просто и бесхитростно, что у зрителей сжималось сердце. Ночевал конь у Пети в спальне.