– Катерина, мастер. А тебя?

– А меня Аполлон Кроу. Я путешественник. Прошу, садись.

Швея села на пустую скамью у веревки и улыбнулась своему возможному любовнику. Она казалась привлекательной, ее уверенности, движениям ее длинных ног и рук была присуща уверенная грация. Он мог подобраться к той женщине через эту: когда речь идет о красивом мужчине, ревность и соперничество иногда разжигают в женщине интерес.

Он заказал выпивку и подсел поближе к веревке, чтобы поговорить со швеей. Хотел поболтать, но она говорила только о грядущем перевороте.

– Многие выступают против предложения предоставить женщинам право голоса. Ты, должно быть, тоже думал над этим, мастер.

– А сама ты что думаешь, сестра? – парировал он.

– Неужели ты действительно хочешь знать мое мнение? Мне часто говорят, что я слишком много болтаю. Многие мужчины считают, что удел женщин – хлеб насущный, а не философские дебаты. А как по-твоему, мастер Кроу?

– У моего народа говорят и мужчины, и женщины, причем во всеуслышание. А что касается моего мнения, то я новичок в этом городе и потому предпочитаю узнать, что думают местные жители. Как иначе понять, чем здесь живут? Твоя соотечественница говорит убедительно, я бы больше всего хотел послушать столь убедительный голос в какой-нибудь невинной беседе. Возможно, в твоем присутствии?

От его улыбки женщины таяли; так и теперь, стоило Кроу пустить ее в ход, Катерина придвинулась ближе, потом еще ближе, и в ее глазах загорелся интерес. Через ее плечо он заметил, что Сладкоречивая направилась к выходу, и снова посмотрел на швею.

Губы ее раскрылись, словно в восторге от ее авансов. Низким чувственным голосом она сказала:

– Ее хорошо охраняют, мастер Кроу. Не заблуждайся на этот счет. Будет лучше, если ты оставишь нас в покое.

Она встала, спокойно прошла через заполненное людьми помещение и скрылась за той же дверью, что и Сладкоречивая.

Его новые друзья рассмеялись.

– Ну, ну, тебя поставили на место, и вдобавок ты потерял монету!

– Утоплю горе в вине! – Он знаком подозвал подавальщика. – Наполни-ка кружки моим друзьям.

Пока молодой человек шел к ним, Аполлон Кроу незаметно передвинул скамью так, чтобы подавальщик споткнулся, и тот растянулся на полу. Содержимое кувшина выплеснулось, окружающие громко охнули, и это отвлекло внимание соседей Кроу. В суматохе он сунул золотую цепь в карман подавальщику и поспешно вышел, расталкивая людей локтями. Снаружи он остановился и увидел справа от себя старика, который выронил палку, с кем-то столкнувшись. И сразу увидел цель, которая выскальзывала из ворот.

Когда он торопливо шагал мимо коптилен, за ним пошел стройный молодой человек с такими же длинными и черными волосами, как у швеи. У него были те же глаза, в чем ощущалось семейное сходство.

– Небольшой совет, – сказал молодой человек с улыбкой, которая больше напоминала оскал. – Если Сладкоречивая отвергла твое предложение – а она отвергла, – не пытайся ее преследовать.

– Спасибо, – ответил Аполлон Кроу, язвительно подняв бровь: так он устрашал людей, которые пытались с ним спорить. – А твое какое дело?

– Я ее родич. И отвечаю за ее благополучие. – Новый спутник Кроу смотрел на него, как кошка на птицу. – Я просто предупреждаю, мастер. Сам я нахожу Сладкоречивую чересчур властной и нетерпеливой, но понимаю, что для мужчин твоего сорта она неодолимо привлекательна. Потребность доказать, что ее красота и ее свирепая уверенность в себе сдадутся тебе и только тебе, что не удалось другим.

– Моего сорта? И какого же я, по-твоему, сорта?

Молодой человек загородил собой узкий проход, так что никто – особенно Аполлон Кроу – не смог бы пройти. Он принюхался, как будто мог извлечь из удушливого воздуха двора какую-нибудь информацию.

– Сейчас точно не скажу. Откуда, говоришь, ты приехал?

– Я ничего такого не говорил. Как тебя зовут?

– «Я ничего такого не говорил…» – повторил молодой человек с одной из тех улыбок, что полны очарования и угрозы. – Если у тебя есть семья, ты поймешь, что мы должны присматривать друг за другом.

– Мне хорошо знакомо это чувство. Я во всех отношениях семейный человек.

Парень не двигался с места, намереваясь и дальше преграждать ему дорогу, пока не станет слишком поздно идти следом. Хотя Аполлон Кроу никогда не уходил от прямых атак, этот человек представлял для него загадку, и у него было слишком мало информации, чтобы его оценить. В нем чувствовалась какая-то сжатая энергия, которая напоминала ему… его самого – в том смысле, что его тело было привязано к этому миру, а дух – к миру за этим. Но он на собственном горьком опыте научился не обсуждать с незнакомцами и обычными людьми мир смертных и мир духов, потому что никто ему не верил. Он научился выдавать правду за сказки, которыми развлекал людей.

Кроу поклонился, словно уступая, признавая право семьи защищать своих. Но, отходя от калитки, поискал глазами самый темный и уединенный угол двора. За одной из коптилен среди хрустящей под ногами серой чешуи и мусора он остановился, в последний раз осмотревшись, чтобы убедиться, что он один. Ночь мешала его зрению, а на обоняние он никогда не мог полагаться. Наклонив голову набок, он прислушался. Скрипки и топот ног мешали расслышать звуки слабее… но вот молодой человек спросил у караульных при воротах:

– Куда он делся? Я не видел, чтобы он вернулся в таверну.

Со вздохом он сбросил человеческое обличье. Хлопая ста тридцатью четырьмя парами крыльев – чтобы создать человека, нужно много ворон, – птицы разлетелись по ночным улицам в поисках Сладкоречивой.



Стая проследила за женщиной и двумя пернатыми до прибрежной гостиницы в хорошо освещенном богатом районе города; плотным облаком вороны опустились на крышу гостиницы, словно собирались там ночевать. Отдельные птицы отправились на разведку. Одна даже залетела в общую гостиную и сидела в темном углу, пока Сладкоречивая ужинала, а ухажеры и застенчивые восторженные мужчины посылали ей выпивку. Вороны разлетелись по всем подоконникам, заглядывая во все номера, ожидая ее появления в одном из них. Но именно оставшейся на кухонном дворе вороне повезло заметить, как Сладкоречивая вышла через черный ход и ускользнула в ночь в сопровождении швеи и молодого человека, а два более заметных пернатых остались, создавая впечатление, что она по-прежнему здесь. Поистине хитрый план, чтобы сбить с толку тех, кто вздумал бы за ней следить. Некоторые молодые вороны возбужденно закаркали при виде такой простой уловки, и на них пришлось шикать, чтобы не привлекали внимания.

Ее маршрут привел на более скромные улицы вдоль берега реки, где обитал законопослушный народ со скромным достатком. Наконец она остановилась в маленькой двухэтажной гостинице с ветхим фасадом без окон. Несмотря на непритязательный внешний вид, ворота и стены представляли собой непреодолимое препятствие для тех, кто захотел бы незаметно заглянуть внутрь. Вороны попросту расселись по краю крыши, выходящей во внутренний двор. В очаге во дворе огня не было, зола была такой холодной, словно его не разжигали несколько дней.

Даже в столь поздний вечер за столом сидел одинокий человек, читая при свете плавающего шара, источающего холодное белое сияние. Несколько ворон подобрались поближе, чтобы лучше рассмотреть. Мужчина был аккуратно одет; можно было бы сказать, что он красив, как ворона, – если это вообще возможно. Когда гости прошли в ворота, он поднялся, приветствуя входящих. Он нежно поцеловал швею, и стало ясно, что план соблазнить ее, чтобы подобраться к Сладкоречивой, видимо, не сработает. Действительно, то, как они непринужденно разговаривали, часто перебивая друг друга, показало их сходство со стаей.

Вскоре появились и двое пернатых. Едва они вошли, ворота закрыли, цель пересекла двор и одна поднялась по лестнице.

Гостиница в действительности представляла собой два соединенных здания: одно шло вдоль двора – с номерами, от него под прямым углом отходило отдельное крыло. Оно находилось над водой, на остатках древнего заброшенного моста, который уже не доходил до противоположного берега реки. Этот мост, даже и переделанный под гостиницу, не позволял сделать вход с улицы, так что к комнатам можно было добраться только по охраняемой лестнице и внутреннему коридору.

Окна этих комнат выходили на реку. Вскоре изнутри открыли ставни. Женщина выглянула из окна, чтобы вдохнуть ночной воздух, и поморщилась от вони отходов и дыма. Как только она отошла от окна, две вороны сели на подоконник и заглянули внутрь. Женщина зажгла свечу и при ее свете заперла дверь изнутри, спрятав ключ в рукаве. Потом поставила свечу в медный подсвечник, стоявший на столе.

Одна ворона влетела и села на шкаф.


Хотя ее перелет и приземление были почти бесшумными, рука женщины замерла.

– Ты хочешь еще что-то сказать мне? – бросила она в пространство.

Пространство не ответило.

Когда она закрыла книгу и встала, обе вороны на подоконнике и та, что сидела на шкафу, исчезли. Удивленно осмотрев комнату, женщина отперла дверь в коридор и вышла. Как только она скрылась, вороны всей стаей ворвались в окно.

Он быстро собрался воедино, за исключением трех частей. Вначале толкнул дверь в коридор, но ее заперли снаружи. Уйти через нее с альбомом, но без ключа было невозможно. Присев у туалетного столика, он взвесил альбом в руке. Чересчур тяжелый, чтобы унести по воздуху, даже если создать сеть, чтобы его смогли нести вороны.

Пришлось выбрать третью возможность, хотя она ему нравилась меньше всего и он предпочел бы потянуть время. Он оторвал полоску чистой страницы в конце книги и написал записку мелким, но удивительно четким почерком. Потом сунул клочок в трубку-футляр и прикрепил к лапе одной из ворон. Отпущенная, ворона улетела, а две другие, сидя на подоконнике, продолжали наблюдать снаружи.

Наконец Кроу раскрыл альбом. С величайшим интересом и радостью он внимательно рассмотрел первый рисунок, на котором изображались молодая женщина в короне, верхом на быке – по-видимому, финикийская царица Европа, – а за ними лев, волочащий цепь. Слишком очевидная метафора съеживающейся Римской империи, которая стремится вернуть все, что потеряла за сотни лет.

В замке повернули ключ. Он закрыл альбом, оперся локтями о туалетный столик и стал разглядывать в зеркале свое худое лицо, блестящие черные волосы, проворные пальцы. Что-нибудь в нем не так? Может, что-то он может вылепить лучше? Да разве в этом мире есть мужчина красивее его?

Скрипнули петли. У него за спиной вырос чей-то силуэт, словно расширяющееся пятно на зеркале. Огонь свечи отразился от края тонкого клинка, но этот клинок был не столь опасным, как ее улыбка. Он посмотрел в глаза ее отражению и лениво улыбнулся в ответ.

Вопросительно поднимать бровь она умела не хуже его, и сейчас воспользовалась этим.

– Ты сидишь на моем стуле?

– Мне трудно не восхищаться собой, когда выпадает случай, ведь я поистине хорош, лощеный и блестящий.

Она окинула его оценивающим взглядом.

– Поистине трудно не удивиться тому, как некто столь лощеный и блестящий сумел попасть в запертую комнату.

– Ты неотразима. Поэтому никаким преградам меня не удержать.

– Правда? – Ее силуэт, ее мышцы – все говорило о том, что драться она умеет. – Проход в эти номера охраняется днем и ночью, именно поэтому, как ты можешь понять, люди, у которых есть враги, предпочитают ночевать здесь. Дверь из этой комнаты в коридор можно запирать и изнутри, и снаружи, и ключ у меня. Поэтому здравый смысл подсказывает, что ты влез через окно. Но крыша слишком крутая, чтобы пройти по ней, да и стена тоже. И даже если тебе удалось по ней подняться, ты не промок, как было бы, если бы ты пришел с реки.

– Я мог приплыть на лодке.

Она подошла к окну, посмотрела вниз, потом повернулась к нему.

– Лодку не к чему привязать. Не хочешь объяснить эту загадку?

Он осторожно встал, держа руки перед собой и показывая, что не вооружен, и вежливо поклонился, прижав ладонь к сердцу.

– Я не единственная загадка в этой комнате. Самая большая загадка – твоя привлекательность.

– Этот ход надо было попробовать сделать раньше, чем тебя загнали в угол. Как ты сюда попал?

– Может, обменяемся тайнами? Почему римский император меня нанял? То, что твоя революционная агитация тревожит Римскую империю, – один ответ, но, чувствую, не единственный. Боюсь, я неизлечимо болен любопытством.

– Я могла бы унять твое любопытство, пронзив тебя мечом.

– Да, но как же твое любопытство? Разве ты не хочешь узнать, какая хитрость, какая ловкость помогли мне проникнуть в твою комнату? Представь, что такие таланты могут быть использованы только для того… для того, чтобы доставить тебе удовольствие.

– Доставить мне удовольствие? – Она, улыбаясь, разглядывала его. Он повернул голову в профиль: так он выглядел лучше всего. С печальным смехом она покачала головой. – До или после того, как ты выдашь меня императору?

Он обдумал вопрос со всей серьезностью, какой тот заслуживал.

– До – это надежно. После – зависит от его капризов.

– Вижу, ты стратег, – сказала она, словно проглотив смех (к его легкой досаде – она смеялась над ним?). – А что, если я не хочу, чтоб меня похитили и выдали императору?

– Возможно, ты в состоянии заплатить больше, чем он. Тем самым ты разубедила бы меня.

– Я не располагаю такими средствами. Или ты говоришь о другой награде?

Она снова осмотрела его с головы до ног.

– Естественно, тебе нравится то, что ты видишь, и я во всех отношениях таков, что могу доставить тебе удовольствие, если тебе нравится это мое обличье. Но, боюсь, деньги – единственное, что я принимаю в оплату.

– Естественно! В любом случае, ты не хочешь, чтобы император Рима стал твоим врагом – нет, если как я начинаю подозревать, ты один из наемных негодяев, которые делают грязную работу, чтобы у богатых и влиятельных руки оставались чистыми.

– Твоя покорность позволит значительно облегчить все это. Я подожду, пока ты возьмешь плащ и все необходимое в дороге. – Он старался не трогать альбом, лежавший возле его левой руки. – У меня в гавани корабль, он отходит через час.

– Корабль не уйдет. Через час – пик отлива. До поры ни один корабль не сможет отойти. Так что, мой загадочный негодяй, это твоя первая ложь.

– Моя первая ложь?