Никая – портовый город, кишащий путешественниками, моряками и купцами, изменчивое и заманчивое варево, приправленное слухами, нищетой и недовольными плебеями, у которых уши чешутся тем сильнее, чем более одобрительные слова в них шепчут. Притонов, где накапливались радикальные настроения, точно ду́хи, ждущие освобождения в канун Дня всех святых, – великое множество, а он всего лишь одиночка, с всего лишь одной парой ног. Но у него были и другие способы добычи информации.
Через неделю после его приезда на подоконник гостиничного номера, в котором он остановился, села ворона. Он терпеть не мог оставаться в одиночестве и всегда находил возможность подыскать себе компанию.
Женщина в постели приподнялась на локте, ее прекрасные глаза широко раскрылись, когда ворона прокаркала приветствие.
– Какое ужасное предзнаменование!
– Ты рассуждаешь как кельты, – сказал он, выбравшись из-под одеяла, взял с тарелки на буфете кусок хлеба и предложил птице. – Ворона – священная птица моего тезки, эллинского бога.
Птица проглотила хлеб и так долго каркала, что женщина рассмеялась.
– Она благодарит за угощение? Или утомляет жалобами?
– Вовсе нет. Просто в обмен сообщает кое-какие ценные сведения.
– Какой ты забавный рассказчик! Из ворон получились бы отличные заговорщики и агенты, если бы они могли говорить и шпионить. – Она заговорила увещевающим тоном: – Ты стоишь голый, и это прогоняет все мысли о знамениях, полях битв и стервятниках-воронах. Я не возражаю еще против кусочка, если ты вернешься в постель, у меня-то точно нет никаких жалоб.
– А я доволен всем, что не противоречит моим желаниям, – искренне сказал он, отворачиваясь от окна. – Ты знаешь таверну под названием «Четверо в ряд»?
– Только по слухам, сама я в ней не бывала. Тебе не захочется туда заходить.
– Почему?
– Она в самой бедной части города, ее посещают только моряки, прачки и головорезы. – Она скорчила милую гримаску, маня его к себе. – Но по твоему лицу я вижу, что ты решил дать себя убить в этой жуткой части города. Иди сюда, не хочу упускать возможность, пока ты все еще жив.
Позже он шел в сумерках по мрачной улице с закрытыми магазинами, направляясь в таверну «Четверо в ряд». Пустые темные улицы навевали унылые мысли, хотелось вернуться на открытые земли, которые он когда-то называл домом. Впереди какой-то мужчина толкал тачку с отходами, насвистывая веселую мелодию, скрашивающую одиночество ночи. Аполлон Кроу ускорил шаг, чтобы догнать его, и только собрался окликнуть его, как возчик свернул в темный переулок. Из темноты появилась парочка малышей-бродяжек.
– Давайте, да побыстрее, – сказал им возчик.
Дети принялись рыться в мусоре в поисках интересного или полезного, что можно было бы продать или хотя бы съесть.
– Вот по монете каждому из вас, если отведете меня в «Четверо в ряд», – сказал детям Аполлон Кроу.
Они протянули руки, но возчик ударил по ним.
– Никогда не ходите с незнакомыми людьми.
– Мои помыслы чисты. Может, ты сможешь мне объяснить, мастер? Я знаю, что нужно найти улицу ниже Замкового холма, но как мне узнать таверну?
– Зачем тебе это?
– Я служил у жестокого хозяина и сбежал от него. И мне кажется правильным теперь помочь тем, кто так же хотел бы избрать иной путь.
Возчик хмыкнул. Аполлон Кроу его не убедил.
– Вот вам за хлопоты.
Аполлон Кроу бросил детям по монете, а третью сунул в руку возчику и пошел дальше.
– Вход закрыт можжевельником, – бросил вслед возчик. – Вот все, что я могу сказать.
Он добрался до склонов Замкового холма, где прямая улица превратилась в запутанный лабиринт узких проулков. Фонарей, которые освещали гавань и главные улицы, здесь не было. Тьма наступала, как прилив, превращая каждую дверь и каждый переулок в бассейн, полный теней. От стены отделилась тень, покачивающая дубиной. Аполлон Кроу картинно обнажил шпагу, тень передумала и исчезла в ночи.
Вдруг из-за ветхих украшенных ароматными можжевеловыми венками ворот раздался женский смех. Ворота были полуоткрыты, освещаемые свечными фонарями; он толкнул их и сразу понял, что дальше они не откроются. Всякий, кто хотел войти, должен был протискиваться между створками, и можно было легко попасть в засаду.
Он склонил голову набок, прислушался и ощутил, как бьется пара сердец людей, ждущих внутри. Вложив шпагу в ножны, он шагнул в сторону, к стене, и попал в темный двор, пропахший копченой рыбой. На него упал свет: подошли двое крепких караульных. Они даже не достали оружие.
– Красавчик есть красавчик, – сказал один. Он посмотрел на товарища, и у обоих сделался такой вид, будто они вот-вот расхохочутся. – Но здесь нет никого, кто мог бы себе позволить такого красавчика. Нет щеголих, к которым ты, должно быть, привык.
Он бросил обоим по монете.
– Просто хочу выпить, вот и все. Я слышал, здесь наливают, и говорят, поют! Мне это интересно.
– Потом не жалуйся.
Они знаком пригласили его зайти.
Вонь коптилен сменилась менее резкими запахами конюшен; показался еще один двор, на который выходил портик в римском стиле, поддерживаемый старыми каменными колоннами. Здание за ним было новым, деревянным. В просторной общей гостиной, освещенной лампами, виднелись люди, их фигуры искажало толстое оконное стекло. Играли две скрипки, мелодия была танцевальная, два голоса пели в унисон, и слушатели в такт топали ногами.
Он осторожно вошел и окунулся в веселый гул общей гостиной таверны, по кенаанской моде разделенной канатом на две части – мужчины и женщины сидели отдельно. Он сделал шаг вправо, спохватился и повернул в сторону мужской части.
Светловолосый парень с красивым лицом кельта и по-римски суровый принес ему кружку местного пива, такого золотого, словно его варили на солнце. Аполлон завязал разговор с группой местных жителей, чьи мозолистые руки и обветренные лица говорили, что их обладатели работают в порту.
– Откуда приплыл? – спросили его. – На каком корабле? Или ты приехал по суше с востока? Ты похож на человека оттуда!
Он развлекал их забавными историями: он-де родился там, где каждый прилив меняет очертания земли, его отца сожрал дракон, его матерью была ворона – все они были правдивыми, но им казались выдумкой. Кроу все время незаметно разглядывал женщин, теснившихся по другую сторону изгороди, как на насесте. Все женщины были из рабочего класса: прачки с изъеденными щелоком руками; уличные торговки, чьи корзины с каштанами и луком стояли у ног; подметальщицы улиц, дремлющие у своих метел. По его наблюдениям, эти женщины начинали работать задолго до рассвета и заканчивали много позже заката. И этот вечер в таверне, когда они могли слушать тирады красноречивых радикалов, разящих словом, как дуэлянт оружием, для них был главным событием года.
Он заметил молодую женщину с живым лицом, которая, казалось, не способна была спокойно усидеть на месте. Она принесла с собой что-то для починки: все женщины постоянно что-то подшивали или штопали, как птицы, постоянно чистящие свои перья. Поэтому руки ее были заняты. Но длинная, толстая коса, черная и блестящая, как его волосы, заставила его вздрогнуть, словно невидимая рука уколола его иголкой.
– А что ты думаешь о нашей прекрасной гавани и окрестностях? – спросили его, когда он вдруг замолчал.
– Римскую провинцию я считаю красивой и приятной для жизни, хотя и небо, и земля здесь очень отличаются от моей родины, – ответил он. – Но впервые вижу в римских владениях, что женщины сидят в таверне. Ведь обычно здесь встречаются мужчины. А римлянки сидят по домам.
– У нас порт, а не степенный римский город. А к тому же не только мужчины, но и женщины идут туда, где можно услышать Сладкоречивую. Мужчины – ради ее красоты, а женщины – ради поучений ее ножа.
– Сладкоречивая. – Он выпрямился. – А что у нее за нож?
– Нож убеждения.
Скрипки умолкли. Мужчины локтями подталкивали друг друга; в глубине комнаты расчистили стол.
– А вот и она! – нетерпеливо воскликнул один из его собеседников.
Толпа расступилась перед тремя людьми: в середине шла невысокая пышная женщина, а с обеих сторон – рослые мужчины из тех, кого называли пернатыми: массивные челюсти, мощные кулаки и походка, – помесь человека, птицы и ящерицы. Они были одеты строго и выглядели, как респектабельные юристы, и лишь хищная улыбка выдавала их звериную природу. В забитом людьми помещении их сухой запах – запах знойного лета – почти не ощущался, но Аполлон Кроу набрал полные легкие воздуха, чтобы грудь стала шире и он выглядел бы более грозным на случай, если они посмотрят в его сторону и решат напасть. Потом, вспомнив о благоразумии, выдохнул и съежился, чтобы не бросаться в глаза. Конечно, пернатые никак не могли увидеть его истинную сущность. Как и люди, они были порождениями этого мира. Он был здесь один-единственный в своем роде убийца, других таких он не встречал за все долгие годы одинокой жизни в изгнании.
Вокруг все зашумели, когда женщина с помощью пернатых взобралась на стол.
Пораженный ее неожиданно прекрасными чертами лица и великолепной фигурой, Аполлон Кроу подскочил, чтобы лучше рассмотреть. Соседи, охваченные радостным ожиданием, тут же потянули его обратно и снова усадили на скамью.
– А мы говорили, что она тебя удивит! – рассмеялись они, когда видение подняло руку, призывая гудящую аудиторию к тишине. – Слушай – и услышишь.
– Товарищи! Друзья! Сестры!
Женщины в гостиной зашумели, потом в ожидании затихли.
– Я пришла во враждебную землю с посланием к тем из вас, кто стремится к свободе. Вы впряжены в ярмо тирании, но его можно сбросить здесь так же, как это произошло во всей Европе.
Она говорила убедительно, голосом, который без труда заполнял все помещение, так что никому не приходилось напрягать слух. Красноречиво описывала, как именно богатые и власть имущие присваивают себе все и эксплуатируют тех, кто трудится под их бичами. Она в ярких подробностях рассказывала о создании в городе Хейвери правящей ассамблеи под председательством князя этой территории, подчиняющегося только себе самому. Половина собравшихся подалась вперед, когда она говорила, как выбирали членов этой ассамблеи, в том числе женщин, а представители другой половины обменивались встревоженными взглядами. Но слушали все, ведь у нее был дар превращать каждое слово, сорвавшееся с уст, в цветок, а каждую фразу – в ароматный букет.
– Верно, что по древним римским законам женщинам запрещено становиться членами магистратов, священниками, они не имеют права на триумфы, знаки отличия и военную добычу. Но что такое законы, как не слова, написанные на бумаге? – продолжала она. Мрачные взгляды мужчин заставляли ее говорить еще резче. – То, что создано руками, можно изменить или переделать по мере того, как время идет и философы указывают новые пути. Вот наш новый путь, если мы захотим избрать его.
– Она актриса? – спросил он у своих новых друзей.
Соседи заставили его замолчать, потому что, хотя их приводили в ужас ее слова, но личность и ее голос пленяли.
– Она не актриса. Она воспламеняет сердца людей по всей империи. Говорят, император заточил бы ее в тюрьму, если бы мог поймать.
Поистине опасная женщина, если вы император всех римлян и опасаетесь недовольства, которое может таиться под спудом у обычно немых плебеев. Она огонь, заставляющий воду кипеть, яркий и прекрасный огонь… но что бы он ни думал, у него была работа – и проклятие, вынуждающее эту работу делать.
Когда она наконец закончила свою речь под громовые аплодисменты, он достал из одного из своих многочисленных потайных карманов золотую цепь; в этих карманах он держал разные предметы, собранные в путешествиях. Схватил за шиворот ребенка, который был достаточно мал, чтобы ему было позволено бродить по обе стороны разделяющей ограды.
– Получи динарий, если отнесешь эту золотую цепь Сладкоречивой и покажешь ей, кто ее прислал.
– А что, если я украду цепь, убегу и не вернусь? – спросил удивленный таким наивным предложением ребенок, жадно разглядывая золотую цепь.
– Позволь заверить, что я никогда не забываю лица. – Улыбка Аполлона Кроу заставила ребенка содрогнуться. – Если ты меня обманешь, однажды тебя окружит стая ворон и заклюет насмерть, и никто этого не заметит.
Чтобы сохранить лицо, ребенок притворился, что смеется, но в то же время бросал испуганные взгляды по сторонам в поисках возможности сбежать. Но не каждый день тебе сулят динарий… После некоторых колебаний, как и думал Аполлон Кроу, ребенок взял цепь и монету и нырнул под веревку.
Как он и ожидал, женщины, обступившие Сладкоречивую, чтобы поговорить с ней, позволили ребенку протиснуться сквозь их ряды, ведь птички всегда дают дорогу птенцам. Она наклонилась, слушая, что говорит ей ребенок. Плечи ее удивленно напряглись, она подняла глаза и принялась осматривать помещение.
И встретила его взгляд. Свет был слишком тусклым, а она стояла очень далеко, чтобы Кроу мог различить в деталях ее выражение лица, но по перемене позы предположил, что она недовольна, однако ее при этом одолевает непобедимое любопытство. Нетрудно было заметить, что она бурно дышит, так, что вздымается грудь. Он поднял кружку, приветствуя ее. Окружающие, привлеченные этим жестом, зааплодировали и засмеялись, восхваляя его стальные нервы. Все знают, говорили они, что Сладкоречивая не любит, когда мужчины пытаются подкупить ее подарками; она выбирает тех, кто ей интересен, не думая о выгоде.
Она отдала золотую цепь стоявшей рядом женщине и знаками объяснила, что та должна вернуть ему отвергнутый подарок. Потом, делая вид, что держит в свободной руке кружку, ответила на его приветствие.
И эта дерзость заставила его влюбиться в нее.
Как ни странно, женщиной, которой вручили ожерелье, оказалась та самая швея, которую он приметил раньше. Он не заметил, как она исчезла со своего места, и потому стал внимательно приглядываться к ней, пока она шла. Одежда у нее была добротная, но не богатая, обувь изношена от долгой ходьбы.
– Мастер, сестра попросила меня вернуть это тебе.
– Нет, нет, возьми себе, за беспокойство.
– Щедрое предложение. – Она перебирала цепочку в пальцах. – Пожалуй, лучше не стану, иначе ты неверно это истолкуешь.
– Вовсе нет. Это же безделушка, знак благодарности за прекрасную речь, которая меня очень заинтересовала. Поскольку она так жестоко отказала мне, моя единственная просьба такова: обменяйся со мной несколькими словами, они станут бальзамом для моего страдающего сердца. Как тебя зовут?
Через неделю после его приезда на подоконник гостиничного номера, в котором он остановился, села ворона. Он терпеть не мог оставаться в одиночестве и всегда находил возможность подыскать себе компанию.
Женщина в постели приподнялась на локте, ее прекрасные глаза широко раскрылись, когда ворона прокаркала приветствие.
– Какое ужасное предзнаменование!
– Ты рассуждаешь как кельты, – сказал он, выбравшись из-под одеяла, взял с тарелки на буфете кусок хлеба и предложил птице. – Ворона – священная птица моего тезки, эллинского бога.
Птица проглотила хлеб и так долго каркала, что женщина рассмеялась.
– Она благодарит за угощение? Или утомляет жалобами?
– Вовсе нет. Просто в обмен сообщает кое-какие ценные сведения.
– Какой ты забавный рассказчик! Из ворон получились бы отличные заговорщики и агенты, если бы они могли говорить и шпионить. – Она заговорила увещевающим тоном: – Ты стоишь голый, и это прогоняет все мысли о знамениях, полях битв и стервятниках-воронах. Я не возражаю еще против кусочка, если ты вернешься в постель, у меня-то точно нет никаких жалоб.
– А я доволен всем, что не противоречит моим желаниям, – искренне сказал он, отворачиваясь от окна. – Ты знаешь таверну под названием «Четверо в ряд»?
– Только по слухам, сама я в ней не бывала. Тебе не захочется туда заходить.
– Почему?
– Она в самой бедной части города, ее посещают только моряки, прачки и головорезы. – Она скорчила милую гримаску, маня его к себе. – Но по твоему лицу я вижу, что ты решил дать себя убить в этой жуткой части города. Иди сюда, не хочу упускать возможность, пока ты все еще жив.
Позже он шел в сумерках по мрачной улице с закрытыми магазинами, направляясь в таверну «Четверо в ряд». Пустые темные улицы навевали унылые мысли, хотелось вернуться на открытые земли, которые он когда-то называл домом. Впереди какой-то мужчина толкал тачку с отходами, насвистывая веселую мелодию, скрашивающую одиночество ночи. Аполлон Кроу ускорил шаг, чтобы догнать его, и только собрался окликнуть его, как возчик свернул в темный переулок. Из темноты появилась парочка малышей-бродяжек.
– Давайте, да побыстрее, – сказал им возчик.
Дети принялись рыться в мусоре в поисках интересного или полезного, что можно было бы продать или хотя бы съесть.
– Вот по монете каждому из вас, если отведете меня в «Четверо в ряд», – сказал детям Аполлон Кроу.
Они протянули руки, но возчик ударил по ним.
– Никогда не ходите с незнакомыми людьми.
– Мои помыслы чисты. Может, ты сможешь мне объяснить, мастер? Я знаю, что нужно найти улицу ниже Замкового холма, но как мне узнать таверну?
– Зачем тебе это?
– Я служил у жестокого хозяина и сбежал от него. И мне кажется правильным теперь помочь тем, кто так же хотел бы избрать иной путь.
Возчик хмыкнул. Аполлон Кроу его не убедил.
– Вот вам за хлопоты.
Аполлон Кроу бросил детям по монете, а третью сунул в руку возчику и пошел дальше.
– Вход закрыт можжевельником, – бросил вслед возчик. – Вот все, что я могу сказать.
Он добрался до склонов Замкового холма, где прямая улица превратилась в запутанный лабиринт узких проулков. Фонарей, которые освещали гавань и главные улицы, здесь не было. Тьма наступала, как прилив, превращая каждую дверь и каждый переулок в бассейн, полный теней. От стены отделилась тень, покачивающая дубиной. Аполлон Кроу картинно обнажил шпагу, тень передумала и исчезла в ночи.
Вдруг из-за ветхих украшенных ароматными можжевеловыми венками ворот раздался женский смех. Ворота были полуоткрыты, освещаемые свечными фонарями; он толкнул их и сразу понял, что дальше они не откроются. Всякий, кто хотел войти, должен был протискиваться между створками, и можно было легко попасть в засаду.
Он склонил голову набок, прислушался и ощутил, как бьется пара сердец людей, ждущих внутри. Вложив шпагу в ножны, он шагнул в сторону, к стене, и попал в темный двор, пропахший копченой рыбой. На него упал свет: подошли двое крепких караульных. Они даже не достали оружие.
– Красавчик есть красавчик, – сказал один. Он посмотрел на товарища, и у обоих сделался такой вид, будто они вот-вот расхохочутся. – Но здесь нет никого, кто мог бы себе позволить такого красавчика. Нет щеголих, к которым ты, должно быть, привык.
Он бросил обоим по монете.
– Просто хочу выпить, вот и все. Я слышал, здесь наливают, и говорят, поют! Мне это интересно.
– Потом не жалуйся.
Они знаком пригласили его зайти.
Вонь коптилен сменилась менее резкими запахами конюшен; показался еще один двор, на который выходил портик в римском стиле, поддерживаемый старыми каменными колоннами. Здание за ним было новым, деревянным. В просторной общей гостиной, освещенной лампами, виднелись люди, их фигуры искажало толстое оконное стекло. Играли две скрипки, мелодия была танцевальная, два голоса пели в унисон, и слушатели в такт топали ногами.
Он осторожно вошел и окунулся в веселый гул общей гостиной таверны, по кенаанской моде разделенной канатом на две части – мужчины и женщины сидели отдельно. Он сделал шаг вправо, спохватился и повернул в сторону мужской части.
Светловолосый парень с красивым лицом кельта и по-римски суровый принес ему кружку местного пива, такого золотого, словно его варили на солнце. Аполлон завязал разговор с группой местных жителей, чьи мозолистые руки и обветренные лица говорили, что их обладатели работают в порту.
– Откуда приплыл? – спросили его. – На каком корабле? Или ты приехал по суше с востока? Ты похож на человека оттуда!
Он развлекал их забавными историями: он-де родился там, где каждый прилив меняет очертания земли, его отца сожрал дракон, его матерью была ворона – все они были правдивыми, но им казались выдумкой. Кроу все время незаметно разглядывал женщин, теснившихся по другую сторону изгороди, как на насесте. Все женщины были из рабочего класса: прачки с изъеденными щелоком руками; уличные торговки, чьи корзины с каштанами и луком стояли у ног; подметальщицы улиц, дремлющие у своих метел. По его наблюдениям, эти женщины начинали работать задолго до рассвета и заканчивали много позже заката. И этот вечер в таверне, когда они могли слушать тирады красноречивых радикалов, разящих словом, как дуэлянт оружием, для них был главным событием года.
Он заметил молодую женщину с живым лицом, которая, казалось, не способна была спокойно усидеть на месте. Она принесла с собой что-то для починки: все женщины постоянно что-то подшивали или штопали, как птицы, постоянно чистящие свои перья. Поэтому руки ее были заняты. Но длинная, толстая коса, черная и блестящая, как его волосы, заставила его вздрогнуть, словно невидимая рука уколола его иголкой.
– А что ты думаешь о нашей прекрасной гавани и окрестностях? – спросили его, когда он вдруг замолчал.
– Римскую провинцию я считаю красивой и приятной для жизни, хотя и небо, и земля здесь очень отличаются от моей родины, – ответил он. – Но впервые вижу в римских владениях, что женщины сидят в таверне. Ведь обычно здесь встречаются мужчины. А римлянки сидят по домам.
– У нас порт, а не степенный римский город. А к тому же не только мужчины, но и женщины идут туда, где можно услышать Сладкоречивую. Мужчины – ради ее красоты, а женщины – ради поучений ее ножа.
– Сладкоречивая. – Он выпрямился. – А что у нее за нож?
– Нож убеждения.
Скрипки умолкли. Мужчины локтями подталкивали друг друга; в глубине комнаты расчистили стол.
– А вот и она! – нетерпеливо воскликнул один из его собеседников.
Толпа расступилась перед тремя людьми: в середине шла невысокая пышная женщина, а с обеих сторон – рослые мужчины из тех, кого называли пернатыми: массивные челюсти, мощные кулаки и походка, – помесь человека, птицы и ящерицы. Они были одеты строго и выглядели, как респектабельные юристы, и лишь хищная улыбка выдавала их звериную природу. В забитом людьми помещении их сухой запах – запах знойного лета – почти не ощущался, но Аполлон Кроу набрал полные легкие воздуха, чтобы грудь стала шире и он выглядел бы более грозным на случай, если они посмотрят в его сторону и решат напасть. Потом, вспомнив о благоразумии, выдохнул и съежился, чтобы не бросаться в глаза. Конечно, пернатые никак не могли увидеть его истинную сущность. Как и люди, они были порождениями этого мира. Он был здесь один-единственный в своем роде убийца, других таких он не встречал за все долгие годы одинокой жизни в изгнании.
Вокруг все зашумели, когда женщина с помощью пернатых взобралась на стол.
Пораженный ее неожиданно прекрасными чертами лица и великолепной фигурой, Аполлон Кроу подскочил, чтобы лучше рассмотреть. Соседи, охваченные радостным ожиданием, тут же потянули его обратно и снова усадили на скамью.
– А мы говорили, что она тебя удивит! – рассмеялись они, когда видение подняло руку, призывая гудящую аудиторию к тишине. – Слушай – и услышишь.
– Товарищи! Друзья! Сестры!
Женщины в гостиной зашумели, потом в ожидании затихли.
– Я пришла во враждебную землю с посланием к тем из вас, кто стремится к свободе. Вы впряжены в ярмо тирании, но его можно сбросить здесь так же, как это произошло во всей Европе.
Она говорила убедительно, голосом, который без труда заполнял все помещение, так что никому не приходилось напрягать слух. Красноречиво описывала, как именно богатые и власть имущие присваивают себе все и эксплуатируют тех, кто трудится под их бичами. Она в ярких подробностях рассказывала о создании в городе Хейвери правящей ассамблеи под председательством князя этой территории, подчиняющегося только себе самому. Половина собравшихся подалась вперед, когда она говорила, как выбирали членов этой ассамблеи, в том числе женщин, а представители другой половины обменивались встревоженными взглядами. Но слушали все, ведь у нее был дар превращать каждое слово, сорвавшееся с уст, в цветок, а каждую фразу – в ароматный букет.
– Верно, что по древним римским законам женщинам запрещено становиться членами магистратов, священниками, они не имеют права на триумфы, знаки отличия и военную добычу. Но что такое законы, как не слова, написанные на бумаге? – продолжала она. Мрачные взгляды мужчин заставляли ее говорить еще резче. – То, что создано руками, можно изменить или переделать по мере того, как время идет и философы указывают новые пути. Вот наш новый путь, если мы захотим избрать его.
– Она актриса? – спросил он у своих новых друзей.
Соседи заставили его замолчать, потому что, хотя их приводили в ужас ее слова, но личность и ее голос пленяли.
– Она не актриса. Она воспламеняет сердца людей по всей империи. Говорят, император заточил бы ее в тюрьму, если бы мог поймать.
Поистине опасная женщина, если вы император всех римлян и опасаетесь недовольства, которое может таиться под спудом у обычно немых плебеев. Она огонь, заставляющий воду кипеть, яркий и прекрасный огонь… но что бы он ни думал, у него была работа – и проклятие, вынуждающее эту работу делать.
Когда она наконец закончила свою речь под громовые аплодисменты, он достал из одного из своих многочисленных потайных карманов золотую цепь; в этих карманах он держал разные предметы, собранные в путешествиях. Схватил за шиворот ребенка, который был достаточно мал, чтобы ему было позволено бродить по обе стороны разделяющей ограды.
– Получи динарий, если отнесешь эту золотую цепь Сладкоречивой и покажешь ей, кто ее прислал.
– А что, если я украду цепь, убегу и не вернусь? – спросил удивленный таким наивным предложением ребенок, жадно разглядывая золотую цепь.
– Позволь заверить, что я никогда не забываю лица. – Улыбка Аполлона Кроу заставила ребенка содрогнуться. – Если ты меня обманешь, однажды тебя окружит стая ворон и заклюет насмерть, и никто этого не заметит.
Чтобы сохранить лицо, ребенок притворился, что смеется, но в то же время бросал испуганные взгляды по сторонам в поисках возможности сбежать. Но не каждый день тебе сулят динарий… После некоторых колебаний, как и думал Аполлон Кроу, ребенок взял цепь и монету и нырнул под веревку.
Как он и ожидал, женщины, обступившие Сладкоречивую, чтобы поговорить с ней, позволили ребенку протиснуться сквозь их ряды, ведь птички всегда дают дорогу птенцам. Она наклонилась, слушая, что говорит ей ребенок. Плечи ее удивленно напряглись, она подняла глаза и принялась осматривать помещение.
И встретила его взгляд. Свет был слишком тусклым, а она стояла очень далеко, чтобы Кроу мог различить в деталях ее выражение лица, но по перемене позы предположил, что она недовольна, однако ее при этом одолевает непобедимое любопытство. Нетрудно было заметить, что она бурно дышит, так, что вздымается грудь. Он поднял кружку, приветствуя ее. Окружающие, привлеченные этим жестом, зааплодировали и засмеялись, восхваляя его стальные нервы. Все знают, говорили они, что Сладкоречивая не любит, когда мужчины пытаются подкупить ее подарками; она выбирает тех, кто ей интересен, не думая о выгоде.
Она отдала золотую цепь стоявшей рядом женщине и знаками объяснила, что та должна вернуть ему отвергнутый подарок. Потом, делая вид, что держит в свободной руке кружку, ответила на его приветствие.
И эта дерзость заставила его влюбиться в нее.
Как ни странно, женщиной, которой вручили ожерелье, оказалась та самая швея, которую он приметил раньше. Он не заметил, как она исчезла со своего места, и потому стал внимательно приглядываться к ней, пока она шла. Одежда у нее была добротная, но не богатая, обувь изношена от долгой ходьбы.
– Мастер, сестра попросила меня вернуть это тебе.
– Нет, нет, возьми себе, за беспокойство.
– Щедрое предложение. – Она перебирала цепочку в пальцах. – Пожалуй, лучше не стану, иначе ты неверно это истолкуешь.
– Вовсе нет. Это же безделушка, знак благодарности за прекрасную речь, которая меня очень заинтересовала. Поскольку она так жестоко отказала мне, моя единственная просьба такова: обменяйся со мной несколькими словами, они станут бальзамом для моего страдающего сердца. Как тебя зовут?