- Я кому сказал, свалил отсюда, - раздраженный голос брата. Защитничек. Где он только был раньше? Ах да, он же на нее спорил… Еще и свалил из дома так вовремя… Так какого черта он теперь пытается указывать?

- Я должен с ней поговорить! – упрямый голос Глеба. – Маргоша, открой, пожалуйста. Я тебя прошу.

Удивительно, как за такое короткое время можно узнать и не узнать человека? Предсказывать порою его поступки, но не видеть их суть? Глупая, летящая девчонка, права была Вика. Хотя сейчас Маргарита была уверена – он не уйдет, не поговорив с ней. Что ж, она взрослый человек. Она выслушает, а потом Левицкий может катиться ко всем чертям.

Резкий движением стерла слезы с лица. Поднялась и открыла дверь. И встретилась с полным раскаяния зеленым взглядом.

Глава 39

Глеб шагнул к ней, словно пытаясь удержать, но девушка лишь отшатнулась.

- Не подходи, - распорядилась она.

- Маргоша, - нерешительное, словно он не знал, что сказать или делать. Каштановые волосы были вздыблены, будто долго ерошил их или чесал затылок, чтобы хоть куда-то деть свою растерянность.

- Маргарита, - в партию вступил братец, но на него желание поговорить не распространялось.

- Выйди и закрой дверь, - распорядилась Вишнякова, каким-то шестым чувством ощутив, что сейчас ни один из них не посмеет ее ослушаться.

- Но… - попытался возразить Антон, но фраза была пресечена на корню:

- Мы с тобой потом поговорим. Выйди, - ледяной голос. Какие знакомые интонации. Кажется, она научилась этому морозящему тону от Глеба? Интересно, что еще она от него подхватила? Спорить на людей тоже будет? Все эти мысли проносились словно на подкорке сознания. Там – эти циничные фразы, здесь – жадный взгляд на человека, столь бессердечно ею поигравшего. Хорошо быть куклой, Вишнякова? Понравилось?

Раздался стук двери. Надо же, послушался. Она уж думала, что брат никогда не уйдет. Впрочем, наверняка где-то рядом подслушивает. Плевать.

- Маргоша, ты все не так поняла, - начал старую песню Глеб, но девушка его перебила.

- Спор был? – прямой вопрос, предполагающий такой же прямой ответ.

- Был, - честно признался он. Смотрел в глаза, не пытался спрятаться, закрыться, скрыть эмоции. Будто и виноват не был. Ни в чем.

- Должен был затащить меня в постель? – фраза сорвалась с губ прежде, чем она успела ее обдумать. Спокойствие удавалось сохранять каким-то чудом. Может, это еще одна разновидность истерики? Маргарита не знала. Она уже ничего не знала.

- Понравиться, - просто ответил Глеб. Подступающая истерика выдала еще один смешок. Точно, истерика. Сама она смеяться не могла.

- Вот как? – протянула Маргарита. – А ты в курсе, что постель в современном мире – не повод для симпатии?

От этого ядовитого вопроса он дернулся, будто от удара. Но промолчал. Прикрыла глаза, досчитала до десяти.

- Я хочу все объяснить, - мягкий голос раздался где-то очень близко. Не стоило закрывать глаза. Дала ему возможность опять стать ближе, чем требовалось.

- Объясняй, - равнодушно откликнулась Маргарита, чувствуя, как противный комок в груди растет. Зачем ему подходить так близко? Не надо… Она ведь не игрушка, она живая…

- Спор действительно был, но это не отменяет правды, - голос был наполнен силой, он словно послал свое чувство вины куда подальше. Перед ней был прежний Глеб. Наглый, самоуверенный. Сумасшедший. – Я люблю тебя.

Три простых слова ножом прошлись по ее сердцу, попутно безжалостно оборвав все внутренности. «Я люблю тебя». В них содержался целый мир, целая жизнь, ворох красок, которые он у нее безжалостно украл. Череда улыбок. И счастье – бесконечное, солнечное, теплое, как вчерашний сон. Счастье, оказавшееся обманом. Следующие слова слетели где-то из глубины несчастного, замученного, проткнутого словесным ножом сердца:

- На любимых не спорят.

Глеб замер, пожирая ее взглядом. Его маленькая катастрофа, гордая девочка с прямой осанкой и вскинутым вверх подбородком. Он видел, каких усилий ей стоило сейчас держаться и больше всего на свете в этот момент хотел прижать ее к себе и убедить, что все это ложь, что никакого спора не было, что он идиот и прочее. Вот только спор был. Он не хотел, чтобы Рита узнала об этом дурацком пари, хотел переговорить с Антоном, рассказать всю правду, чтобы спор не всплыл никогда. Не успел. Друг приперся раньше. И, как всегда, сделал свои выводы.

Впрочем, Антона понять можно. Он бы за Линку тоже глотку перегрыз. Но… Если бы не это, никаких бы проблем не было. Они бы сейчас спокойно позавтракали, потом пошли куда-нибудь гулять. Или вообще не вылезали бы из постели. Но это гребанное «если бы» словно разделило все на «до» и «после». И это после ему решительно не нравятся.

- Не веришь? – тихий вопрос, изучающий взгляд. За какую-то неделю он научился читать ее эмоции по малейшему движению губ, по выражению глаз, но сейчас лицо словно превратилось в маску.

- Разве у меня есть повод? – таким же безэмоциональным был и тон Маргариты.

- Я докажу, - спокойное, решительное, из разряда «Мужик сказал – мужик сделал». Рывок, короткий поцелуй, пробивший всю ее невозмутимость. – Я докажу. Ты меня простишь.

- Опять споришь? – в ее голосе послышалась дрожь и яд. Странная, почти гремучая смесь. Прикосновение пробило стены, которые она успела построить за какие-то секунды. Вот только внутри по-прежнему было горько и больно.

- Обещаю, - самоуверенности у Левицкого было хоть отбавляй. Он помнил ее поцелуи и знал – что бы его персональная катастрофа сейчас не сказала, она его любит. Значит, рано или поздно простит. Нужно только время и парочку пинков в эту сторону. Он постарается.

- Уходи, - устало приказала Маргарита. – Мы обо всем поговорили. И не смей ко мне больше прикасаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Синие глаза скрестились с зелеными, на мгновенье мир словно замер. Потом Глеб развернулся и ушел. Ничего не сказав в ответ. А Вишнякова опустилась на постель и со стоном закрыла лицо руками. Все правильно, ему здесь больше делать нечего. Почему тогда так тошно?

- Ритка, сестренка, - возле нее на корточках присел Антон. – Прости, пожалуйста. Я не думал, что так все обернется. Мы сглупили по пьяни. Я был уверен, что у него ничего не получится. Тебе же всегда было на мужиков плевать.

Его бессвязные оправдания напоминали бред. Жалобный взгляд, виноватый тон. И это ее брат? Даже не так: как ее родной брат мог на нее поспорить? Просто: КАК? Человек, который кормил ее кашей, когда родители были на работе, забирал из садика, защищал от хулиганов в школе? Даже непонятно, что ударило больнее – что любовь Глеба обернулась банальным спором или предательство родного человека, его бездействие? Он не помогал Левицкому, в этом она была уверена, но он и не мешал ему. Как там в ее любимой уголовном кодексе, есть статья за оставление в опасности? Жалко, что нельзя припаять ее брату.

- Пошел вон, - ее шепот больше походил на шипение. – Пошел вон отсюда. Мне плевать, что это и твой дом, иди куда угодно. Хоть к Андрею, хоть к своему…напарнику…, хоть к родителям. В ближайшие несколько дней я не желаю тебя видеть.

- Ритка, послушай, - Антон не оставлял попыток ее успокоить, только серьезный, почти ненавидящий взгляд сестры его ошарашил.


- Или уйду я, - спокойно сообщила Маргарита. Он неловко коснулся плеча сестры, прошептал:

- Прости меня. И все образуется, слышишь?

И ушел. Хлопнула входная дверь. Только в этот момент с девушки словно спало оцепенение, и бурлящая внутри истерика вырвалась наружу горькими слезами.

Глава 40

Маргарита не помнила, сколько она так проплакала, уткнувшись носом в подушку и даже не пытаясь смахнуть соленые капли. В голове упрямо возникали картины их знакомства. Ладно, на лестнице и у нее дома они столкнулись случайно. А дальше? Добрый братец подсказывал, где ее искать? Вряд ли Левицкий совершенно случайно оказался с удочкой именно в том месте, где рыба ни черта не ловит и где она предпочитает рисовать. Да и потом… Не была ли история с портфелем уловкой для их сближения? Да нет, глупости, избитый Тошка в эту картину не вписывался совсем. Да и эта девушка, Лера… Портфель же у нее был.

Стало немного легче – на самую капелюшку. Но все равно горько. Значит, все было игрой, дурацким спором. Но Глеб же сказал, что любит. Вдруг это правда? Тысячи вопросов и ни одного правдивого ответа. Стоит ли ему вообще верить после всего этого? Слезы выпили из нее последние силы, и незаметно для себя Марго задремала.

Сквозь сон она услышала, как хлопнула дверь, потом послышались негромкие шаги. Неужели Антон вернулся? Как он мог хотя бы в такой малости ей уступить после всего этого? Просыпаться не хотелось, брата не хотелось видеть еще больше. Вот кто-то вошел в комнату, погладил ее по волосам. Женская рука, значит брат. Неужели мама? Надо открыть глаза. Но вместо родительницы увидела Викторию. Подруга сидела на краю постели и смотрела на нее грустными глазами.

- Мне жаль, - тихо проговорила она.

- Как узнала? – почему с губ опять сорвался этот нервный смешок, истерика же позади осталась? Она ведь столько уж проплакала… Как никогда раньше в жизни.

- Антон позвонил и рассказал все, - Ольшанская продолжала гладить подругу, как ребенка, по голове. Казалось, эти нехитрые движения успокаивают и ее саму. – И ключи отдал.

- Добровольно? – удивилась Маргарита. Большую «любовь» братца к Вике после расставания она прекрасно знала. Позвонить ей для него было просто подвигом. Да и ключи отдать тоже… Видимо, реально чувство вины к земле пригибало.

- Добровольно, - ухмыльнулась подруга. – Но не безболезненно. Твой братец не стал еще красивее, я ему чуточку радугу под глазом поправила.

Невольно Рита улыбнулась: Вика такая Вика, вечно помешана на косметике и тряпках, вся такая милая, ухоженная дама, которая может, не задумываясь, дать в глаз. И растормошить может, как никто другой.

- Не кисни, Ритуль, прорвемся, - обняла ее Ольшанская. – он еще за тобой побегает, уверяю. У меня глаз наметанный. И не бойся плакать, легче станет. Поверь профессионалу в этом деле, - она криво ухмыльнулась.

- Я в порядке, - упрямо ответила Маргарита, а глаза неожиданно наполнились влагой. Но Виктория была на страже и тут же сунула подруге под нос ее любимое лимонное мороженное.

Вот так вот, с вкусняшкой, приправленной слезами, Вишнякова и рассказала свою первую, горькую историю любви. Помимо всего прочего, Вику заинтересовал еще один момент:

- То есть ты его рисовала? Еще после первой встречи? – ее глаза загорелись. Она знала, как много для подруги значит ее хобби. И что на бумагу у нее так просто никто не попадает. Для нее это действительно было куда большим признанием и откровением, чем проведенная вместе ночь. – Покажи!

- В столе, в синей папке, третий ящик, - уверенно ответила Марго. Вставать ей не хотелось. Ей вообще ничего не хотелось. Разве что мороженко… И чтобы ее оставили в покое.

Виктория времени не теряла. Пока подруга не передумала, быстро достала папку, пролистала. Парень на рисунках был как живой – очень выразительные глаза, правильные черты лица, небольшие морщинки в уголках задорно улыбающихся губ, слегка растрепанные ветром волосы. Казалось, она сама чувствует дуновение ветра, что там поиграл прядями. Все-таки подруга была очень талантлива. И что только она забыла в юриспруденции? Ах да, и там она была одной из лучшей. Летящая художница чудесным образом трансформировалась в безжалостного и внимательного адвоката. Одна из любимых студенток Кирилла Станиславовича, которой пророчили большое будущее. Девушка, незадолго до предзащиты диплома захлебывающаяся слезами в обнимку с мороженым. Ну уж нет! Она не позволит подруге загубить ее будущее!

- Отдай мне рисунки, пожалуйста, - попросила вдруг Вишнякова, доедая последний кусочек кисловатого сорбета.

- Зачем? – насторожилась Ольшанская.

- Порвать хочу. Или сжечь. Не хочу, чтобы что-то о нем напоминало. Тем более в рисунках, - на подругу Маргарита не смотрела. Решение избавиться от набросков пришло к ней спонтанно, но она не сомневалась. Надеялась, что так сможет избавиться от этого дурацкого наваждения. Хотя раньше свои рисунки она не уничтожала никогда. Как можно убивать часть собственной души? Но этот раз был особенным.

- Я тебе сейчас уничтожу, - голос Виктории не предвещал ничего хорошего, а она в какой-то момент стала напоминать склочную бабку на базаре. – Ишь, что удумала! Не дождешься! Не хочешь их видеть, я заберу! Но уничтожать не дам. Когда помиритесь, будешь горько об этом жалеть.

- Да с чего ты решила, что мы помиримся? С чего? – крикнула Маргарита. – Он спор выиграл, больше его ничего не держит.

- Дура ты, - вдруг спокойно и почти ласково отозвалась Ольшанская. – Сказал, что любит и докажет. Вот пусть теперь доказывает, - по ее губам скользнула коварная улыбка. – А мы еще посмотрим, стоит он того или нет. И заставим обо всем пожалеть в тысячу раз сильнее, чем он жалеет сейчас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мда, верная и коварная подруга, полная жаждой мести – это действительно страшно. Глебу лучше эмигрировать куда-нибудь подальше. И больше никогда не появляться в ее жизни. В целях сохранения собственных нервов.

Глава 41

Глеб, на свое счастье, еще не знал, что мадемуазель Ольшанская вышла на тропу войны. Из квартиры Вишняковых он вышел на улицу, даже не осознавая до конца собственных действий. Идти никуда не хотелось, он желал остаться и доказать, что глупый спор на самом деле не значит ничего. Что он был искренен и этой ночью, и всю эту неделю. Когда он успел прикипеть душой к этой неугомонной катастрофе? Он и сам не знал. Но, глядя в полные отчаяния синие глаза Марго, чувствовал ярость на самого себя. Как он мог причинить ей такую боль? И как теперь все это исправить?

Улица сменялась улицей, а адекватных идей в голову все не приходило. Ну не запирать же ее где-нибудь на даче и не выпускать, пока не докажешь искренность чувств! Ага, стокгольмский синдром рулит, вот только не в их истории. Дачу будет жалко, его голову, о которую разобьется вся возможная посуда, тоже. Хотя… лучше бы кричала и била посуду, чем этот пустой взгляд, под которым ощущаешь себя полным ничтожеством. Его не презирали, нет. Просто он внезапно стал пустым местом. Еще хуже, чем было вначале.

И с сестрой не посоветоваться – у нее сейчас совсем другие заботы. Жалко, что этот несчастный бельчонок не покусал его и не заставил говорить правду. И что за бред из области фантастики приходит ему в голову?

Забавно, он даже не помнил, как оказался на качелях в собственном дворе. Там, где он вырос. У родителей. Но подниматься наверх не хотелось. Мама, если она, конечно, дома, сразу поймет, что с ним что-то не то, замучает вопросами, выпытает всю историю от начала и до конца. Видеть разочарование еще и в ее глазах не хотелось.

Зря он о матери вспомнил. Невысокая красивая женщина в небесно-голубом деловом костюме и на высоких каблуках как раз вышла из подъезда и нажала на кнопку сигнализации. Белый «форд» отозвался приветственным бибиканьем. Женщина привычно оглядела опустевший в такое время двор и, не щадя дорогих туфель, через песочницу направилась к качелям.

- Глеб? – в ее голосе слышалось беспокойство. – Что ты здесь делаешь? Почему не идешь домой?

- Не хочется, - глухо отозвался он. Ну а что еще тут можно было ответить? Меньше всего он ожидал, что мать в такое время еще не на работе. Обычно Лилия Константиновна была ранней пташкой и приезжала в любимую фирму часам к восьми.

Длинные пальцы с дорогими кольцами смахнули песок с соседних качелей. Солнечным бликом сверкнул сапфир – подарок отца на двадцатилетие совместной жизни. Дорогая ткань костюма и детские качели смотрелись дико, но Лилию Левицкую такие нюансы никогда не смущали.

- Что случилось, сын? Рассказывай, - потребовала она. Теплые пальцы коснулись судорожно сжатых рук. Глеб никогда не был маменькиным сынком, не прибегал, не жаловался. Но иногда делился – тем, что его волновало. Знал, что мать поймет и поддержит. Всегда. Подскажет выход, если он совсем запутается. Был ли этот случай таким? Он не знал. Вот только сейчас ему был необходим был и женский взгляд на эту историю. Сестра в роддоме, Инга готовится к свадьбе. Остается только мать. Сказать или не сказать? И Глеб решился:

- Мама, я идиот, - самокритично признался он.