Держась за ее ствол, она перевернула керамический горшок вверх как кувалду. Бычки и комья земли посыпались к ее ногам. И Кафа пошла в атаку.

Как только растение набрало скорость, горшок оторвался, ударился об стену и разбился. Бросок получился не слишком метким, чтобы попасть по психу, но земля и засохшие остатки пальмы оторвались от корней и полетели по комнате. Их как будто накрыла песчаная буря в пустыне. Сухая, мерзкая земля из горшка забилась в нос и наполнила рот, пыль застлала глаза, и Фредрик едва различал мощную фигуру перед собой.

Вот его шанс. Ему осталось только надеяться, что харканье означало – облако земли настигло и этого дьявола с ледорубом тоже. Почти вслепую Фредрик кинулся вперед, закрыв голову локтями, и попал в качающийся торс. Куртка была мокрой и воняла потом, кровью и едким газом, сочившимся из мерзкого существа. Тело под курткой бугрилось мускулами от наркотиков, но сила толчка Фредрика заставила громилу отшатнуться назад. И вдруг раздался удар. Каблук военного ботинка попал в дверной косяк. И тут Фредрик навалился изо всех сил. Они упали вместе. Отмороженный торчок снизу, Фредрик сверху.

Сжав кулаки, следователь вслепую наносил удары. Попадал по стене, по полу, и в какой-то момент его самого настигла размахивающая рука. Удар пришелся прямо над ухом, Фредрика откинуло в сторону, и он перевернулся. Встал на колени, пытаясь хоть что-то увидеть. Глаза сильно щипало.

Они находились в коридоре. Преступник поднялся на ноги. Чудовище смотрело вниз на Фредрика яростными красными глазищами. Из пасти текла слизь. Он поднял подбородок. На его натянутом горле пульсировала вена. Набухшая, похожая на бесцветного дождевого червя.

Это было последнее, что видел Микаэль Морениус перед смертью.

– Фредрик! Ложись! У меня пистолет!

Монстр помедлил какую-то долю секунды. Затем развернулся, побежал к выходу и исчез.



Фредрик упал на бок. Почувствовал руки Кафы на своих щеках, которые, сняв с него очки, вытерли слезы, землю и сопли с носа и усов.

– Пистолет? – отхаркнул он.

– Стояк в штанах. Это была не эрекция, дубина ты.





Часть вторая




Глава 46





Четырьмя годами ранее


– Папа? Зачем она тут стоит? Папа…

– Тссс, дружок.

Красная лампочка. Рядом с кнопкой светилась маленькая красная лампочка. Означало ли это, что автомат пустой? Она нажала еще раз. Двадцатикроновая монета опять выпала из автомата, и она снова опустила ее обратно. Наугад нажала другую кнопку. Автомат задребезжал.

Петра Юханссен взяла горячую кружку и улыбнулась вертящейся около двери поезда девочке. Лет пять-шесть на вид, так полна жизни.

– Извините, – сказала Петра. – Вы стояли в очереди?

– Нет. Вы были тут очень долго, – сказала девочка.

Отец смущенно кашлянул, но Петра только покачала головой. Попыталась улыбнуться. Затем оглядела вагон. Люди стояли в проходе. Сумки и чемоданы лежали на полках над рядами сидений. Был конец лета, каникулы кончились, и путешествующие стояли ближе друг к другу, чем позволяют приличия. Дети кричали, кто-то говорил по телефону, стоял влажный запах человеческих тел и стресса.

Чих. Кто-то простужен, значит на этой неделе все они будут шмыгать носом. Ее область – вирусология, и иногда у нее возникали такие мысли. Но сейчас размышления не привели к тихому вздоху, который она обычно обращала к самой себе. Не волнуйся, Петра.

Она подошла вплотную к окну. Прижала лоб к стеклу и стала смотреть на дождь. Даже масляно-желтые рапсовые поля Вестфолда были серыми в этот день. Серыми, как кожа больного человека. Она закрыла глаза. Подумала о том, что ей пришлось увидеть.



– Исмаил Салебан. Или Саллебан… не уверена, что правильно произношу. Десять лет. Родился и вырос в Осло, родители – из Сомали. Отец – инженер, работает в организации по оказанию помощи там, в Африке. Они вернулись сюда неделю назад, и Исмаил заболел в тот же вечер. Здесь он лежит четвертый день.

Голос медсестры инфекционного отделения пискляво звучал в мягком наушнике. Звук прерывался свистом воздуха, вдыхаемого через фильтр в защитном костюме. Лента, крепящая резиновые перчатки к запястьям, сильно давила. Петра вспотела и чувствовала себя ошарашенной под этим прозрачным, изогнутым пластиковым стеклом колпака.

– Я просто… никогда не видела зараженных. Только в старых учебных фильмах. Но с такой картиной болезни…

Петра и медсестра посмотрели друг на друга.

– Мы обе знаем, чем все это кончится.

Мальчик еле дышал, его смуглая кожа была почти серого цвета с маленькими твердыми гнойниками на лице. Через пару дней они прорвутся желтой вонючей жидкостью. Ей так хотелось дотронуться до мальчика. Коснуться этого хрупкого тельца, лежащего под пластиковым колпаком. Выказать хоть немного человеческого сострадания. Потому что она знала, что его ждет.


– А отец?

Медсестра покачала головой.

– Всю семью изолировали. Ни у кого нет признаков заражения. К счастью.

Петра увидела, как та нахмурила лоб под забралом. Как будто сомневалась, стоит ли продолжать.

– Когда мальчик прибыл, у него были признаки… травмы. Трещины в нескольких ребрах. Мать сказала, что он просто пришел из школы весь избитый, перед тем как они с отцом уехали в Сомали. Она утверждает, сын не захотел рассказывать о том, что произошло. Мы… не совсем уверены в обстановке в семье.

– Понимаю, – ответила Петра.

Пройдет где-то от двадцати четырех до сорока восьми часов, и лоскуты кожи начнут отделяться от ослабевшего тела. Внутренние органы начнут разрушаться, чтобы вскоре полностью перестать функционировать. Боли будут страшные. Но сознание мальчика, его мозг, останутся ясными. До последнего.

Петра знала все это. Она эксперт по этой болезни. По этому вирусу, с которым она надеялась никогда не столкнуться.

– Мы читаем ему. И поем. Он получает положенное количество обезболивающих, – сказала медсестра.

Может быть, им следовало дать ему чуть больше, подумала Петра Юханссен.

Потому что она знала, что его ждет.

В шлюзовом отсеке распылили дезинфицирующую жидкость, с них сняли желтые костюмы и упаковали для уничтожения. Петра заглянула в окно лаборатории. Пусто и мутно. Комнату заполнили газом. Три дня пероксида водорода высокой концентрации. Человек? Он бы не выжил тут ни минуты. В этом разница между вирусом и человеком.

Директор Института общественного здравоохранения провел ее в переговорную. Она почувствовала холодное дуновение из окна. Трое ожидавших ее мужчин поднялись. Сердце забилось быстрее, и ее рука была влажной, когда они здоровались. Двоих из них она знала из телевизора. Третьего – понаслышке. Первый – министр здравоохранения. Второй – лидер оппозиции в Стортинге. Лидер правой партии «Хейре» Симон Рибе. Третий, мужчина с окладистой бородой, – начальник собственной службы безопасности премьер-министра. Это он отвечает за готовность к чрезвычайному положению.

– Петра Юханссен – заведующая Норвежской биолабораторией в Хортене, – начал директор. – Наш лучший эксперт по этому вирусу. Я попрошу ее немного рассказать о том, насколько это необычная ситуация.

Она не была уверена, стоит ли ей присесть, и осталась стоять.

– Это, – начала она, – … самая страшная болезнь.

Вот. Она сказала это. Но увидела по их лицам, что они не поймут.





Глава 47




Исмаилу Салебану исполнилось одиннадцать лет за день до смерти. Он отправился на вечный покой одним солнечным днем в середине сентября. Крупный ворон балансировал на ветке дуба рядом с могилой, но когда мужчины начали забрасывать ее землей, он взлетел и исчез.

Под тем же деревом стояла и Петра Юханссен. Она накинула на голову шаль и оделась в черный костюм. Чтобы проявить уважение, подумала она, стоя дома перед зеркалом. Поездка сюда заняла больше часа, и Петра все же не осмелилась подойти к скорбящим. И тем не менее она не жалела о том, что пришла сюда.

Маленькая группка сомалийских женщин стояла в нескольких шагах от мужчин. Одна из них очевидно была матерью мальчика. Ее плач не оставлял никаких сомнений в этом. У Петры тоже есть дети, девочки-близнецы, и ей не пришлось даже делать усилий, чтобы понять это страдание. Она живо представила себе, каково это стоять одетой в защитный костюм, в колпаке с пластиковым забралом на голове и резиновых перчатках и смотреть, как твой ребенок, который еще пару дней назад был так полон жизни, медленно угасает. Она подумала о безграничном горе осознания неизбежности, когда мать в какой-то момент перестала молиться о том, чтобы сын выжил, и стала молиться о его смерти.

Петра не была там, не видела этого, но знала, что все так и было.

Когда скорбящие пошли к парковке, одна из женщин, державшаяся позади, остановилась рядом с Петрой. Молодая, чуть за двадцать, одетая в светлые тона. Они обе посмотрели на могилу.

– Вы знали Исмаила?

Петра почувствовала приятный сладкий аромат духов. Сама она ничем подобным никогда не пользовалась, только дезодорантом без запаха. В лаборатории это запрещается. Она протянула руку и представилась.

– Нет. Я познакомилась с ним только после того, как он заболел. Он… меня это потрясло. Я не хотела мешать вам.

– Вы знаете, от чего он умер?

Женщина повернулась к ней.

– Нам выдали только урну. Почему они сожгли его?

Петра покачала головой.

– Я не знаю.

Женщина посмотрела на нее, и Петре стало стыдно за ложь.

– Вы не мешаете, – сказала та.

Ворон вернулся. Блестяще-черный, он кружил над ними в ярко-голубой небесной вышине.