Во время триумфального начала 1990-х годов снижение роли государства было неотъемлемым условием Вашингтонского консенсуса. Слова государство и правительство стали почти ругательными. Однако чем больше проходило времени, тем больше государство и правительство возвращались в свою прежнюю роль под маской управления. Всемирный банк определяет управление как применение политической власти и использование институциональных ресурсов для решения проблем и задач общества; примерно этим же раньше занимались государство и правительство.

На мировом уровне управление часто приводит страны к банкротству. По данным газеты «Financial Times», Всемирный банк отслеживает 48 стран, которые в любой момент могут стать банкротами. Даже поверхностный анализ экономического строя этих стран покажет нам, что есть прямая связь между типом производственной структуры страны и ее предрасположенностью к банкротству. Страны-банкроты отличают общие экономические факторы, которых нет, к примеру, в Германии, Канаде или Норвегии. Для того чтобы предотвратить банкротство страны, необходимо проанализировать, как можно приблизить производственную структуру этой страны к структуре стран, которые работают без перебоев и где царит демократия. Любая политика, построенная в обход этого анализа, облегчит симптомы, а не причины проблемы.

Для предрасположенных к банкротству стран характерны среди прочих следующие черты: малое количество отраслей с возрастающей отдачей или их полное отсутствие, недостаточное разделение труда, отсутствие среднего класса горожан, а с ним политической стабильности, отсутствие экономически независимого класса ремесленников, экспорт сырьевых товаров; сравнительное преимущество в поставке на мировой рынок дешевой рабочей силы, малый спрос на квалифицированный труд в сочетании с низким уровнем образования, утечка мозгов. В таких странах часто возникает особый вид регионализма, который в Латинской Америке называется словом caudillismo, а в Сомали и Афганистане — правлением полевых командиров. Экономические структуры, которые объединяют успешное национальное государство, в таких странах развиты слабо или отсутствуют.

Первые богатые государства, в которых появилось некое подобие республиканской власти, часто либо располагались на островах, как Венеция, либо были приморскими державами с дефицитом земли, как Генуя или Голландская республика. Из-за недостатка пахотной земли феодальный строй был в них невозможен, зато развивалась экономическая деятельность, в частности, с возрастающей отдачей. Случай Флоренции, где был традиционно силен класс богатых землевладельцев, особенно интересен. Во Флоренции corporazioni (гильдии) и горожане боролись за власть между собой, однако вместе они очень рано (в XII–XIII веках) вытеснили из политики семьи богатых землевладельцев, которые потом веками тревожили Флоренцию, образуя союзы с другими городами.

Мы уже обращали внимание на связь между экономикой и политическим строем. В ранних демократических государствах классы ремесленников и промышленников получили большую политическую власть, чем знатные землевладельцы. Еще Джованни Ботеро (ок. 1544–1617) и немецкая школа Staatsraison (нем. «интересы государства») замечали явную связь между экономическим строем государств и их жизнеспособностью и управляемостью. Книги Ботеро «Ragion di Stato» («Интересы государства») и «Sulle grandezze delle Cittá» («О причинах богатства городов») — части одной работы[189], посвященной государствам, городам и их экономическому строю. Эта традиция была в XVIII веке продолжена социальными философами, в частности Монтескье.

В главе III мы упоминали труд Фейта Людвига фон Зекендорфа, который обнаружил, что в Германии нет экономической базы для создания такого процветающего общества, как в Голландии. Ученый понимал: чтобы государство функционировало, необходимо изменить его экономическую базу, набор присущих ему профессий и отраслей и их географическое расположение. Зекендорф предлагал сделать из Fürsten (нем. «принцев») модернизаторов, утверждая, что их Recht (нем. «право») управлять неразрывно связано с Pflicht (нем. «обязанностью») постоянно модернизовывать государство и в конечном итоге создать такие условия, при которых Fürsten стали бы не нужны и развились бы условия для создания демократии. По мнению Зекендорфа, успешное правление несло в себе зерно самоуничтожения и зарождения нового строя, но путь к демократии лежал через диверсификацию экономики и непременный отказ от производства одних только сырьевых товаров[190]. Сегодня мощная связь между продвинутой индустриализацией и демократией признается по-прежнему, например, Фрэнсисом Фукуямой[191]. Однако никто сегодня не признает, что, во-первых, от экономического строя (городских ремесел и промышленных отраслей) зависит политический строй, а не наоборот; во-вторых, что промышленность ни в одной стране не появилась без того, чтобы ее осознанно строили, охраняли и стремились к ней. Создание и защита промышленной деятельности есть создание и защита демократии.

5. «Приведите в порядок конкурентоспособность»

Термин «конкурентоспособность» был порожден экономической наукой периода конца истории; в моду он вошел в начале 1990-х годов[192], но вначале считался крайне сомнительным. «Понятие конкурентоспособности страны, — писал Роберт Райх в 1990 году, — это один их редких терминов общественного дискурса, которые из туманных становятся сразу бессмысленными, без какого-либо промежуточного периода». Впоследствии Райху, профессору Гарвардского института государственного управления имени Кеннеди, предстояло стать министром труда США при президенте Билле Клинтоне. На этом посту он отстаивал идею, что Соединенные Штаты должны развивать экономические секторы, обладать повышенным потенциалом по созданию добавочной стоимости (high-value sectors), что, заметим, вполне соответствует нашему индексу качественных характеристик видов экономической деятельности. В работе, опубликованной через пару лет после этого, Пол Кругман, профессор Массачусетского технологического института, дважды назвал Райха попсовым интернационалистом и несколько ненаучно раскритиковал понятие «high-value sectors». Однако в той же работе от Кругмана досталось и термину «конкурентоспособность». «Если мы сумеем научить студентов кривиться, когда они слышат слово конкурентоспособность, то мы окажем своей стране огромную услугу». Кругман в то время придерживался идей Давида Рикардо.

Хотя обоим враждующим экономическим лагерям США — и Райху, и Кругману — одинаково не нравилось слово конкурентоспособность, оно становилось все популярнее. Я считаю, успех этого термина объясняется двумя причинами — его туманностью и гибкостью. Можно убедительно сказать о нищем попрошайке и о целой стране, что они недостаточно конкурентоспособны; это прозвучит значительно и вместе с тем непонятно. Как мы еще увидим, этот термин настолько гибок, что может означать противоположные явления — как более высокие, так и менее высокие зарплаты, в зависимости от обстоятельств.

На уровне фирмы термин «конкурентоспособность» довольно прямолинеен. Это способность фирмы расти, соревноваться и быть прибыльной на рынке. В книге «Конкуренция» Портер пишет, что у слова конкурентоспособность нет устоявшегося определения. «Единственная разумная концепция конкурентоспособности на национальном уровне — это производительность», — добавляет он позже, чем, однако, не слишком нам помогает[193]. Как мы уже видели на примере с мячами для бейсбола и для гольфа, дело не в производительности как таковой, а в выборе продукта, в котором страна производительна. Брюс Скотт, профессор Гарвардской школы бизнеса, сформулировал определение, которое использовала ОЭСР в своей программе «Технологии и экономика»: «Конкурентоспособность страны можно определить как степень, до которой в условиях открытого рынка страна способна производить продукты и услуги, которые могли бы конкурировать с зарубежными, и при этом сохранять и увеличивать свой внутренний реальный доход» [курсив мой — Э.Р.][194].

Согласно этому определению конкурентоспособность — это процесс, в ходе которого реальные зарплаты и национальный доход поддерживаются несовершенной конкуренцией и приносят стране ренту. В этом, вероятно, причина того, почему неоклассические экономисты возражали против этого термина. Однако такое понимание конкурентоспособности вполне объясняет нашу версию того, как разбогатели богатые страны, — теорию Другого канона. Традиционно, когда рыночные условия делали такое развитие страны невозможным, для защиты областей, в которых технологический прогресс шел успешно, вводились тарифы; конкуренция при этом сохранялась. Чем более отсталой была страна, тем более высокие тарифы ей требовались для того, чтобы этот способ был эффективным.

Таким образом, конкурентоспособность обозначает процесс, который способствует обогащению людей и стран путем увеличения их реальных зарплат и доходов. И тем не менее несколько лет назад в Уганде я столкнулся с тем, как этот термин используется для защиты противоположной стратегии — снижения зарплат. Текстильные заводы, привлеченные в Уганду Актом об экономическом росте и торговых возможностях в странах Африки (договоренностью между США и Африкой о размещении в Африке заводов по сборке готовых деталей, аналогичных мексиканским «макиладорас»), стали неконкурентными на международном уровне. Тогда президент Мусевени сократил зарплаты рабочим, чтобы Уганда стала конкурентоспособной.

Так что этот гибкий термин отлично подходит нашему веку туманного мышления и объясняет провал ведущих экономических теорий. Он может описывать механизм всеобщего обогащения (как в определении ОЭСР), а может использоваться, чтобы убедить рабочих смириться с еще большей бедностью (как в случае Мусевени). Печально то, что в Европе этот термин все чаще используется во втором значении, на пару с «гибкостью рынка труда» (которая неизменно означает гибкость в сторону понижения). Для того чтобы быть конкурентоспособными, мы должны снизить свой уровень жизни.

6. «Приведите в порядок инновации»

Выступая с речами в 2000–2001 годах, Алан Гринспен включил Йозефа Шумпетера в мейнстримовую экономическую науку: только теориями Шумпетера можно было объяснить сочетание быстрого экономического роста и низкой инфляции, которое тогда переживали Соединенные Штаты. Поскольку все, что происходило вокруг новой экономики, временно отменило привычные законы экономической гравитации, Гринспен объявил Шумпетера теоретиком-пророком всего происходящего. Он смог это сделать благодаря понятию созидательного разрушения, которое ассоциировалось с именем Шумпетера. Это понятие оказалось весьма подходящим для описания процесса, в ходе которого информационные и коммуникационные технологии уничтожали прежние технологические решения и разрушали старые компании, чтобы освободить место для новых.

Эти события подсказали экономистам еще одну возможную причину бедности стран третьего мира: в них не происходило таких же инновационных процессов, как в Силиконовой долине. Как в лучших традициях стандартной экономической науки, экономисты упустили из виду важные аспекты происходящего. В периоды стремительного технологического прогресса несколько механизмов работают одновременно, приводя к увеличению, а не к уменьшению экономического разрыва.

Во-первых (см. раздел, посвященный технико-экономическим парадигмам в главе IV), вихри созидательного разрушения закручиваются вокруг специфических производственных кластеров. Они должны быть географически расположены в местах (в Манчестере, Детройте или Силиконовой долине), где действует эффект Клондайка: рост прибыли и зарплаты создает такую мощную покупательную способность, что деньги можно заработать такой деятельностью, которая ни за что не окупилась бы в другом месте. Эти ключевые инновации присущи только некоторым видам деятельности. Иными словами, окна возможностей очень сильно зависят от вида экономической деятельности. Нам понятно на интуитивном уровне, что если бы Билл Гейтс занимался выпасом коз в Монголии, он не смог бы основать «Microsoft». Однако стандартная экономическая наука с нами не согласна.

Во-вторых, два разных типа инноваций распространяются принципиально разными способами. Инновационные продукты, которые производит «Microsoft» или когда-то производил Генри Форд, распространяются в экономике в форме более высоких доходов и зарплат[195]. Распространение же новых технологий в другие отрасли в виде инновационных процессов приводит к снижению цен. Сегодняшние самолеты принципиально не отличаются от самолетов 20-летней давности, но использование новых технологий в области авиаперевозок привело к снижению цен на авиабилеты (к выгоде всех потребителей). Как мы объясняли в предыдущей главе, в некоторых областях инновации снижают уровень зарплат; гостиницы в Венеции или на Коста-дель-Соль не изменились, но система бронирования номеров через Интернет снизила их прибыльность и цены на комнаты.

Ученик Шумпетера Ханс Зингер внес значительный вклад в экономику развития, продемонстрировав, что инновации, появляющиеся в секторе сырьевых товаров стран третьего мира, имеют тенденцию распространяться в странах «первого» мира в виде пониженных цен, в то время как инновации (в основном инновационные продукты), появляющиеся в странах «первого» мира, распространяются в виде более высоких зарплат, получаемых гражданами стран также «первого» мира[196]. Даже когда бедные страны вводят инновации, они не могут пожинать их плоды.

Мы уже обсуждали, как бедные страны специализируются на экономической деятельности, которая в технологическом плане является тупиковой: у них нет возможности для появления инноваций или экономии на масштабе. Это деятельность (например, производство бейсбольных мячей), в которой даже капитал и инженерная мысль США не смогли создать инноваций или улучшить производительность. Получается, что бедные страны вынуждены специализироваться в видах, в которых инновации невозможны, а потом их же обвиняют в недостаточной инновационности. В рамках всемирного разделения труда эти страны специализируются на бедности.

7. «Приведите в порядок предпринимательство»

Предпринимательская деятельность и вообще человеческая инициатива в качестве экономического фактора существуют только за пределами мейнстримовой экономической науки. Однако недавно пассивность стали называть одной из причин бедности. Это объяснение кажется мне несостоятельным. В то время как население богатых стран ежедневно ходит на работу, жители бедных стран вынуждены заниматься предпринимательской деятельностью, чтобы выжить. Разница в том, что для успешного предпринимательства бедные и богатые страны имеют разные возможности. Отсутствие спроса, предложения и капитала, а также тип конкуренции, типичный для сырьевых рынков, — все это приводит к тому, что в бедных странах трудно добиться успеха в предпринимательстве. Вполне логично, что все возрастающая толпа бедняков гонит инициативных предпринимателей из собственной страны в богатые страны, где благодаря мудрой, но запрещенной политике исторически развились возрастающая отдача, синергия и несовершенная конкуренция.

8. «Приведите в порядок образование»

Основные движущие силы капитализма — это человеческие ум и воля, т. е. новые знания и предпринимательство. Поэтому бедные страны нуждаются прежде всего в улучшении системы образования. Это, конечно, так, но примеры успешного экономического развития показывают, что необходимо обеспечивать одновременно поток образованных людей и достаточное количество рабочих мест, на которых они могли бы применить свои знания. Такое двойное усилие по удовлетворению одновременно спроса и предложения на образованных людей всегда было отличительным признаком успешного развития, будь то политика США в XIX веке, Кореи после Второй мировой войны или Ирландии в 1980-е годы. Для приведения в жизнь такой стратегии необходимо отступить от правил laissez-faire.

Страны, которые занимаются только одной стороной проблемы — предложением, дают образование будущим эмигрантам. Поток образованных людей из бедных стран в богатые сравним с потоком капитала в том же направлении и является эффектом обратной волны в мировой экономике. Во многих бедных странах главной статьей экспорта стали ее граждане, а в некоторых случаях переводы, которые они шлют домой, составляют главную статью платежного баланса. Похоже, эти переводы тратятся в основном на потребительские товары, а не на инвестиции, а это уже расхолаживает инициативу людей, вместо того чтобы ее поощрять. Зачем надрываться за 50 центов в час на Гаити, если твой брат во Флориде зарабатывает как минимум 6,4 долл. в час и регулярно высылает деньги домой?

9. «Приведите в порядок климат»

В ответ на полный провал своей политики в бедных странах мейнстримовая экономическая наука решила вернуться к прежним идеям экономического развития, давно и заслуженно отправленным на периферию науки. «Климат», «географическое положение» и «здоровье» вновь стали центральными понятиями мейнстримовой экономики развития. Вдобавок, когда история переписывалась с уклоном в неоколониализм/неоимпериализм, эти факторы были в нее включены[197]. Эти факторы действительно важны, однако их основной смысл в том, как они влияют на человеческие поселения и на интересы местных жителей. Главная каузальная переменная развития — это экономический строй страны, а он сильно зависит от интересов правящей элиты.

Поселения в тропиках изначально существовали для совместного производства сырьевых товаров[198], а для этого — будь то в сельском хозяйстве или на рудниках — требовался рабский труд. В то время как Европа избавлялась от феодализма, экономический и общественный строй тропиков строился на разделении людей на господ и рабов. Кроме того, за пределами экспортного сектора форма землевладения тяготела к феодализму. На протяжении веков земли в полосе умеренного климата, в которых не было полезных ископаемых, считались незавидной собственностью. Радости голландцев не было предела, когда в 1667 году по Бредскому договору они получили Суринам (впоследствии ставший Нидерландской Гвианой) в обмен на Нью-Йорк.

Поселения в зонах умеренного климата сильно отличались от тропических колоний. Они привлекали людей, которые занимались крестьянством сами, без использования рабов; местные правительства, как правило, распределяли земли между крестьянами поровну[199]. Во время зарождения институтов финансирование системы образования в рабовладельческом и феодальном обществах было не таким, как в обществе свободных крестьян. Все знали, что раб, обученный читать и писать, — это бесполезный раб, потому что рано или поздно он сбежит. В зонах умеренного климата крестьяне открывали школы для своих детей и детей соседей, так что они были весьма заинтересованы в этом предприятии. Рабовладельческие колонии в тропиках зарабатывали валюту, чтобы платить за импортируемые промышленные товары, а бедность коренного населения и рабов не позволяла развивать рынок для местной промышленности. В колониях с умеренным климатом было мало источников валюты. Со временем стали привлекать все больше поселенцев со своими европейскими потребительскими привычками и растущей покупательной способностью. Промышленная стратегия, которая применялась в колониях с умеренным климатом, привела к образованию городских конгломератов, таких же, как в богатых странах Европы, а города в тропиках продолжали существовать как административные и торговые центры.

Анонимно изданная книга, автор которой, «новозеландский колонист», рассказывает, как рассуждали поселенцы в зоне умеренного климата в 1897 году Они отказывались считать дешевый импорт благом, потому что принимать импортные товары значит не дать стране индустриализоваться. «Очень скоро появляются и другие отклонения от кредо индивидуалиста. Едва лишь британский колонист встает на ноги, как начинается его жестокая борьба с одним из самых драгоценных законов индивидуализма. Он отказывается от всех теорий свободной торговли с внешним миром и вводит высокие пошлины на импорт всех товаров, которые его колония способна самостоятельно произвести в достаточном для своих нужд количестве и качестве. Он вводит эти пошлины даже на продукты той страны, под флагом которой живет. Он верит, что только так его новую страну можно сделать процветающей для эмиграции в нее граждан его старой страны и что достичь такого процветания невозможно в условиях конкуренции со столицей, с ее возможностью выдавать безлимитные кредиты и оплачивать труд по более низкой цене. Избыточные товары, произведенные в старом мире, выбрасывают на рынок колониста по низкой цене для того, чтобы только не допустить уменьшения объема производства, который имеет экспортер в родной стране. Когда колонисту говорят, что получать эти товары так дешево — это благо, он отказывается признавать правоту любого, кто соглашается на такие блага в обмен на благополучие собственного народа.

Вдобавок к этим аргументам в защиту протекционистской политики колонист хочет, чтобы дети, растущие рядом с ним, имели возможность обучиться навыкам работы с механизмами и избежали участи вечно рубить дрова и черпать воду ради более богатых стран. Он считает работу с механизмами и продукты этой работы опорой силы и безопасности народа. Он твердо убежден, что в отсутствие разнообразия промышленных отраслей никакая отдельная отрасль процветать не может и что в отсутствие готового местного рынка для сельскохозяйственных продуктов невозможно должным образом устроить сельские поселения его новой страны. Таковы соображения, которые делают почти каждого британского колониста, если только он не торговец импортными товарами, убежденным протекционистом. Он не ждет немедленного результата. Он смотрит в будущее, думая о детях, которые растут рядом. Главный риск, по его мнению, заключается в том, что протекционизм может сделать богатыми только нескольких работодателей, никак не улучшив условия жизни работников. В этом он отдает себе отчет, но надеется, что всеобщее образование и свобода послужат мощным оружием в руках людей всех классов и позволят им исправить ситуацию, когда в этом возникнет нужда. Чтобы ни случилось, его политика преисполнена надежды, его поддерживает убеждение, что она ни при каких обстоятельствах не может оказаться более вредной и губительной, чем индивидуалистская форма свободной торговли, которой она пришла на смену»[200].

Автор этих строк, поселенец из молодой страны Новой Зеландии, подытоживает в них многовековую мудрость, которую я надеюсь донести до читателя. В гармонии с континентальной экономической традицией экономическая наука поселенцев требует одновременного уважения к интересам отдельных людей и общества в целом. Колонист видит дальше сиюминутного получения выгоды, он заглядывает в будущее, проявляя то, что Торстейн Веблен позже назовет родительским чувством — заботу о грядущих поколениях, будь то его собственные дети или дети других людей. Современная экономическая наука с ее методологическим индивидуализмом упускает из виду этот аспект, считая, что рынок автоматически приведет к гармонии в любой стране. Точно так же она игнорирует факторы времени, географической удаленности и невежества. Колония стремится защитить «все товары, которые… колония способна самостоятельно произвести». Размер рынка является ключевым фактором. Так, маленькие островные колонии или колонии с небольшим белым населением (например, в тропиках) не имели большого рынка, чтобы позволить себе такую политику.

Итак, колонист замечает, что богатые страны выбрасывают избыток товаров на рынки бедных стран, которые отказываются считать дешевые товары благом. В мировой иерархии страна, которая не защищает свою промышленность, обречена без конца «рубить дрова и черпать воду», как сказано в Библии[201]. Эта фраза часто использовалась в Соединенных Штатах в качестве довода в пользу обрабатывающей промышленности. Даже Библия признает иерархию профессий — аналог нашего индекса видов экономической деятельности (Приложение VI), в самом конце которой находятся дровосеки и водоносы. Это мнение несовместимо с основами теории международной торговли.

Наш «новозеландский колонист» понимал, как важно уметь обращаться с машинами, чтобы найти себе работу в промышленности. Кроме того, он знал о синергических эффектах, о которых Антонио Серра писал еще в 1613 году: отрасль не может выжить в изоляции. Он осознавал потенциальную проблему соискания ренты, которая сегодня волнует авторов Вашингтонского консенсуса. Однако если люди будут образованными и богатыми, считал он, сформируется демократия, которая сможет решить эту проблему. Я хотел бы добавить, что эту проблему гораздо проще решить, если богатый работодатель иностранец. В любом случае лучше столкнуться с проблемой внутреннего распределения доходов в стране, чем застрять в роли страны — производителя сырьевых товаров, в которой нет большого внутреннего рынка сбыта для продуктов.

Таким образом, климат воздействует на экономическое развитие не столько напрямую, сколько обходным путем — определяя способ производства, схему устройства поселений, а также интересы поселенцев, Сингапур — одна из богатейших стран мира — расположен чуть выше экватора. Богатство Сингапура не определяет место его расположения в некоем аномальном «кармане» умеренного климата на экваторе. Оно скорее следствие того, что в Сингапур было завезено много людей (азиатов и белых) для того, чтобы создать промышленность и следовать просвещенной промышленной политике. Тропическая Малайзия своим успехом обязана успешной политике Сингапура, который откололся от Малайзии в 1965 году.

Еще с 1500-х годов экономистам было известно, что географические и климатические особенности страны влияют на расположение промышленных предприятий, одновременно признавалось, что негативные особенности не просто можно, но нужно компенсировать экономической политикой, которая поддерживала бы промышленный сектор. Чем серьезнее географические и климатические недостатки, тем сильнее промышленность нуждалась в защитных барьерах. Удаленность от других стран и дороговизна транспортных перевозок служили промышленности естественной защитой. Настоящая проблема возникла с началом перестройки, которая преждевременно отменила протекцию в странах, где промышленность (вне всяких сомнений, отчасти из-за неправильной политики) еще не достигла уровня конкурентности на мировом рынке. Теперь же климат и географическое положение вернули себе основное значение в экономике развития благодаря попыткам экономистов найти оправдание несчастьям, которые навлек на бедные страны преждевременный отказ от инструментов промышленной политики.

10. «Приведите в порядок болезни»


Страшные тропические болезни сегодня объясняют неудачи, которые потерпели бедные страны при попытке развиться[202]. В частности, корнем зла объявлена малярия. Я утверждаю, что и в этом случае стандартная экономическая наука сражается со следствием бедности, а не с ее причиной.

Эпидемия малярии длилась в Европе веками, борьба с этой болезнью упоминается еще в документах времен Римской империи. Вспышки малярии случались в таких областях, которые сегодня никто и не думает ассоциировать с этим заболеванием; долины Швейцарских Альп, расположенные на высоте 1400 м над уровнем моря, в Средние века были поражены малярией, а на севере она дошла до Заполярья, района Кольского полуострова в России. Европа избавилась от малярии при помощи индустриализации и развития. Более продвинутое и интенсивное сельское хозяйство привело к осушению болот, в то время как ирригационные каналы сделали неглубокие водоемы со стоячей водой, в которых процветает малярия, не совместимыми с экономическим развитием. Кроме того, в Европе проводилась активная вакцинация, система здравоохранения работала на полную мощность. (Эта же стратегия развития со временем позволила европейским странам расплатиться с долгами.)

Африке достался колониальный экономический строй. Она выступает сырьевым экспортером с недоразвитым промышленным сектором. Вместо развития, которое позволило Европе выплатить долги, Африка довольствуется списанием долгов. Вместо развития, которое искореняет малярию> Африке предлагают бесплатные москитные сетки. Никто не занимается структурными проблемами, лежащими в основе бедственной ситуации Африки, все внимание направлено на симптомы этих проблем. Мы подробнее поговорим об этом в следующей главе.

Включив географическое положение, климат и здоровье в число экономических факторов, экономисты отвлекают наше внимание от глобального провала политики, рекомендованной Вашингтонским консенсусом. Поэтому нас не должно удивлять, что главные защитники не удавшейся в прошлом политики (например, Джеффри Сакс) сегодня выступают главными инициаторами этих отвлекающих маневров. Когда «невидимая рука» не приносит ожидаемого развития, экономическая наука деградирует до уровня примитивной веры в то, что причиной бедности в этом мире может быть исключительно судьба, но никак не люди. Факторы, создающие национальное богатство и национальную же бедность, были осознаны еще во времена Возрождения. Затем это понимание было углублено, а политика, разработанная учеными прошлого, была отточена. Соединенные Штаты показали миру превосходный пример успешности «стратегии высоких зарплат», как ее называли в те времена. Страны, которые не успели сменить экономический строй, перейдя к видам деятельности с возрастающей отдачей до того, как Вашингтонский консенсус запретил использование просвещенной экономической политики, теперь зависят от прихотей природы и естественного равновесия бедности. Как и писал Давид Рикардо, естественная зарплата действительно находится на уровне прожиточного минимума.

«Невидимая рука» рынка удерживает множество людей во всем мире на уровне выживания. Экономисты, считающие, что климат, болезни и географическое положение определяют развитие страны, не понимают того, что они оказались в ловушке этих факторов, потому что сами отказались от спасительных инструментов. Акцентируя внимание на чем угодно, кроме ключевой проблемы — необходимости изменить экономический строй в бедных странах, эти экономисты создают систему, олицетворяющую «вред добрых», который, по мнению Ницше, куда вреднее вреда злых.





VII. ПАЛЛИАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА: ЧЕМ ПЛОХ ПРОЕКТ ЦЕЛЕЙ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ




Так же как мы можем предотвратить обширные разрушения, вовремя повернув течение ручья у самого истока, так же и своевременное применение диалектики в фундаментальных идеях социальной философии может уберечь нас от невыразимых общественных бед и разрухи.

Герберт С. Фоксвепп, английский экономист. 1899





Конец истории породил не только тупиковые теоретические построения и отвлекающие маневры, о которых мы говорили в предыдущей главе. Он дал жизнь проекту по искоренению бедности (точнее, излечению ее симптомов) под амбициозным названием «Цели развития тысячелетия» (ЦРТ). На первый взгляд ЦРТ казались вполне благородными задачами в мире, где необходимо срочно принять меры, чтобы решить хотя бы самые острые общественные проблемы. В проект входило снижение вдвое количества людей, живущих на 1 долл. в день, уменьшение количества голодающих, борьба с болезнями и детской смертностью, а также образовательные и экологические задачи. Однако Цели тысячелетия разработаны на основании принципов, долгосрочные эффекты от которых недостаточно продуманы и изучены. В этой главе я попытаюсь объяснить, почему снижение уровня бедности — это неправильная задача, почему проект ЦРТ в конечном итоге не является общественной политикой. Содержание этой главы перекликается с презентацией, которую я делал Экономическом и социальном совете ООН в Нью-Йорке в 2005 году[203].

Новизна подхода заключается в том, что Цели развития выдвинули на первый план иностранное финансирование внутренней общественной политики страны и политики распределения в ней доходов, вместо того чтобы подчеркивать важность финансирования бедных стран их собственными силами. Помощь при стихийных бедствиях, которая раньше носила временный характер, обрела постоянную форму в виде ЦРТ. В страны, где и без того половину правительственного бюджета составляет иностранная помощь, планируется увеличить денежные вливания из-за рубежа. Невольно задумаешься о том, до какой степени такой подход подсаживает многие страны на постоянное «пособие по безработице», т. е. фактически формирует благотворительный колониализм, о котором мы уже говорили.

Цели тысячелетия демонстрируют, что ООН после нескольких неудачных десятилетий развития отказалась от попыток справиться с причинами бедности и направила усилия на борьбу с их симптомами. Положение Африки во многом напоминает увеличенную в масштабе ситуацию саамов-оленеводов, о которой я писал в главе V. Как и оленеводам, африканцам не дают заниматься деятельностью, в ходе которой создаются обрабатывающая промышленность и рабочие места. Как и оленеводы, африканцы страдают от того, что я называю скандинавским заблуждением: вместо того чтобы атаковать источники бедности изнутри, через производственную систему, вместо того чтобы эту систему развивать, внимание концентрируется на симптомах бедности, которые облегчаются денежными вливаниями извне.

Я утверждаю, что паллиативная экономика практически вытеснила экономику развития. Необходимо найти равновесие между экономикой развития (радикальной сменой производственной системы в бедных странах) и паллиативной экономикой (облегчением экономически тяжелого положения), если мы хотим избежать негативных последствий в долгосрочной перспективе. Не надо забывать, что ухудшение экономической ситуации в бедных странах произошло тогда, когда ООН передала ответственность за мировое развитие Всемирному банку и МВФ.





КАК РЕШАЛИСЬ ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ В ПРОШЛОМ




Как мы убедились в предыдущей главе, обострился контраст между экономической логикой, породившей План Маршалла, и экономической теорией — сегодняшней идеей многостороннего развития. План Маршалла появился благодаря тому, что были осознаны ошибки Плана Моргентау. В то время как целью Плана Моргентау была деиндустриализация Германии, по Плану Маршалла необходимо было не просто восстановить немецкую промышленность, но и создать «санитарный кордон» богатых стран, от Норвегии до Японии, вдоль границы с коммунистическими странами Европы и Азии. Самовоспроизводящийся механизм развития по Плану Маршалла показан на илл. 14, а порочные круги Плана Моргентау — на илл. 15.



ПРИМЕЧАНИЕ: В закрытой системе с постоянным уровнем трудовой занятости населения единственный способ увеличения ВНП — при помощи «спирали богатства». Однако система может быть нарушена в любой момент: например, если спрос будет расти только на зарубежные товары, спираль будет разорвана.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ 14. Спираль богатства в экономическом развитии — План Маршалла

ИСТОЧНИК: диссертация Эрика Райнерта, 1980 г. (Erik Reinert. International Trade and the Economic Mechanisms of Underdevelopment. Ph. D. thesis, Cornell University, 1980.) Текст немного изменен.



ПРИМЕЧАНИЕ: Бессмысленно атаковать эту систему с какой-либо одной стороны, например, увеличивать объем инвестиций, в то время как уровень зарплат еще низок, а спрос отсутствует. Примером такого провала может служить неудачное использование капитала и чрезмерные мощности в наименее развитых странах Латинской Америки.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ 15. Порочные круги бедности — План Моргентау

ИСТОЧНИК: диссертация Эрика Райнерта, 1980 г. (Erik Reinert. International Trade and the Economic Mechanisms of Underdevelopment. Ph. D. thesis, Cornell University, 1980.) Текст немного изменен.



Судя по количеству стран, которым удалось выбраться из бедности, следуя Плану Маршалла, этот план реиндустриализации — самый успешный проект развития в истории человечества. План Маршалла вырос из идеи, что экономическая деятельность в сельской местности и в городах качественно различаются. Он признал важность экономической политики, которую в прежние века проводили камералисты и меркантилисты. В знаменитой речи, произнесенной в июне 1947 года в Гарварде, Государственный секретарь США Джордж Маршалл (впоследствии награжденный Нобелевской премией мира) подчеркнул, что «крестьянин всегда производил продовольственные продукты, которые выменивал у горожанина на другие необходимые для жизни товары». Разделение труда на виды деятельности с возрастающей отдачей в городах и с убывающей отдачей в сельской местности «является основой современной цивилизации», сказал Маршалл, добавив, что этому укладу грозит разрушение.

Для цивилизации необходима деятельность с возрастающей отдачей. Об этом говорили экономисты и политики, начиная с Антонио Серра (1613 г.) и заканчивая Александром Гамильтоном, Авраамом Линкольном и Фридрихом Листом. Лист подчеркивал связь между городскими видами деятельности и политической свободой. «Городской воздух освобождает», — гласит старая немецкая пословица. В табл. З Шумпетеровы (типично городские) виды деятельности противопоставлены Мальтусовым (типично сельским). Попытка навязать цивилизацию и демократию странам, где невозможны Шумпетеровы виды деятельности, приводит к банкротству стран, а также к резне и застою, как в Ираке и Афганистане.

Как мы убедились в главе II, принципы политики, которая помогает странам перейти от бедности к богатству при помощи городских видов деятельности, на удивление мало изменились с момента своего появления при Генрихе VII в 1485 году до применения их в Корее в 1970-е годы. Шумпетеровы виды деятельности с присущими им взрывами производительности (принцип, показанный на илл. 6) сумели резко поднять в последние несколько десятилетий реальные зарплаты в Ирландии и Финляндии — последних европейских колониях. Я утверждаю, что многие сегодняшние проблемы — результат того, что Всемирный банк и МВФ объявили инструменты, которые необходимы для создания деятельности с возрастающей отдачей и которые применялись всеми странами, разбогатевшими после Венеции и Голландии, вне закона.

После Второй мировой войны эти принципы с разной степенью успешности использовали разные страны. Некоторые из наиболее успешных (например, Южная Корея) временно защищали новые технологии от мирового рынка; другие, наименее успешные, защищали уже зрелые технологии при недостаточной емкости внутренних рынков, ограничивая конкуренцию, например, небольшими странами Латинской Америки. Общее сравнение эффективных и неэффективных протекционистских мер приведено в Приложении IV. Однако во многих странах уровень реальной зарплаты был при наличии неэффективного промышленного сектора заметно выше, чем сегодня, когда этот сектор ослаблен (мы видели это на примере Перу; см. илл. 12). Люди понимали, что при наличии в стране промышленного сектора (даже если он не так эффективен, как в богатых странах) реальные зарплаты будут выше, чем если его нет. Так что если промышленный сектор страны слаб, то надо работать над его эффективностью, а не закрывать сектор. Это, вероятно, самое важное правило, которое было забыто после наступления в 1989 году конца истории.

В своей простейшей форме этот довод происходит из спора о роли, которую возрастающая и убывающая отдача играют в теории торговли в качестве отправных точек для создания спирали богатства или порочных кругов бедности. Как мы уже видели в предыдущей главе, невнимание к этим механизмам приводит скорее к поляризации цен на производственные факторы, чем к их выравниванию. В 1613 году Серра первым установил, что возрастающая отдача и диверсификация экономической деятельности — необходимые предпосылки для создания богатства. С тех пор этот принцип использовался практически постоянно, пока с появлением мировых финансовых организаций человечество не решило от него отказаться. Начиная с 1980-х годов перестройка деиндустриализовала множество бедных периферийных стран и привела к падению в них уровня реальной зарплаты[204]. Мейнстримова теория долго утверждала, что деиндустриализация не имеет значения, даже наоборот. Как сказал первый генеральный директор ВТО Ренато Руджеро, свободная торговля должна дать волю «бесконечному потенциалу экономики по выравниванию отношений между странами и регионами».

В 1930-е годы сохранение золотого стандарта и поддержание равновесия бюджета считали основными экономическими целями. Это заманило мир в ловушку субоптимального равновесия и не дало претвориться в жизнь стратегии Кейнса. Аналогичным образом, когда в 1980-е годы свободная торговля стала центральной идеей стратегии развития, кризис задолженности вновь завлек индустриально менее развитые страны в ловушку субоптимального равновесия.