Вместо того чтобы продолжать политику, основанную на упрощенной версии Мейнстримовой теории торговли, надо как следует подумать о конфликте между свободной торговлей и реальной зарплатой в неиндустриальных странах. Помимо прочего специализация на видах деятельности с убывающей отдачей при росте населения проводит к серьезным экологическим проблемам[205]. Бедность во многих странах третьего мира и бывшего «второго» мира связана не с переходным периодом, а с устойчивыми характеристиками стран, имеющих разный экономический статус. Когда США начинали индустриализацию, правительство всего лишь хотело воссоздать промышленный строй Англии, а для этого нужны были тарифы. Однако успешная индустриализация в условиях протекционизма обречена. К 1880-м годам американские экономисты, применяя аргументы (масштаб производства и новые технологии), на основании которых была введена защита американской промышленности в 1820-е годы, заговорили о свободной торговле. Те самые тарифы, которые когда-то помогли выстроить сектор обрабатывающей промышленности, теперь ему вредили[206]. Вот почему Фридрих Лист, известный протекционист, был за введение глобальной торговли, но только после того как все страны достигнут сравнительного преимущества в видах деятельности с растущей отдачей[207]. Он возражал не против самой свободной торговли как таковой, но против неправильного выбора времени для ее введения.
Если вчитаться в то, что пишет Адам Смит — икона свободной торговли и laissez-faire, об экономическом развитии на ранней стадии, то можно увидеть, что он во многом согласен с классическими экономистами, защищавшими индустриализацию. В одной из ранних книг, «Теория нравственных чувств»[208], Смит утверждал, что новые мануфактуры надо поддерживать не для того, чтобы помочь поставщикам или потребителям товаров, но для того, чтобы улучшить «великую систему правления».
Как мы обсуждали в главе IV, вполне можно утверждать, что Смит был неправильно понятым меркантилистом, который решительно приветствовал меркантилистскую политику в Англии в прошлом, но считал, что нужда в ней отпала. Он хвалил навигационные акты, защищавшие обрабатывающую промышленность и судостроение Англии от голландских конкурентов, говоря, что «они отличаются такой мудростью, точно были продиктованы самым зрелым размышлением» и называя их «пожалуй, одним из самых мудрых мероприятий Англии по регулированию торговли»[209]. В конце концов самовоспроизводящееся развитие, которое описывал Смит, стало возможным благодаря применению в прошлом протекционизма. В «Богатстве народов» только один раз упоминается «невидимая рука» — когда она помогла достичь главной цели меркантилистской политики — заставила покупателей предпочесть отечественную промышленность зарубежной[210]. Это могло произойти только после того, как рынок взял на себя роль, которую раньше выполняли протекционистские меры, и отечественной промышленности не нужна была больше защита.
Раньше экономическое развитие шло путем эмуляции экономического строя богатых стран, т. е. при помощи создания менее эффективных копий этого строя. Ключевые качества этого строя — существенное разделение труда (на промышленные отрасли и на специалистов) и наличие сектора с возрастающей отдачей (промышленность и наукоемкие услуги) — были зафиксированы Антонио Серра (1613 г.), Джеймсом Стюартом (1767 г.), Александром Гамильтоном (1791 г.) и Фридрихом Листом (1841 г.). Как мы знаем из главы I, временами эти принципы бывали забыты: во Франции в 1760-е годы, в Европе в 1840-е и во всем мире в 1990-е.
Однако эти периоды забвения неизменно заканчивались, слишком дорого они обходились обществу. Физиократия принесла Франции голод, ставший одной из причин Французской революции[211]. Эйфорическое принятие свободной торговли закончилось в 1848 году революциями во всех крупных европейских державах, кроме Англии и России. Теория Давида Рикардо опровергалась каждый раз, когда несимметрично применялась к отраслям с возрастающей и убывающей отдачей[212]. В то же время утверждение Рикардо о том, что естественная зарплата располагается на уровне прожиточного минимума, подтвердилось. Как мы видели в главе V, эйфорическое отношение к свободной торговле в 1990-е годы вновь привело к прогрессирующей бедности в периферийных странах, но в этот раз мы среагировали на это неправильным образом: продолжили концентрироваться на симптомах, а не на причинах проблемы.
КАК РЕШАЮТСЯ ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ СЕГОДНЯ
Стандартная экономическая наука считает, что процесс подразумевает накопление вложений в физический и человеческий капитал[213]. Как мы уже видели, стандартная экономическая теория, на которой основана сегодняшняя стратегия развития, не знает качественных различий между видами экономической деятельности. Ни одно из сегодняшних государств-банкротов (или близких к банкротству) не выдержало бы экзамен Джорджа Маршалла на создание современной цивилизации: в них чрезвычайно слаб промышленный сектор, невозможен благотворный обмен между городской и сельской деятельностью. Кроме того, их экономическая база недостаточно диверсифицирована, в них ограниченное разделение труда, они специализируются на видах деятельности с убывающей отдачей и/или совершенной конкуренцией, при которой у них нет власти над ценами, а технологический прогресс приводит к снижению цен для зарубежных потребителей, а не к повышению зарплат для их граждан.
Исторически современная демократия зародилась в странах, где установился цивильный обмен между городскими и сельскими видами деятельности, как например, в итальянских городах-государствах. В большинстве успешных городов-государств (включая такие, где было мало пахотной земли, как в Венеции или Голландской республике) власть не принадлежала землевладельцам. Это сделало возможным кумовство (cronyism), о котором писал Шумпетер, когда политические и экономические интересы действуют в сговоре так, чтобы создавать всеобщее богатство. Зависимость от природных ресурсов, напротив, способствовала развитию феодализма и колониализма, для которых не характерна политическая свобода. Аналогичным образом гражданская война в Америке произошла между землевладельцами-южанами, заинтересованными в сельском хозяйстве и дешевой рабочей силе, и северянами, нацеленными на индустриализацию. История Латинской Америки во многом напоминает историю США, какой она могла бы быть, если бы в гражданской войне победил Юг, а не Север.
Согласно альтернативной экономической парадигме Другого канона, которая сочетает элементы исторической и эволюционной теорий, развитие происходит благодаря эмуляции и ассимиляции: менее продвинутые страны учатся у более продвинутых, копируя их экономическую структуру и институты. Ключевые элементы в этой стратегии эмуляции и ассимиляции — патентная защита, научные академии и университеты. Экономическое развитие зависит от вида деятельности, оно привязано к кластерам экономической деятельности, для которой характерна возрастающая отдача, динамическая несовершенная конкуренция и быстрый технологический прогресс. Помимо капитала для развития необходима передача умений и их освоение. Однако больше всего остального для него необходимо создание жизнеспособного рынка для деятельности с возрастающей отдачей в странах, где недостаточная покупательная способность сочетается с массовой безработицей. Благодаря тому что мировые финансовые организации в основном пользуются моделями, которые предполагают отсутствие безработицы, им удается избежать важнейшего фактора, который не дает странам преодолеть бедность, — отсутствия «белой» отчетности. Со времен Голландии и Венеции в XVI веке только странам со здоровым промышленным сектором удавалось приблизиться к полной занятости населения, избегнув повальной нехватки рабочей силы в деревнях.
Преобладающая сегодня экономическая теория проповедует то, что Шумпетер называл плоским мнением, что двигателем капитализма является капитал: развитие происходит во многом благодаря накоплению капитала — физического или человеческого. «Неоклассическая теория предполагает, что если инвестиции сделаны, то новые способы делать дела появляются относительно легко, даже автоматически», — писал Ричард Нельсон[214]. Что еще более важно, стандартная теория исходит из предпосылки, что экономический строй страны вообще неважен, поскольку капитал поведет страну к экономическому развитию, если в него инвестировать (неважно, при каком это происходит строе). В альтернативной теории Другого канона разная экономическая деятельность очень сильно различается как потенциальный носитель экономического развития. Иными словами, необходимо избавить экономическую науку от того, что Джеймс Бьюкенен называет предпосылкой о равенстве — наиболее важной, но наименее обсуждаемой предпосылки. В основе философии Просвещения лежала идея, что мир можно упорядочить при помощи таксономий (систем классификации), из которых лучше всего известна система Карла Линнея. Неоклассическая экономическая теория еще не доросла до своего Просвещения в том смысле, что она достигает аналитической точности при помощи отказа от таксономии: все виды экономической деятельности она рассматривает как качественно одинаковые. Поэтому ее выводы (например, вывод о выравнивании цен на производственные факторы) по сути встроены в ее предпосылки. Возможность в каждый конкретный момент впитывать инновации и знания, а следовательно, привлекать инвестиции, в разных видах экономической деятельности сильно различается.
Поскольку капитал как таковой считается ключом к развитию, бедным странам выдают кредиты, однако производственный и промышленный строй не способен прибыльно освоить их. Начисленные проценты часто превышают норму прибыли, полученной с инвестиций. Поэтому финансирование развития может быстро приобрести черты финансовой пирамиды, которая приносит прибыль только тем, кто ее основал и находится недалеко от выхода[215]. Вложения в человеческий капитал без внесения одновременных изменений в производственную структуру, с тем чтобы создать спрос на полученные умения, не способствуют ничему, кроме эмиграции. В обоих случаях мы видим эффекты обратной волны экономического развития: больше капитала — денежного и человеческого — будет направляться из бедных стран в богатые, чем наоборот. Объяснить это можно типом экономического строя, характерным для бедных стран, т. е. порочным кругом бедности, который создается нехваткой спроса и предложения, а также отсутствием возрастающей отдачи. Промышленная политика США в 1820–1900 годы — вот лучший пример, которому должны следовать страны третьего мира, пока они не научатся получать выгоду от международной торговли.
ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ?
Денежные вливания должны сопровождаться учреждением промышленного сектора и секторов услуг, способных принять физические и человеческие инвестиции, как это было сделано по Плану Маршалла. Уйти от производства сырьевых товаров необходимо для того, чтобы создать экономическую основу для стабильности и благосостояния, даже если новые сектора не сразу выдержат мировую конкуренцию. Зарождающейся индустриализации понадобятся особые условия (такие как предложенные Планом Маршалла) и такая же интерпретация Бреттонвудского соглашения, какая была принята после окончания Второй мировой войны.
То, что неоклассические экономисты плохо понимают, как работает бизнес, усугубляет проблему. В основе их версии капитализма лежит совершенная конкуренция и равновесие — ситуация потенциально весьма неприбыльная. Любой успешный и прибыльный бизнес основан (почти по определению) на получении ренты. В страдающих от бедности странах третьего мира условия приближаются к ситуации уменьшающейся отдачи и совершенной конкуренции, в то время как богатые страны, экспорт которых соответствует условиям Шумпетеровой динамической конкуренции, получают ренту, которая приводит к росту зарплат и дает основания для налогообложения. Отказ понять, что для развития необходима Шумпетерова несовершенная конкуренция, лежит в основе возражений против промышленной политики. Все, что способствует несовершенной конкуренции, считается способствующим коррупции.
Кейнс считал, что инвестиции являются результатом стихийного оптимизма, который он называл жизнерадостностью (animal spirits). В отсутствие такого оптимизма (желания инвестировать в условиях неопределенности) капитал стерилен, как в мире Йозефа Шумпетера и Карла Маркса. Мотивация, стоящая за animal spirits, — желание максимизировать прибыль, нарушив тем самым равновесие совершенной конкуренции. С точки зрения бизнесмена, бедные страны страдают от нехватки инвестиций, потому что в них мало прибыльных инвестиционных возможностей, а мало их из-за низкой покупательной способности и высокого уровня безработицы. Крестьян, едва сводящих концы с концами, не назовешь выгодными потребителями для большинства производимых товаров и услуг. Тарифы могут создать стимулы для переноса производства на рынки труда бедных стран. Исторически это было сознательным компромиссом между интересами получателя зарплаты и производителя. Идея, что индустриализация поможет быстро увеличить количество рабочих мест и повысить уровень зарплат (что оправдает временно завышенную цену на промышленные товары), лежала в основе импортозамещающей индустриализации латиноамериканских стран, которая долгое время была крайне успешной, а также в основе американской экономической теории в 1820-е годы[216].
Идея, что открытость облегчает судьбу бедных стран, противоречит здравому смыслу и историческому опыту. Много раз быстрая экономическая открытость отсталой страны уничтожала небольшую производственную деятельность, которая в ней существовала, тем самым обостряя ситуацию. Мудрые теоретики развития прошлых времен Джеймс Стюарт и Фридрих Лист подчеркивали, что торговля должна открываться постепенно, чтобы дать производственному сектору бедного торгового партнера время к ней приспособиться. Именно так Евросоюз проводил интеграцию Испании в ЕС в 1980-е годы; интеграция прошла успешно. Однако в результате триумфального настроения, начавшегося в 1989, году, прежняя практика интеграции была забыта, сменившись шоковой терапией.
Начиная с объединения Италии в XIX веке и заканчивая интеграцией Монголии и Перу в 1990-е годы, исторический опыт подсказывает нам, что свободная торговля между странами, находящимися на разных уровнях развития, приводит к уничтожению наиболее эффективных промышленных секторов наименее эффективных стран. Я назвал это явление эффектом Ванека — Райнерта. Его можно было наблюдать во Франции после окончания войн с Наполеоном, во время объединения Италии и во время конца истории — в странах как «второго», так и третьего мира. Первой вымирала наиболее продвинутая обрабатывающая промышленность, а последним — наименее продвинутое натуральное хозяйство. Последовательность такова: деиндустриализация, затем деагрикультурализация и депопуляция. Это явление характерно для многих стран, например Мексики, Молдавии, периферийной Европы, где живут только люди старше 60 и младше 14 лет, а население трудоспособного возраста работает за рубежом.
В Перу и Монголии реальная зарплата достигла максмальной отметки во время периода «неэффективного» импортозамещения. Мейнстримова экономическая наука упрямо отказывается замечать реальные порты, аэропорты, дороги, электростанции, школы, больницы и отрасли услуг, появившиеся благодаря «неэффективному» промышленному сектору, а ведь все эти блага были результатом созданного этим сектором спроса на труд и инфраструктуру[217]. То же происходило в Англии после 1485-го, в Германии после 1650-го, в Соединенных Штатах после 1820-го и в Корее после 1960 года. Эти страны начинали строить свое богатство, создавая «неэффективные» национальные сектора промышленности. Развитие национальной эффективности начинается с предварительной стадии, которая недалеким умам (но не Адаму Смиту) может показаться относительно неэффективной. Эта стадия была обязательной частью развития, через которую прошли все богатые страны, однако сегодня она запрещена мировыми финансовыми организациями.
Единственная разница между богатыми странами и Перу с Монголией в том, что последние так и не дошли до стадии, на которой их промышленность стала бы конкурентной на международном уровне. Почему? Есть несколько причин: отчасти дело в том, что они применяли недостаточно динамичный протекционизм (Приложение IV), однако несомненным отрицательным фактором стало стремительное открытие экономики этих стран. Во многих бывших коммунистических странах фирмы обанкротились, не успев наладить систему бухгалтерии, которая помогла бы им оценить их издержки. С течением времени станет очевидно, что шоковая терапия конца истории была безумием.
Как я уже говорил, выбор времени для открытия экономики страны имеет огромное значение. Открывшись слишком поздно, страна рискует серьезно задержаться в развитии, а открывшись слишком рано, может пострадать от деиндустриализации, падения зарплат[218] и роста социальных проблем. То, что множество бедных крестьян становятся неконкурентоспособными по сравнению с субсидируемым сельским хозяйством «первого» мира — это относительно новая, но тревожная тенденция, которая может продолжиться даже после того, как страны «первого» мира снимут экспортные субсидии на продовольственные товары. То, что мексиканские крестьяне неконкурентоспособны по сравнению с американскими производителями маиса и пшеницы, — ключевой фактор, провоцирующий эмиграцию из южной Мексики. В Индии 650 млн крестьян, многие из которых так же неконкурентоспособны, как и их мексиканские коллеги. Неконкурентоспособные мексиканцы могут отправиться на поиск работы в США, но куда мы денем 650 млн индийских крестьян, которых свободная торговля поставит в то же положение?
Беднейшие страны поступаются максимизацией благосостояния граждан ради максимизации международной торговли, к которой приводит сегодняшняя политика. Об этой проблеме в XVII веке писал французский экономист Симон Ленге как о результате политики физиократов. Компромиссное решение о выборе между свободой торговать и свободой «от голода» сегодня необходимо пересмотреть, а не пытаться компенсировать постоянным увеличением финансовой помощи, которое только ухудшает зависимое положение бедных стран.
История показывает, что порочный круг бедности и неразвитости можно разорвать, только если качественно изменить производственную структуру бедной страны. Успешная стратегия включает диверсификацию производства, переход от секторов с убывающей отдачей (традиционного производства сырьевых материалов и сельского хозяйства) к секторам с возрастающей отдачей (технологиям, интенсивной обрабатывающей промышленности и услугам), в результате происходит разделение труда и возникает другой общественный строй. Освободив из плена натуральное сельское хозяйство, такая стратегия поможет создать городской рынок для товаров, что способствует специализации и инновациям, развитию новых технологий, альтернативных секторов трудовой занятости и экономической синергии, которые объединяют национальное государство. Ключ к стабильному развитию — это взаимодействие между секторами с убывающей и возрастающей отдачей в пределах одного рынка труда.
НЕПОТИЗМ ПО МАЛЬТУСУ ПРОТИВ НЕПОТИЗМА ПО ШУМПЕТЕРУ
Ничто так не оскорбит экономиста, как назвать его меркантилистом. И это несмотря на то, что самые знаменитые экономисты XX века Джон Мейнард Кейнс и Йозеф Шумпетер защищали как меркантилизм, так и до-Смитову экономическую науку в его контексте. Меркантилистами часто называют тех, кто считает, что определенные виды экономической деятельности активнее способствуют росту экономики и общественного благосостояния, чем другие. Меркантилисты создавали перекос в экономике, чтобы продвигать виды деятельности с возрастающей отдачей. В последнее время, когда вновь зазвучали призывы индустриализовать бедные страны, появились новые возражения против этой идеи: индустриализация приведет к соисканию ренты и непотизму.
В главе IV я утверждал, что получение ренты — это основная движущая сила капитализма. Вопрос только в том, распространяется ли эта рента на все общество — в виде более высоких прибылей и зарплат, а также большего основания для налогообложения. Желательная в теории совершенная конкуренция никак не может сделать производителей богатыми. Сегодня к аргументу о получении ренты добавился аргумент о том, что промышленная политика приводит к непотизму — заработать можно только благодаря связям или знакомству с «правильными» людьми.
Вспомним основные типы экономической деятельности — Шумпетеров и Мальтусов, описанные на табл. 3, и по аналогии с ними выделим два типа непотизма. Возьмем такие примеры:
2005 г.: производитель сахара с Филиппин использует политическое влияние, чтобы затруднить импорт сахара на Филиппины.
2000 г.: мэр Чикаго Ричард Дэйли (игнорируя рекомендации экономистов Чикагского университета) субсидирует и без того богатых инвесторов в сектор высоких технологий при помощи инкубатора.
1950—1960-е гг.: шведский индустриалист Маркус Валленберг использует близкое знакомство с лейбористским министром финансов Гуннаром Стренгом, чтобы заручиться политической поддержкой по развитию шведских компаний «Volvo» и «Electrolux».
1877 г.: производители стали в Соединенных Штатах используют политический вес, чтобы ввести 100 %-й налог на импорт стальных рельс[219].
1485 г.: владельцы шерстяных мануфактур используют связи с королем Генрихом VII, чтобы убедить его дать им субсидии и ввести налог на экспорт необработанной шерсти, который увеличит цены на сырье для их конкурентов с континента. Тем самым они медленно душат всех остальных производителей шерсти, например флорентийских.
Это примеры коррумпированного капитализма и получения ренты, которых не выносит стандартная экономическая теория. Однако между первым примером и остальными есть ключевое различие. Филиппинский коррупционер, в отличие от остальных, добивается субсидий сырьевого товара с убывающей отдачей, который конкурирует на мировом рынке в отрасли, где действует совершенная конкуренция. Иными словами, он практикует непотизм Мальтусова типа, который ведет его страну по пути убывающей отдачи (несмотря на технологический прогресс, который этому препятствует) от такой деятельности, в которой технологический прогресс бессилен поднять реальные зарплаты. Все остальные случаи непотизма Шумпетерова типа; они приводят к тому, что Шумпетер назвал исторически возрастающей отдачей (к сочетанию возрастающей отдачи и быстрого технологического прогресса). Если мы свяжем эти соображения с новой теорией торговли, то увидим, что перекос, который создает в экономике непотизм, по Шумпетеру, приводит к совсем иным результатам, чем непотизм филиппинца из первого примера.
Кейнс как-то сказал, что чем хуже ситуация, тем хуже работает laissez-faire. Если мы будем настаивать на отказе от промышленной политики только потому, что уход от совершенной конкуренции позволит нескольким коррупционерам разбогатеть, это значит, что мы неправильно понимаем природу капитализма. Суть капитализма в том, чтобы уйти от совершенной конкуренции. Главное, чему учат студентов в хороших школах бизнеса, — как избежать ситуации совершенной конкуренции, той самой, которую сегодняшние экономисты принимают за предпосылку своих теорий.
Экономическое развитие происходит благодаря структурным переменам, которые нарушают равновесие и создают ренту. Настаивать на отсутствии ренты — то же самое, что требовать от государства полной неподвижности. Однако выбирать, какую деятельность защищать, а какую нет, все же необходимо. Авраам Линкольн защищал коррупционеров-сталелитейщиков; платя немного завышенную цену за сталь[220], США создали мощную стальную промышленность с хорошо оплачиваемыми рабочими местами, которая увеличила базу для налогообложения. Соединенные Штаты также воссоздали структуру тройной ренты, которая, как мы обсуждали в главе III, существовала в Венеции, Голландской республике и Англии. Экономическое развитие происходит там, где общественные интересы страны не противоречат частным корыстным интересам капиталистов. Из-за того что стандартная экономическая наука не понимает динамики, по которой живет мир бизнеса, она не понимает и экономической сути колониализма. Не давая колониям учредить собственный сектор промышленности, колонизаторы удерживали экономическую деятельность с высоким потенциалом для роста и механизации в метрополисе, а колониям оставалась деятельность с убывающей отдачей.
Огромные суммы, которые перечисляются бедным странам в ходе достижения ЦРТ, непременно приведут к непотизму. Благодаря этим деньгам кто-то обязательно разбогатеет, ведь свободная от коррупции экономика существует только в моделях неоклассических экономистов. Выбрав Шумпетеров непотизм, а не непотизм при распределении гуманитарной помощи, мы можем дать шанс бедным странам освободиться от экономической зависимости. Шумпетеров непотизм увеличивает экономический сектор страны и мира. Непотизм, основанный на денежной помощи, ничего не увеличивает, кроме зависимости от зарубежных стран, при этом отвлекает внимание бедной страны от создания национальных ценностей.
Мы, похоже, совсем перестали понимать логику, по которой работает инструментарий экономического развития. Патенты и современные тарифы появились примерно в одно время, в конце 1400-х годов. Эти институты по получению ренты созданы при понимании экономического развития для того, чтобы защищать знания (в случае патентов) и распространять производство в новые географические области (в случае тарифов). Патенты и тарифы представляют узаконенное получение ренты, чтобы добиться целей, не достижимых при совершенной конкуренции.
Почему же тогда возражения о получении ренты и непотизме не применяются к патентам, а только к тарифам и другим стратегическим инструментам, применяющимся в бедных странах? Мы можем в какой-то мере обоснованно сказать, что богатые страны устанавливают правила, которые разрешают им самим конструктивное получение ренты, но запрещают его бедным странам.
РАЗНООБРАЗИЕ КАК ОСНОВА РАЗВИТИЯ
Еще одно белое пятно современной экономической науки — неспособность понять, насколько для экономического роста важно разнообразие. Разнообразие — ключевой фактор для развития. Во-первых, разнообразие видов деятельности с возрастающей отдачей (максимизация количества профессий в экономике) — это основа синергических эффектов, которые способствуют экономическому развитию. Это было известно экономистам еще в 1600-е годы. Во-вторых, современная эволюционная экономика считает разнообразие основой для выбора технологий, продуктов и организационных решений, которые являются ключевыми элементами зарождающейся рыночной экономики[221]. В-третьих, разнообразием объясняется исключительность Европы, где массовость конкурирующих друг с другом национальных государств привела к толерантности и спросу на разнообразие. Ученый, взгляды которого не нравились какому-то королю или правителю, мог устроиться на работу в другом государстве, способствуя разнообразию идей. Важность четвертой причины — религиозного разнообразия — подчеркивал Иоганн Фридрих фон Пфайффер (1718–1787), один из наиболее влиятельных немецких экономистов XVIII века. Некоторые экономисты считают, что одни религии в большей степени способствуют экономическому развитию, чем другие[222], а английский историк Ричард Тауни[223] (1880–1962) считал, что роль религии в продвижении капитализма снижается. Примерно за 150 лет до этого Пфайффер утверждал, что если в стране несколько конфессий, то религия как институт несколько теряет свою власть над населением страны. Существование альтернативной веры устраняет страх и другие факторы, которые способствуют развитию фанатизма, в стране развивается благоприятная толерантность по отношению к разнообразию ремесел и составу населения[224]. Я дважды был в Малайском университете в Куала-Лумпуре в качестве приглашенного профессора и имел возможность понаблюдать, как мусульманство практикуется в индустриальной стране наряду с другими религиями. Мне кажется, что и Тауни, и Пфайффер были правы, мы смотрим на проблему безопасности Запада не с той стороны.
Мы живем в век невежества, когда аргументы, объясняющие экономическое развитие, забыты. Важность разнообразия — один из этих аргументов. О нашем невежестве свидетельствует банальность сегодняшнего подхода к бедности как к следствию климатических условий и коррупции. Его дополнительно усиливает незнание истории и отсутствие интереса к проверенным принципам, которые в течение 5 веков помогали одной стране за другой преодолеть бедность. В ситуации, аналогичной сегодняшней, группа просвещенных немецких экономистов XIX века добилась внимания канцлера Отто фон Бисмарка и получила разрешение сделать Германию государством всеобщего благосостояния. Аналогичным образом сразу после Второй мировой войны человечество поняло, что экономическое развитие это следствие синергии и возрастающей отдачи. В сочетании с политической угрозой со стороны коммунистических стран это понимание позволило преодолеть идеологию свободной торговли, царившую в Вашингтоне, и реиндустриализовать Европу, а также индустриализовать часть Азии. Для того чтобы развитие возобновилось, надо вернуться к прежней экономической теории.
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ПОЛНОЙ ТЕОРИИ
Вслед за падением Берлинской стены в экономической науке безраздельно воцарились вариации на тему неоклассической теории. Однако неоклассическая экономическая теория была, выражаясь языком Николаса Кальдора, теорией непроверенной. Хотя во время холодной войны неоклассическая теория служила эффективным идеологическим щитом, по ее постулатам не была построена ни одна страна. К 1990 году практические рекомендации экономистов строились вокруг Самуэльсонова закона выравнивания цен на производственные факторы, а идеи остальных теоретиков игнорировались. Три ключевые идеи отца-основателя неоклассической экономической науки Альфреда Маршалла были утеряны, когда экономика отошла от Маршаллова качественного понимания промышленного производства и занялась математическими формулами, которые он привел в приложениях к «Принципам экономической науки» (1890 г.). Маршалл писал, что вводить налоги на деятельность с убывающей отдачей ради того, чтобы субсидировать деятельность с возрастающей отдачей, — это правильная стратегия. Он подчеркивал, что важно заниматься производством в секторах, где самый быстрый технический прогресс, и обращал внимание на роль синергии (идея промышленных районов).
Сменяющие друг друга модные веяния в экономической политике, описанные в главе VI, так и не исправили важнейшие недостатки неоклассической экономической теории:
а) неспособность замечать качественные различия, в том числе разные потенциалы видов экономической деятельности в создании экономического роста;
б) неспособность распознавать синергию и связи;
в) неспособность справляться с инновациями и тем, как они распределяются по разным видам экономической деятельности.
Эти белые пятна современной мейнстримовой экономической науки помешали развиться многим бедным странам. Китай и Индия (сегодня самые успешные из развивающихся стран) развились вопреки им, поскольку в течение 50 лет следовали рекомендациям Плана Маршалла, а не Вашингтонского консенсуса.
Точность мейнстримовой экономической науки и ее нерелевантность — продукты одного и того же процесса, когда все больше релевантных факторов исключалось из теории, создавая белые пятна. Основная идея деконструкции французского философа Жака Деррида крайне актуальна для экономики: любая структура, которая организует наш опыт, будь она литературной, психологической, общественной, экономической, политической или религиозной, создается и поддерживается при помощи актов исключения. В процессе создания чего-либо что-то другое неминуемо отбрасывается. Такие исключающие структуры могут стать репрессивными, а репрессия никогда не проходит без последствий. Почти следуя фрейдистской теории, Деррида настаивает на том, что все репрессивное не исчезает, но, напротив, возвращается, чтобы разрушить любую конструкцию, какой бы прочной она ни казалась. Стандартная экономическая наука в том виде, в котором она применяется мировыми финансовыми организациями, репрессировала качественные различия между видами экономической деятельности. Однако, как и предостерегал Деррида, эти различия (то, что составляет качественную разницу между экономикой Афганистана и Силиконовой долины) вернулись и преследуют нас, в то время как мы пытаемся втиснуть Афганистан в рамки своего представления о национальном государстве. Война в Ираке была обоснована экономической моделью холодной войны, той самой, которой предполагала, что рынки и свободная торговля приведут к стихийному порядку. Существует прямая связь между репрессией релевантных экономических факторов и тем, что все больше афганцев и иракцев сегодня воспринимают как репрессии. Новой и улучшенной экономике развития необходимо постоянно помнить о предостережении Дерриды. Вместо того чтобы строить теории методом исключения, надо начать строить их методом включения, как это было принято в исторической экономической школе.
Не так давно инновации были восстановлены в статусе экономического фактора, но этого недостаточно. Обучение и инновации являются ключевыми элементами развития, однако они могут распространяться в экономике в виде снижения цен на товары для иностранных потребителей. Ханс Зингер, ученик Шумпетера, был автором идеи, что обучение и технологический прогресс в производстве сырьевых товаров, особенно в отсутствие сектора обрабатывающей промышленности, приводят к снижению экспортных цен, вместо того чтобы приводить к повышению уровня жизни страны — производителя сырьевых товаров[225]. Обучение приводит производителей к богатству только тогда, когда они действуют в рамках системы, раньше называвшейся индустриализмом — динамичной системы экономической деятельности с возрастающей производительностью, достигаемой благодаря техническому прогрессу и разделению труда. Отсутствие в сырьевых странах возрастающей отдачи, динамичной несовершенной конкуренции и синергии приводит к тому, что бедность в них становится постоянной чертой. В табл. 4 приведены аргументы, которые когда-либо использовались для объяснения того, почему одни виды экономической деятельности лучше, чем другие; почему страна, которая производит только сырьевые товары, не может выбраться из бедности. Экономика холодной войны и триумфализм 1989 года вычеркнули эти аргументы из инструментария Вашингтонского консенсуса. В табл. 4 промышленность и сельское хозяйство представлены в виде двух идеальных типов. Производство и сбыт цветочных луковиц в Голландии (технически сельскохозяйственная деятельность) характеризуется многими чертами из раздела «Обрабатывающая промышленность». Промышленность типа «макиладорас», наоборот, характеризуют черты, типичные для сельского хозяйства[226]. В традиции Чарльза Кинга[227], бывшего главным экономическим мыслителем периода Просвещения, в левой колонке приведены «хорошие», способствующие развитию виды деятельности, а в правой — «плохие», развитию не способствующие. Важно рассматривать весь список целиком, учитывая кумулятивную синергию, а также положительное и отрицательное взаимодействие разных факторов.
ТАБЛИЦА 4. Качественные различия между обрабатывающей промышленностью и сельским хозяйством (производством сырьевых товаров) как идеальными видами деятельности
ОБРАБАТЫВАЮЩАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ
1. Всеобщее богатство встречается только в городах, где есть ремесленники и обрабатывающая промышленность; его причиной считаются системные эффекты: il ben comune (Флоренция, 1200-е гг.);
2. Опыт, полученный Испанией в 1500-е годы: настоящие золотые рудники — это предприятия обрабатывающей промышленности, потому что золото из Америки оседает в индустриальных городах вне Испании (всеобщее знание, 1600-е гг.);
3. Возможности для инноваций сконцентрированы в нескольких видах деятельности (исключительно городских: Ботеро, 1590 г.) (Перес и Су те, 1988 г.);
4. Всеобщее богатство проистекает из большого разнообразия/большого разделения труда/максимизации количества профессий (Серра, 1613 г.). Разделение труда одновременное;
5. Международная специализация приводит к росту отдачи/экономии на масштабе производства, что способствует снижению издержек, барьерам на входе и повышению прибыли (Серра, 1613 г.);