— Удваиваю все. — Гижицкая чуть повысила голос и развернулась в мою сторону. — Или князья испугаются, что их обставит слабая женщина?
Князья — во всяком случае, один уж точно — не испугались, но закономерно задавали себе вопросы. Впрочем, нас с Куракиным уже никто не спрашивал: господа юнкера вокруг хором взвыли, требуя шампанского, зрелищ и изменения ставок. Из разборки на двоих и банального меряния… ну, допустим, моторами, грядущая гонка стремительно превращалась во что-то принципиально иное. Куда более занимательное, сложное, непредсказуемое — и, пожалуй, опасное.
— Мне бояться нечего. — Куракин уже выбрался из машины, и теперь сердито разглядывал обоих конкурентов зараз. — Если ее сиятельству угодно — я не возражаю.
— Откажись! — прошипел мне в ухо невесть откуда взявшийся Богдан. — У нее “Астон Мартин”! Как у Джеймса Бонда, помнишь?
Еще бы я не помнил. Когда “Голдфингер” только вышел зимой два года назад, в шестьдесят пятом, мы ходили на премьеру всей семьей — а потом еще пересматривали с Костей раза четыре. И если мама больше оценила до неприличия смазливого красавчика Питера Энтони, то нас, конечно же, интересовало напичканное всякими шпионскими причиндалами чудо британской техники. “Астон Мартин ДБ” пятой модели с четырехлитровым спортивным двигателем на шесть цилиндров и тогда, и сейчас производил впечатление, отличаясь от тяжеловесных могучих американцев каким-то особенным изяществом. И уж точно подходил Гижицкой не меньше, чем агенту ноль-ноль-семь…
Но умеет ли она управлять этой штуковиной? И какого лешего вообще пожаловала?
— Если ваше сиятельство желает поучаствовать в нашем пари — почему бы и нет? — Я изобразил учтивый поклон. — Но все-таки позвольте напомнить, что подобное может быть небезопасно и…
— Меньше слов, князь, — улыбнулась Гижицкая. — Вы умеете быть очаровательным, но я хочу посмотреть на вас в деле.
Последние слова графини потонули в радостном реве. Не знаю, кто из господ юнкеров видел нас в “Кристалле”, но все до одного нутром почуяли, что меня с ней связывает нечто большее, чем обычное светское знакомство.
А гонка, между тем, предстояла нешуточная: перед тем, как Гижицкая захлопнула дверцу, я успел увидеть, как она сняла туфли и швырнула их куда-то под пассажирское кресло. Педали наверняка угробят ей колготки за пару минут, но…
Или чулки? На ней наверняка сейчас надеты чулки. Если бы платье было еще чуть короче, я наверняка увидел бы…
Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет, никто не лез мне в сознание, чтобы сбить с толку перед гонкой — для этого вполне хватало и собственных мыслей. Я обеими руками вцепился в руль, и мерные вибрации мотора понемногу прогнали будоражащие картинки перед глазами.
Только я, дорога и мотор. Ничего лишнего.
Подольский вышел на середину проезжей части. Выкрикнул что-то предупредительно-бодрое — в слова я не вслушивался — и встал, широко расставив руки. Чуть покачнулся, изящно замаскировал свою неуклюжесть под манерный поклон… и дал отмашку.
Погнали!
Машина хищно рявкнула мотором и рванула вперед. Одновременно с остальными — но первые метров тридцать-сорок я все-таки выиграл. Тяжеловесный двигатель разработки московских гениев раскручивался не слишком-то охотно, но зато тянул, как трактор. Его создавали таскать огромные закованные в броню лимузины, на фоне которых облегченная рама и спортивный корпус Настасьиного детища показались бы игрушечными. Да и настройка карбюраторов дала о себе знать: машина стартовала так мощно, что руки едва не вырвало из плеч.
Но уже на второй стометровке противники отыгрались. Куракин едва не ткнулся радиатором мне в задний бампер, а Гижицкая и вовсе принялась поджимать справа, понемногу выравнивая “Астон Мартин” с моим зверем. Рядный мотор завывал так, что я слышал его даже у себя в кабине. Мощно, злобно, почти без провалов — орудовать коробкой ее сиятельство, как оказалось, умела не хуже меня.
И уж точно получше Куракина. Князь буквально вцепился в меня сзади, то и дело дергался по дороге, пытался обогнать — но все-таки убирался обратно. Пока везло: несмотря на поздний час, на встречной полосе еще попадались машины. А перед поворотом Куракину и вовсе пришлось отстать, чтобы не впечататься в остановившийся на светофоре грузовик. Но он быстро наверстал упущенное: не прошло и нескольких мгновений, как круглые фары снова полыхнули у меня в зеркале, ослепляя уже привыкшие к темноте глаза.
Его сиятельство не пытался идти на таран и столкнуть меня с дороги — видимо, берег дорогую игрушку — но в мелких пакостях не стеснялся, старательно засвечивая мне обзор могучей американской оптикой. Гижицкая вела себя куда приличнее: чуть отстав после поворота, она снова догнала, вырвалась на полкорпуса вперед — и ехала, будто приклеенная. На мгновение я даже подумал, что она делает это специально: чуть поддается, играет со мной, чтобы потом одним легким нажатием педали отправить серебристое тело “Астон Мартина” в победный полет. Но времени размышлять не было — в первую очередь приходилось смотреть на дорогу.
Справа в тусклом свете луны мелькнул в вышине шпиль Петропавловки. Мы мчались вдоль воды по Кронверкской набережной, за спиной осталось около трети маршрута — но никто так и не получил заметного преимущества. Гижицкая держалась справа, едва не касаясь моей машины зеркалом на двери со стороны водителя, Куракин дышал в затылок, чуть отстав — но только потому, что то ли не набрался наглости, то ли просто еще не дождался удачного момента обогнать.
А я уже почти добрался до предела возможностей машины. Стрелка спидометра уже давно перевалила за жутковатую отметку в сто пятьдесят, но дальше ползла лениво, словно подсказывая: еще немного, и разгоняться будет попросту нечем. Ломовой крутящий момент уверенно вырывал меня вперед после поворотов, но на прямой все-таки пасовал перед “Мустангом”, и уж тем более уступал “Астон Мартину”, который Гижицкая беспощадно кочегарила до предельных оборотов, понемногу уходя вперед.
— Давай, чудище, — процедил я сквозь зубы, поглаживая руль большими пальцами. — Я знаю, ты можешь.
Странное “заклинание” помогло — машина вдруг снова отозвалась на утопленную в пол педаль глаза, натужно взревела и поползла вперед, отыгрывая у Гижицкой драгоценные полтора метра.
Но только для того, чтобы потерять их снова. Выжав из мотора все лошадиные силы до последней, я сам превратил Настасьино творение в летящей над землей стальной снаряд — и с поворотом на Троицкий мост породистый британец справился лучше. Меня занесло, вышвырнуло на встречную полосу, и только буквально повиснув на руле я кое-как выровнял машину обратно, едва не бортанув Куракина.
Теперь мы летели бок о бок уже с ним. Вдавив газ, я чуть вырвался, но тройные круглые огни на изящной корме “Астон Мартина” так и остались впереди. Всего в паре десятков метров — но я даже представить не мог, как выгрызть их обратно.
Помог случай. Не знаю, откуда на съезде с моста в такое время вообще мог взяться затор — но все полосы на нашей стороне, включая трамвайную, оказались забиты. Может быть, где-то впереди случилась авария — я увидел в темноты маячки сразу нескольких полицейских машин. Или городовые уже готовились перекрыть мост перед разводкой — проехать оказалось попросту негде.
Если ехать по правилам.
Дурная идея пришла нам с Куракиным одновременно — но на этот раз его сиятельство оказался чуть расторопнее. Или просто чуть наглее: злобно рявкнув мотором, “Мустанг” вырвался вперед, подрезая меня — и махнул через две пары трамвайных полос на встречку. Я устремился следом, а вот Гижицкая чуть замешкалась: водила княгиня отменно, но реального опыта таких вот ночных хулиганств ей явно не хватало.
Вильнув, чтобы не протаранить ее серебристого красавца, я тоже скакнул по рельсам — и тут же мне в стекло полетели какие-то обломки. Куракин без особого стеснения снес ограждение, едва не сбил зазевавшегося городового — и помчался по встречной полосе, огибая редкие машины. Нам вслед свистели, кажется, даже пытались догнать — но я даже не обратил внимания на вой сирен и проблесковые маякчки.
В этой схватке у меня противники посерьезнее, чем видавшие виды полицейские “Волги”.
Бессовестно обогнув памятник Суворову слева, Куракин заложил поворот. Так круто, что оба правых колеса “Мустанга” на секунду или две оторвались от асфальта. Я на мгновение даже испытал острый соблазн боднуть его радиатором в бок, перевернуть и выбить из гонки. Но вместо этого выкрутил руль, пуская машину в занос, и с оглушительным скрежетом покрышек “выстрелил” по Миллионной.
Все-таки вторым — и, к сожалению, ненадолго. Куракин выживал из модифицированного Кэрроллом Шелби мотора “Мустанга” все, что мог, и все-таки я понемногу догонял. Но самый неприятный сюрприз приготовила для нас обоих Гижицкая. После неудачи на мосту графиня будто сорвалась с цепи — и теперь жарила на всю катушку. Пустая, длинная — примерно километр — и прямая, как стрела Миллионная улица позволила рядном мотору выдать то, чего он не смог до этого: раскрутиться на полную.
Не знаю, сколько Гижицкая успела набрать, когда обошла меня слева — но больше двух сотен километров в час точно. “Астон Мартин” уверенно проплыл мимо и устремился к следующей жертве. Но если мы с ее сиятельством обошлись без грязи, то Куракин явно не собирался отдавать позицию лидера без драки. Вильнув в сторону, “Мустанг” перекрыл Гижицкой обе полосы и подставил хромированный бампер.
Но графиню это не испугало — наоборот, похоже, она только еще больше разозлилась. “Астон Мартин” взревел, чуть задирая серебристый капот, прижался к левой стороне дороги — и рванул вперед, отважно втискиваясь между “Мустангом” и поребриком тротуара. От его заднего колеса полетели искры — похоже, Гижицкая все-таки зацепила гранит диском, но ей явно было наплевать.
— Вот ведь девка! — прошипел я, сжимая руль. — Совсем с ума сошла…
Графиня хотела отомстить — и сделала это. Серебристый бок “Астон Мартина” с глухим лязгом толкнул “Мустанг”, и Куракина откинуло в сторону и начало болтать по дороге. Только оттормозившись до дымящихся покрышек, он вернул себе контроль над машиной.
Но не первое место. Гижицкая уверенно унеслась вперед, да и я бы не намного от нее отстал, если бы не постеснялся так же стукнуть Куракина в бок. Но я собирался играть честно: в конце концов, одна грязная гонка уже едва не отправила меня на тот свет. И я согласился на эту авантюру, чтобы продемонстрировать возможности мотора, а не собственные удаль и беспринципность.
Отыграюсь позже. Догоню — если не чокнутую графиню, то Куракина уж точно.
Теперь мы мчались вдоль Зимнего. Гижицкая первой, и за ней — метров через пятьдесят или около того — мы двое, будто намертво приклеенные друг к другу. Краем глаза я успел заметить, как какой-то солидный мужчина с седыми усами — наверное, припозднившийся министр или родовитый Одаренный из Госсовета, уже шагавший к черному лимузину, припаркованному у ворот дворца — вдруг дернулся назад. Ревущие машины, на бешеной скорости вынырнувшие из темноты ночи, настолько сильно испугали его, что бедняга выронил чемодан. И вместо того, чтобы поднять, принялся трясти кулаком и орать что-то. Слов я, разумеется, не услышал, но не удивился бы, вздумай он даже влепить в кого-нибудь из нас Булаву.
Ой, что завтра бу-у-удет…
Но до завтра предстояло еще дожить — и, желательно, хотя бы серебряным призером. Не то, чтобы я собирался уступать победу Гижицкой… но особых вариантов, похоже, уже не осталось. Мы свернули со Стрелки на Биржевой мост. И если у Куракина я понемногу отвоевывал метр за метром, то графиня, напротив, только удалялась. Мне бы хватило и пары секунд поравняться с ней — но взять их было попросту неоткуда. Я уже видел вдалеке фигуры у дороги: господа юнкера готовились встретить победителя гонки, махали нам — и “Астон Мартин” серебряной стрелой летел прямо к ним по узкой улице.
И вдруг вспыхнул в темноте алыми огнями стоп-сигналов. Покрышки заверещали так, что заныли зубы. Гижицкия оттормаживалась наглухо, в пол, до блокировки всех четырех колес разом, виляя по дороге. И только пролетев разделявшие нас метры я понял — почему.
Она раньше всех увидела грузовик, выруливавший из арки. Наверное, заметила фары, поэтому и успела вовремя остановиться. Британская техника не подвела. А моя мчалась прямо навстречу стальной громадине на скорости, с которой поставленные Настасьей тормоза в принципе не созданы были бороться.
Глава 23
Время замедлилось. Нет, не из-за Хода, хоть я и сплел его еще до начала гонки. Но сотворить подобное было бы не под силу даже усиленному варианту заклятья: машина почти остановилась, хоть стрелка спидометра и показывала чуть больше ста двадцати. Я в мельчайших деталях мог разглядеть все: собственные руки с побелевшими костяшками, сжатые на руле, приборы на торпеде. “Астон Мартин” Гижицкой, исступленно полыхающий тормозными огнями, уходящий в занос, еще дымящий покрышками шин — но все-таки успевший остановиться. Даже машину Куракина в зеркале. Метрах в тридцати сзади просевшую, клюнувшую хромированным бампером чуть ли не до асфальта: его сиятельство тоже сбрасывал скорость.
И грузовик. Черную громадину, перегородившую всю улицу и уже начавшую поворачивать мне навстречу. Достаточно далеко, чтобы увидеть — и все-таки слишком близко, чтобы успеть оттормозиться, не влетев радиатором прямо между огромных колес. Полоски дороги, еще не перекрытой грузовиком, хватило бы проскочить разве что велосипеду. Но уж точно не машине с двигателем на семь литров.
Правда, оставался еще тротуар.
— Да твою ж… — прорычал я сквозь зубы. — Давай, красотка!
Тормоза схватили намертво — все четыре колеса разом. Но остановить Настасьино творение им оказалось не под силу. Я уперся в руль обеими руками, чтобы не впечататься в него лицом, и вцепился намертво, пытаясь сохранить хоть крупицу контроля над машиной. Покрышки верещали, меня болтало по дороге, едва ли не закручивая — но я упрямо направлял машину к узкой полоске тротуара. И когда до нее оставалось какие-то три-четыре метра — отпустил оба тормоза.
И вдавил газ на пониженной передаче.
Семилитровый мотор рявкнул и швырнул машина вперед с такой силой, что передние колеса оторвались от земли. Я увидел за стеклом впереди в собственный капот — и в следующее мгновение снизу ударило так, что лязгнули зубы. Позвоночник прострелило болью до самой шеи, а руль рванулся из рук. Послышался металлический скрежет, что-то лопнуло, но дело было сделано.
Я запрыгнул на тротуар, избежав столкновения с грузовиком, и в следующее мгновение уже летел по узкой полоске асфальта между зданием и фонарным столбом. Правое зеркало разлетелось вдребезги, а за ним брызнуло и левое. То ли водосточная труба, то ли не до конца закрытая дверь в парадную разнесла стекло сбоку, и осколки полетели прямо мне в лицо. Глаза остались целы, но щеку посекло — а я даже не почувствовал боли — только злые острые уколы и удар холодного воздуха, ворвавшегося внутрь.
И все.
Проскочил!
Еще не веря в собственную удачу, я спрыгнул с тротуара, чиркнув стальным брюхом о поребрик — и уже не торопясь покатился к финишу. Гижицкая закончила гонку второй, а звук мотора “Мустанга” Куракина я так и не услышал — он потонул в радостном реве господ юнкеров. Богдан прыгнул прямо на капот и, прижавшись лицом к стеклу, завопил:
— Живой!!! Красавчик, княже, герой! Всех уделал!
Уделал. Всех. Ценой двух зеркал и пары продольных царапин. И, возможно, чего-то еще. Испугаться я толком не успел, но сверхчеловеческое ускорение реакции и немыслимый маневр выжрали меня дотла. Подчистую, в ноль, будто кто-то рядом включил оставленную у Багратиона на Фонтанке глушилку. Не осталось сил ни радоваться победе, ни хотя бы махнуть Богдану в ответ.
К счастью, никто ничего подобного от меня и не требовал. Дверца машины распахнулась, и чьи-то могучие ручищи — кажется, Ивана — вытащили меня наружу, подняли вверх.
И подбросили. Одному человеку вряд ли было бы под силу запустить мое рослое тело чуть ли не на уровень окон второго этажа, но полтора десятка будущих пехотных подпоручиков справились с задачей на отлично. Кажется, к нашим даже присоединились еще человек пять из свиты Куракина. Они, разумеется, искренне желали победы “своему” князю — но во весь голос восхищались моим безумным трюком.
Да уж. Завтра все точно дойдет до Зимнего — даже если не попадет в газеты. Как говорится, шила в мешке не утаишь.
Но это будет завтра. А сейчас, похоже, придется радоваться жизни. Даже через не хочу и при полном отсутствии сил.
Первокурсники, унтеры и благородные подпоручики швыряли меня минуты полторы. Так, что даже управление машиной во время гонки понемногу начинало казаться чем-то пустяковым, проходным и вообще не стоящим внимания. Сердце с желудком несколько раз поменялись местами, выпитая кола отчаянно просилась наружу вместе с котлетами, и я уже всерьез подумывал залепить кому-нибудь из восторженных почитателей Булавой или хотя бы ботинком в лоб. Но, к счастью, всеобщее буйное веселье понемногу заканивалось. Господа юнкера устали и в конце концов усадили меня на капот автомобиля. Кто сунул мне в руки початую бутылку шампанского, но Богдан жестом фокусника тут же подменил ее “кока-колой”. Судя по обилию спиртного, наша братия уже стрясла с Куракина обещанную ставку и принялась отмечать мою победу. То и дело из толпы у заведения раздавались хлопки, и в ночное небо со шлейфом из пены устремлялась очередная пробка.
— Примите мои поздравления, князь.
Когда Гижицкая заговорила, шум вокруг тут же стих. Графиня обладала какой-то особенной магией, никак не связанной с родовым Даром: стоило ей выйти из машины, как все внимание тут же досталось ей.
Оставалось только порадоваться, что это не случилось раньше, когда юнкера еще качали меня — иначе бы я точно разбил голову об асфальт.
— Ваше сиятельство… — Я чуть склонил голову. — Примите мою благодарность. Вы непростой противник. С отличным автомобилем.
— Вы мне льстите, князь. Но я все рада слышать.
Гижицкая отсалютовала мне бутылкой шампанского и тут же отхлебнула прямо из горлышка. Вульгарнейший жест — особенно в сочетании с туфлями и коротким платьем. Но даже это ничуть не лишало графиню ни аристократичности, ни утонченности. Скорее наоборот: добавляло какого-то гротескно-противоречивого шарма. Вокруг нее тут же собралась целая толпа юнкеров, и уже через пару минут любой из них наверняка сам бы бросился под грузовик за один только ее взгляд.
А я… Нет, не то, чтобы не разделял всеобщее веселье, но глубоко внутри напрягся — на столько, на сколько хватило остатков сил. Ее сиятельство была не из тех, кто делает глупости просто так, от широты души. И это значило только то, что она оказалась здесь не случайно.
И не случайно влезла в нашу гонку.
— Не пройти ли нам внутрь, милостивые судари? — Гижицкая зябко повела плечами, на которых уже красовался чей-то парадный китель. — Здесь становится холодно.
Одного ее слова оказалось достаточно, чтобы вся юнкерская братия тут же ломанулась обратно в заведение, на ходу бросая папиросы и вытряхивая трубки. Какое-то подобие хладнокровия сохранял только Иван. И даже у моего матерого “дядьки” глаза подернулись какой-то мутноватой пленкой, а лицо понемногу обретало сладостно-мечтательное выражение. И дело явно было не в алкоголе.
Князья — во всяком случае, один уж точно — не испугались, но закономерно задавали себе вопросы. Впрочем, нас с Куракиным уже никто не спрашивал: господа юнкера вокруг хором взвыли, требуя шампанского, зрелищ и изменения ставок. Из разборки на двоих и банального меряния… ну, допустим, моторами, грядущая гонка стремительно превращалась во что-то принципиально иное. Куда более занимательное, сложное, непредсказуемое — и, пожалуй, опасное.
— Мне бояться нечего. — Куракин уже выбрался из машины, и теперь сердито разглядывал обоих конкурентов зараз. — Если ее сиятельству угодно — я не возражаю.
— Откажись! — прошипел мне в ухо невесть откуда взявшийся Богдан. — У нее “Астон Мартин”! Как у Джеймса Бонда, помнишь?
Еще бы я не помнил. Когда “Голдфингер” только вышел зимой два года назад, в шестьдесят пятом, мы ходили на премьеру всей семьей — а потом еще пересматривали с Костей раза четыре. И если мама больше оценила до неприличия смазливого красавчика Питера Энтони, то нас, конечно же, интересовало напичканное всякими шпионскими причиндалами чудо британской техники. “Астон Мартин ДБ” пятой модели с четырехлитровым спортивным двигателем на шесть цилиндров и тогда, и сейчас производил впечатление, отличаясь от тяжеловесных могучих американцев каким-то особенным изяществом. И уж точно подходил Гижицкой не меньше, чем агенту ноль-ноль-семь…
Но умеет ли она управлять этой штуковиной? И какого лешего вообще пожаловала?
— Если ваше сиятельство желает поучаствовать в нашем пари — почему бы и нет? — Я изобразил учтивый поклон. — Но все-таки позвольте напомнить, что подобное может быть небезопасно и…
— Меньше слов, князь, — улыбнулась Гижицкая. — Вы умеете быть очаровательным, но я хочу посмотреть на вас в деле.
Последние слова графини потонули в радостном реве. Не знаю, кто из господ юнкеров видел нас в “Кристалле”, но все до одного нутром почуяли, что меня с ней связывает нечто большее, чем обычное светское знакомство.
А гонка, между тем, предстояла нешуточная: перед тем, как Гижицкая захлопнула дверцу, я успел увидеть, как она сняла туфли и швырнула их куда-то под пассажирское кресло. Педали наверняка угробят ей колготки за пару минут, но…
Или чулки? На ней наверняка сейчас надеты чулки. Если бы платье было еще чуть короче, я наверняка увидел бы…
Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет, никто не лез мне в сознание, чтобы сбить с толку перед гонкой — для этого вполне хватало и собственных мыслей. Я обеими руками вцепился в руль, и мерные вибрации мотора понемногу прогнали будоражащие картинки перед глазами.
Только я, дорога и мотор. Ничего лишнего.
Подольский вышел на середину проезжей части. Выкрикнул что-то предупредительно-бодрое — в слова я не вслушивался — и встал, широко расставив руки. Чуть покачнулся, изящно замаскировал свою неуклюжесть под манерный поклон… и дал отмашку.
Погнали!
Машина хищно рявкнула мотором и рванула вперед. Одновременно с остальными — но первые метров тридцать-сорок я все-таки выиграл. Тяжеловесный двигатель разработки московских гениев раскручивался не слишком-то охотно, но зато тянул, как трактор. Его создавали таскать огромные закованные в броню лимузины, на фоне которых облегченная рама и спортивный корпус Настасьиного детища показались бы игрушечными. Да и настройка карбюраторов дала о себе знать: машина стартовала так мощно, что руки едва не вырвало из плеч.
Но уже на второй стометровке противники отыгрались. Куракин едва не ткнулся радиатором мне в задний бампер, а Гижицкая и вовсе принялась поджимать справа, понемногу выравнивая “Астон Мартин” с моим зверем. Рядный мотор завывал так, что я слышал его даже у себя в кабине. Мощно, злобно, почти без провалов — орудовать коробкой ее сиятельство, как оказалось, умела не хуже меня.
И уж точно получше Куракина. Князь буквально вцепился в меня сзади, то и дело дергался по дороге, пытался обогнать — но все-таки убирался обратно. Пока везло: несмотря на поздний час, на встречной полосе еще попадались машины. А перед поворотом Куракину и вовсе пришлось отстать, чтобы не впечататься в остановившийся на светофоре грузовик. Но он быстро наверстал упущенное: не прошло и нескольких мгновений, как круглые фары снова полыхнули у меня в зеркале, ослепляя уже привыкшие к темноте глаза.
Его сиятельство не пытался идти на таран и столкнуть меня с дороги — видимо, берег дорогую игрушку — но в мелких пакостях не стеснялся, старательно засвечивая мне обзор могучей американской оптикой. Гижицкая вела себя куда приличнее: чуть отстав после поворота, она снова догнала, вырвалась на полкорпуса вперед — и ехала, будто приклеенная. На мгновение я даже подумал, что она делает это специально: чуть поддается, играет со мной, чтобы потом одним легким нажатием педали отправить серебристое тело “Астон Мартина” в победный полет. Но времени размышлять не было — в первую очередь приходилось смотреть на дорогу.
Справа в тусклом свете луны мелькнул в вышине шпиль Петропавловки. Мы мчались вдоль воды по Кронверкской набережной, за спиной осталось около трети маршрута — но никто так и не получил заметного преимущества. Гижицкая держалась справа, едва не касаясь моей машины зеркалом на двери со стороны водителя, Куракин дышал в затылок, чуть отстав — но только потому, что то ли не набрался наглости, то ли просто еще не дождался удачного момента обогнать.
А я уже почти добрался до предела возможностей машины. Стрелка спидометра уже давно перевалила за жутковатую отметку в сто пятьдесят, но дальше ползла лениво, словно подсказывая: еще немного, и разгоняться будет попросту нечем. Ломовой крутящий момент уверенно вырывал меня вперед после поворотов, но на прямой все-таки пасовал перед “Мустангом”, и уж тем более уступал “Астон Мартину”, который Гижицкая беспощадно кочегарила до предельных оборотов, понемногу уходя вперед.
— Давай, чудище, — процедил я сквозь зубы, поглаживая руль большими пальцами. — Я знаю, ты можешь.
Странное “заклинание” помогло — машина вдруг снова отозвалась на утопленную в пол педаль глаза, натужно взревела и поползла вперед, отыгрывая у Гижицкой драгоценные полтора метра.
Но только для того, чтобы потерять их снова. Выжав из мотора все лошадиные силы до последней, я сам превратил Настасьино творение в летящей над землей стальной снаряд — и с поворотом на Троицкий мост породистый британец справился лучше. Меня занесло, вышвырнуло на встречную полосу, и только буквально повиснув на руле я кое-как выровнял машину обратно, едва не бортанув Куракина.
Теперь мы летели бок о бок уже с ним. Вдавив газ, я чуть вырвался, но тройные круглые огни на изящной корме “Астон Мартина” так и остались впереди. Всего в паре десятков метров — но я даже представить не мог, как выгрызть их обратно.
Помог случай. Не знаю, откуда на съезде с моста в такое время вообще мог взяться затор — но все полосы на нашей стороне, включая трамвайную, оказались забиты. Может быть, где-то впереди случилась авария — я увидел в темноты маячки сразу нескольких полицейских машин. Или городовые уже готовились перекрыть мост перед разводкой — проехать оказалось попросту негде.
Если ехать по правилам.
Дурная идея пришла нам с Куракиным одновременно — но на этот раз его сиятельство оказался чуть расторопнее. Или просто чуть наглее: злобно рявкнув мотором, “Мустанг” вырвался вперед, подрезая меня — и махнул через две пары трамвайных полос на встречку. Я устремился следом, а вот Гижицкая чуть замешкалась: водила княгиня отменно, но реального опыта таких вот ночных хулиганств ей явно не хватало.
Вильнув, чтобы не протаранить ее серебристого красавца, я тоже скакнул по рельсам — и тут же мне в стекло полетели какие-то обломки. Куракин без особого стеснения снес ограждение, едва не сбил зазевавшегося городового — и помчался по встречной полосе, огибая редкие машины. Нам вслед свистели, кажется, даже пытались догнать — но я даже не обратил внимания на вой сирен и проблесковые маякчки.
В этой схватке у меня противники посерьезнее, чем видавшие виды полицейские “Волги”.
Бессовестно обогнув памятник Суворову слева, Куракин заложил поворот. Так круто, что оба правых колеса “Мустанга” на секунду или две оторвались от асфальта. Я на мгновение даже испытал острый соблазн боднуть его радиатором в бок, перевернуть и выбить из гонки. Но вместо этого выкрутил руль, пуская машину в занос, и с оглушительным скрежетом покрышек “выстрелил” по Миллионной.
Все-таки вторым — и, к сожалению, ненадолго. Куракин выживал из модифицированного Кэрроллом Шелби мотора “Мустанга” все, что мог, и все-таки я понемногу догонял. Но самый неприятный сюрприз приготовила для нас обоих Гижицкая. После неудачи на мосту графиня будто сорвалась с цепи — и теперь жарила на всю катушку. Пустая, длинная — примерно километр — и прямая, как стрела Миллионная улица позволила рядном мотору выдать то, чего он не смог до этого: раскрутиться на полную.
Не знаю, сколько Гижицкая успела набрать, когда обошла меня слева — но больше двух сотен километров в час точно. “Астон Мартин” уверенно проплыл мимо и устремился к следующей жертве. Но если мы с ее сиятельством обошлись без грязи, то Куракин явно не собирался отдавать позицию лидера без драки. Вильнув в сторону, “Мустанг” перекрыл Гижицкой обе полосы и подставил хромированный бампер.
Но графиню это не испугало — наоборот, похоже, она только еще больше разозлилась. “Астон Мартин” взревел, чуть задирая серебристый капот, прижался к левой стороне дороги — и рванул вперед, отважно втискиваясь между “Мустангом” и поребриком тротуара. От его заднего колеса полетели искры — похоже, Гижицкая все-таки зацепила гранит диском, но ей явно было наплевать.
— Вот ведь девка! — прошипел я, сжимая руль. — Совсем с ума сошла…
Графиня хотела отомстить — и сделала это. Серебристый бок “Астон Мартина” с глухим лязгом толкнул “Мустанг”, и Куракина откинуло в сторону и начало болтать по дороге. Только оттормозившись до дымящихся покрышек, он вернул себе контроль над машиной.
Но не первое место. Гижицкая уверенно унеслась вперед, да и я бы не намного от нее отстал, если бы не постеснялся так же стукнуть Куракина в бок. Но я собирался играть честно: в конце концов, одна грязная гонка уже едва не отправила меня на тот свет. И я согласился на эту авантюру, чтобы продемонстрировать возможности мотора, а не собственные удаль и беспринципность.
Отыграюсь позже. Догоню — если не чокнутую графиню, то Куракина уж точно.
Теперь мы мчались вдоль Зимнего. Гижицкая первой, и за ней — метров через пятьдесят или около того — мы двое, будто намертво приклеенные друг к другу. Краем глаза я успел заметить, как какой-то солидный мужчина с седыми усами — наверное, припозднившийся министр или родовитый Одаренный из Госсовета, уже шагавший к черному лимузину, припаркованному у ворот дворца — вдруг дернулся назад. Ревущие машины, на бешеной скорости вынырнувшие из темноты ночи, настолько сильно испугали его, что бедняга выронил чемодан. И вместо того, чтобы поднять, принялся трясти кулаком и орать что-то. Слов я, разумеется, не услышал, но не удивился бы, вздумай он даже влепить в кого-нибудь из нас Булаву.
Ой, что завтра бу-у-удет…
Но до завтра предстояло еще дожить — и, желательно, хотя бы серебряным призером. Не то, чтобы я собирался уступать победу Гижицкой… но особых вариантов, похоже, уже не осталось. Мы свернули со Стрелки на Биржевой мост. И если у Куракина я понемногу отвоевывал метр за метром, то графиня, напротив, только удалялась. Мне бы хватило и пары секунд поравняться с ней — но взять их было попросту неоткуда. Я уже видел вдалеке фигуры у дороги: господа юнкера готовились встретить победителя гонки, махали нам — и “Астон Мартин” серебряной стрелой летел прямо к ним по узкой улице.
И вдруг вспыхнул в темноте алыми огнями стоп-сигналов. Покрышки заверещали так, что заныли зубы. Гижицкия оттормаживалась наглухо, в пол, до блокировки всех четырех колес разом, виляя по дороге. И только пролетев разделявшие нас метры я понял — почему.
Она раньше всех увидела грузовик, выруливавший из арки. Наверное, заметила фары, поэтому и успела вовремя остановиться. Британская техника не подвела. А моя мчалась прямо навстречу стальной громадине на скорости, с которой поставленные Настасьей тормоза в принципе не созданы были бороться.
Глава 23
Время замедлилось. Нет, не из-за Хода, хоть я и сплел его еще до начала гонки. Но сотворить подобное было бы не под силу даже усиленному варианту заклятья: машина почти остановилась, хоть стрелка спидометра и показывала чуть больше ста двадцати. Я в мельчайших деталях мог разглядеть все: собственные руки с побелевшими костяшками, сжатые на руле, приборы на торпеде. “Астон Мартин” Гижицкой, исступленно полыхающий тормозными огнями, уходящий в занос, еще дымящий покрышками шин — но все-таки успевший остановиться. Даже машину Куракина в зеркале. Метрах в тридцати сзади просевшую, клюнувшую хромированным бампером чуть ли не до асфальта: его сиятельство тоже сбрасывал скорость.
И грузовик. Черную громадину, перегородившую всю улицу и уже начавшую поворачивать мне навстречу. Достаточно далеко, чтобы увидеть — и все-таки слишком близко, чтобы успеть оттормозиться, не влетев радиатором прямо между огромных колес. Полоски дороги, еще не перекрытой грузовиком, хватило бы проскочить разве что велосипеду. Но уж точно не машине с двигателем на семь литров.
Правда, оставался еще тротуар.
— Да твою ж… — прорычал я сквозь зубы. — Давай, красотка!
Тормоза схватили намертво — все четыре колеса разом. Но остановить Настасьино творение им оказалось не под силу. Я уперся в руль обеими руками, чтобы не впечататься в него лицом, и вцепился намертво, пытаясь сохранить хоть крупицу контроля над машиной. Покрышки верещали, меня болтало по дороге, едва ли не закручивая — но я упрямо направлял машину к узкой полоске тротуара. И когда до нее оставалось какие-то три-четыре метра — отпустил оба тормоза.
И вдавил газ на пониженной передаче.
Семилитровый мотор рявкнул и швырнул машина вперед с такой силой, что передние колеса оторвались от земли. Я увидел за стеклом впереди в собственный капот — и в следующее мгновение снизу ударило так, что лязгнули зубы. Позвоночник прострелило болью до самой шеи, а руль рванулся из рук. Послышался металлический скрежет, что-то лопнуло, но дело было сделано.
Я запрыгнул на тротуар, избежав столкновения с грузовиком, и в следующее мгновение уже летел по узкой полоске асфальта между зданием и фонарным столбом. Правое зеркало разлетелось вдребезги, а за ним брызнуло и левое. То ли водосточная труба, то ли не до конца закрытая дверь в парадную разнесла стекло сбоку, и осколки полетели прямо мне в лицо. Глаза остались целы, но щеку посекло — а я даже не почувствовал боли — только злые острые уколы и удар холодного воздуха, ворвавшегося внутрь.
И все.
Проскочил!
Еще не веря в собственную удачу, я спрыгнул с тротуара, чиркнув стальным брюхом о поребрик — и уже не торопясь покатился к финишу. Гижицкая закончила гонку второй, а звук мотора “Мустанга” Куракина я так и не услышал — он потонул в радостном реве господ юнкеров. Богдан прыгнул прямо на капот и, прижавшись лицом к стеклу, завопил:
— Живой!!! Красавчик, княже, герой! Всех уделал!
Уделал. Всех. Ценой двух зеркал и пары продольных царапин. И, возможно, чего-то еще. Испугаться я толком не успел, но сверхчеловеческое ускорение реакции и немыслимый маневр выжрали меня дотла. Подчистую, в ноль, будто кто-то рядом включил оставленную у Багратиона на Фонтанке глушилку. Не осталось сил ни радоваться победе, ни хотя бы махнуть Богдану в ответ.
К счастью, никто ничего подобного от меня и не требовал. Дверца машины распахнулась, и чьи-то могучие ручищи — кажется, Ивана — вытащили меня наружу, подняли вверх.
И подбросили. Одному человеку вряд ли было бы под силу запустить мое рослое тело чуть ли не на уровень окон второго этажа, но полтора десятка будущих пехотных подпоручиков справились с задачей на отлично. Кажется, к нашим даже присоединились еще человек пять из свиты Куракина. Они, разумеется, искренне желали победы “своему” князю — но во весь голос восхищались моим безумным трюком.
Да уж. Завтра все точно дойдет до Зимнего — даже если не попадет в газеты. Как говорится, шила в мешке не утаишь.
Но это будет завтра. А сейчас, похоже, придется радоваться жизни. Даже через не хочу и при полном отсутствии сил.
Первокурсники, унтеры и благородные подпоручики швыряли меня минуты полторы. Так, что даже управление машиной во время гонки понемногу начинало казаться чем-то пустяковым, проходным и вообще не стоящим внимания. Сердце с желудком несколько раз поменялись местами, выпитая кола отчаянно просилась наружу вместе с котлетами, и я уже всерьез подумывал залепить кому-нибудь из восторженных почитателей Булавой или хотя бы ботинком в лоб. Но, к счастью, всеобщее буйное веселье понемногу заканивалось. Господа юнкера устали и в конце концов усадили меня на капот автомобиля. Кто сунул мне в руки початую бутылку шампанского, но Богдан жестом фокусника тут же подменил ее “кока-колой”. Судя по обилию спиртного, наша братия уже стрясла с Куракина обещанную ставку и принялась отмечать мою победу. То и дело из толпы у заведения раздавались хлопки, и в ночное небо со шлейфом из пены устремлялась очередная пробка.
— Примите мои поздравления, князь.
Когда Гижицкая заговорила, шум вокруг тут же стих. Графиня обладала какой-то особенной магией, никак не связанной с родовым Даром: стоило ей выйти из машины, как все внимание тут же досталось ей.
Оставалось только порадоваться, что это не случилось раньше, когда юнкера еще качали меня — иначе бы я точно разбил голову об асфальт.
— Ваше сиятельство… — Я чуть склонил голову. — Примите мою благодарность. Вы непростой противник. С отличным автомобилем.
— Вы мне льстите, князь. Но я все рада слышать.
Гижицкая отсалютовала мне бутылкой шампанского и тут же отхлебнула прямо из горлышка. Вульгарнейший жест — особенно в сочетании с туфлями и коротким платьем. Но даже это ничуть не лишало графиню ни аристократичности, ни утонченности. Скорее наоборот: добавляло какого-то гротескно-противоречивого шарма. Вокруг нее тут же собралась целая толпа юнкеров, и уже через пару минут любой из них наверняка сам бы бросился под грузовик за один только ее взгляд.
А я… Нет, не то, чтобы не разделял всеобщее веселье, но глубоко внутри напрягся — на столько, на сколько хватило остатков сил. Ее сиятельство была не из тех, кто делает глупости просто так, от широты души. И это значило только то, что она оказалась здесь не случайно.
И не случайно влезла в нашу гонку.
— Не пройти ли нам внутрь, милостивые судари? — Гижицкая зябко повела плечами, на которых уже красовался чей-то парадный китель. — Здесь становится холодно.
Одного ее слова оказалось достаточно, чтобы вся юнкерская братия тут же ломанулась обратно в заведение, на ходу бросая папиросы и вытряхивая трубки. Какое-то подобие хладнокровия сохранял только Иван. И даже у моего матерого “дядьки” глаза подернулись какой-то мутноватой пленкой, а лицо понемногу обретало сладостно-мечтательное выражение. И дело явно было не в алкоголе.