— Молодцы, господа юнкера. — Мама и Папа откинул с головы капюшон, уселся на камни и повернулся ко мне. — Горчаков — плохо. На тройку с минусом.
Меня будто окатили ведром ледяной воды. Не то, чтобы я так уж сильно гордился своим командованием, но…
— Да как же плохо, ваше высокоблагородие?! — Богдан хлопнул себя ладонями по серым от грязи штанам. — В первый раз за весь день взяли!
— Так вы и взяли, — усмехнулся ротный. — А командир у вас — не командир, а черт знает кто. Бросил взвод и поскакал воевать, да с винтовочкой наперевес.
— Ну так победили же. — Я уселся напротив и пристроил “трехлинейку” на колени. — Сам добежал…
— Вот именно, что сам. — Мама и Папа сдвинул брови. — Твоя задача — вести взвод, а не идти в штыки первым. А ты чего? Тридцать человек потерял!
— А я вел! — Я уже понимал, к чему клонит ротный, но сдаваться пока не хотел. — В середине, как положено. И только уже под конец — в штыки.
— А что еще делать было, ваше высокоблагородие? — Богдан в сердцах стащил с головы мокрую фуражку. — Никак же не подойти иначе. Они нас как тех гусей щелкали!
— Как гусей? — Мама и Папа сложил руки на груди. — А скажи-ка мне, гусь, почему командир вас внизу всех в траву положил, а не повел до пригорка? Почему в лоб шли, а не по восточному склону? Там укрытий больше! Почему гранаты только в упор закидывали?.. Берегли? — Ротный снова посмотрел на меня. — А людей, значит, не берегли? Почему у тебя второе отделение все на середине склона спит?
— Так у них свой командир, — буркнул я. — Не успел, видать…
— А надо успевать, Горчаков! — Мама и Папа вытер лоб рукавом и заговорил чуть тише. — Не думай, что я тебе тут просто так распинаюсь. Задача командира взвода — все видеть. И решать боевую задачу, а не бежать впереди всех с винтовкой. А офицер — это в первую очередь все-таки командир. И только во вторую…
— …Ходячая полковая пушка. — Я вспомнил излюбленную фразочку ротного. — Так?
— Сам же все понимаешь, — улыбнулся Мама и Папа. — Так что магия в военном деле — это только подспорье.
— А мне отец говорил, что ерунда все эти пушки, — подал голос кто-то за моей спиной. — Четвертый магический класс один целый полк положит, если надо.
— Если надо, — повторил Мама и Папа. — Четвертый ранг силы Дара — это соответствующий классный чин. Генерал-майор. Как ты думаешь — много в армии генерал-майоров?
— Вряд ли…
— Вот именно, что вряд ли. А военных частей — несколько тысяч. От огромных до пограничных застав численностью в один взвод. И на все генералов, ясное дело, не напасешься. И уж поверьте, господин юнкер, из всех здесь присутствующих лишь немногие, — Мама и Папа многозначительно посмотрел на меня, — смогут достичь рангов, с которыми можно позволить себе пренебречь оружием или военной техникой. Артиллерия, флот, броневики, дирижабли — сейчас все это имеет не меньшее значение, чем родовой Дар. И если какие-то локальные конфликты вполне разрешимы силами пары десятков боевых магов — в случае полномасштабной войны картина… несколько меняется.
— Одаренных слишком мало? — догадался я.
— Сильных Одаренных. — Мама и Папа кивнул. — По-настоящему сильных. Тех, кто способен в одиночку переломить ход боя. И со временем индивидуальное мастерство и магический потенциал будут лишь утрачивать свое значение… В конце концов, инженерная мысль не стоит на месте.
Да уж. Чего стоит одна только “глушилка”, способная уравнять шансы бездаря и мага уровня Багратиона.
— Оружие становится все более и более совершенным. — Мама и Папа протянул руку и отобрал у одного из наших “трехлинейку”. — Не так давно поворотно-скользящий затвор был образцом передовых технологий. А сегодня американцы уже вовсю делают и ставят на вооружение самозарядные карабины.
— А мы? — Богдан шагнул вперед. — У нас что-нибудь… разрабатывают?
— Безусловно, — отчеканил Мама и Папа. — Магия родов — надежный щит Империи. Но современная армия не может обойтись без современного оружия. Каждый год ее величество тратит миллионы рублей на оборонную промышленность.
— Магия, генералы… — Богдан уперся прикладом в землю и буквально повис на винтовке. — А с другой стороны — дирижабли, броневики, передовые технологии… Зачем тогда вообще нужен обычный солдат?
— Пехота — царица полей… Знаешь, почему нас так называют? — Мама и Папа сурово посмотрел на Богдана и, не дождавшись ответа, продолжил: — Потому что ни одна военная операция в принципе невозможна без сухопутных сил. Ты можешь сбросить на укрепления противника бомбы с дирижабля. Можешь разнести огнем артиллерии или магией. Но захваченной территория считается только в одном-единственном случае: когда туда вступает самая обычная пехота. С самыми обычными винтовками.
Мама и Папа говорил уверенно и изящно — будто читал по бумажке. Наверное, первокурсники каждый год донимали его подобными вопросами, и ротный уже успел выучить правильные ответы наизусть.
— Таким образом, — закончил он, — основой Российской Императорской армии всегда был, есть и остается человек. Простой солдат или командир. Который — уж ты мне поверь, юнкер Бецкий — порой куда важнее и родовой магии, и самого продвинутого вооружения.
— Как генерал Куракин?
От неожиданности я едва не подпрыгнул. Чингачгук вообще нечасто говорил — а уж что-то такое я слышал от него, пожалуй, впервые. Но “красного” юнкера, похоже, всерьез заинтересовала личность легендарного генерала.
— Это ты с чего вдруг спросил?
Мама и Папа поморщился, будто его вдруг накрыл приступ зубной боли. Не знаю, часто ли будущие офицеры хотели узнать что-то подобное, но на этот раз готового и красивого ответа у ротного явно не имелось.
— Да так. — Чингачгук неопределенно пожал плечами. — Всякое рассказывают… ваше высокоблагородие.
— Всякое, — вздохнул Мама и Папа. — Тебя что-то конкретное интересует?
— Правда, что в двадцать пятом году Куракин чуть не дошел прямо до Стамбула?
— Нет… Конечно же, нет. Все-таки официально война так и не была объявлена. — Мама и Папа поморщился и полез рукой под плащ-палатку — кажется, за папиросами. — Османы нарушили границу, стянули войска. Куракин встретил чуть ли не целую армию, имея меньше четырех тысяч человек и два десятка единиц полковой артиллерии. И не только удержал позицию, но и перешел в наступление. А когда получил подкрепление — занял плацдарм у побережья. Сотни километров, которые тогда еще считались спорными.
— А потом? — тихо спросил Богдан.
— Потом из столицы пришел приказ отступать. — Мама и Папа пожал плечами. — И Куракин его проигнорировал. Из-за ошибок османских генералов в его руки попала не только удобная позиция, но и несколько батарей со снарядами… Английские пушки — тогда чуть ли не лучшие в мире.
— Я бы тоже не отступил! — Богдан сердито стукнул прикладом о землю. — Тогда ведь можно было выиграть войну… Сколько там вообще оставалось до Стамбула? Километров сто?
— Чуть больше трехсот. — Мама и Папа улыбнулся одними уголками губ. — Но Россия войну так и не объявила. Куракина арестовали и освободили от командования… конечно же.
— Его судили? — спросил Чингачгук.
— Нет. Суда не было. Солдаты настолько любили своего командира, что в штабе испугались бунта. — Мама и Папа нахмурился — похоже, сообразил, что сболтнул лишнего — но все-таки продолжил: — Куракина разжаловали в капитаны и сослали на север. Там он все-таки дослужился до генерала, но блестящая военная карьера для него закончилась… как вы понимаете.
— А мог бы стать фельдмаршалом… Все равно зря воевали, — проворчал кто-то за спиной. — Тогда все османам вернули — мне дед рассказывал.
— Вернули? — Богдан выпучил глаза. — Да как так то? Правда, ваше высокоблагородие?
— Правда. — Мама и Папа покачал головой. — И после этого в войсках очень долго говорили, что дипломаты из министерства — прошу меня извинить — просрали победу, которую добыли русские штыки.
Да уж. Вот тебе и заговорщик Куракин. Судя по рассказу ротного — личность калибра деда и Багратиона, если не круче. Настоящий командир, герой — и такая незавидная судьба. Неудивительно, что он затаил злобу на целых сорок с лишним лет.
Только при чем здесь моя семья?!
На этот вопрос ротный мне бы уж точно не ответил. И я даже не был уверен, что стоит задавать другой… но все-таки задал.
— Ваше высокоблагородие… Валерий Павлович. — Я чуть понизил голос и закончил почти шепотом. — А вот вы — как бы вы поступили на месте Куракина?
— Я? — Мама и Папа огляделся по сторонам, будто где-то неподалеку мог быть кто-то кроме целого взвода измученных и продрогших юнкеров. — Честно — а хрен его знает, ребята.
Глава 21
— Господа офицеры и благородные подпоручики… попрошу минутку вашего внимания.
Подольский — дядька Богдана — говорил чуть менее разборчиво, чем обычно. И выбирался из-за стола не так уж ловко. По моим расчетам он должен был свалиться где часа полтора назад — но так и не свалился. Для человека, который влил в себя астрономическое количество спиртного, господин благородный подпоручик держался на удивление бодро. Видимо, сказывался богатейший опыт подобных мероприятий.
А вот некоторые его товарищи за соседними столиками уже давно клевали носами, а один и вовсе плюхнулся на диван в углу и захрапел так, что слышно было даже сквозь музыку.
— Сегодня наступил особенный день, — продолжил Подольский. — День, который ознаменовал окончание бытия бестолковых сугубцев, лишь по недоразумению считавшихся военными на службе ее императорского величества.
Это мы. Рота первокурсников. Сто юнкеров… точнее, уже восемьдесят четыре. Одиннадцать человек вылетели за неуспеваемость, и еще пятеро сбежали сами, не выдержав муштры и цука, который к присяге стал совсем уж лютым. Настолько, что даже Иван пару раз озадачил меня чем-то несложным, но совершенно бессмысленным — видимо, чтобы совсем уж не нарушать местных традиций.
— Но также сегодняшний день ознаменовал рождение целой роты отчетливых юнкеров. — Подольский чуть качнулся — но тут же снова поймал равновесие. — Достойных будущих офицеров…
— И одного краснокожего индейца, — встрял Богдан.
— Имейте совесть, молодой! — Подольский строго погрозил пальцем. — Не перебивайте, когда говорит благородный подпоручик.
Иван едва слышно усмехнулся в прокуренные усы, но ничего не сказал. В отличие от остальных, мой дядька пил водку, а не шампанское или вино. Видимо, привык еще со времен полка. Или не хотел размениваться на легкие напитки. А может, просто экономил — в отличие от меня, ему все-таки приходилось жить на крохотное казенное жалование.
Иван принял уже прилично — но был ни в одном глазу. Он то ли считал себя обязанным приглядывать на всей компанией, то ли просто слишком хорошо знал о последствиях… подобных гулянок. Еще до выхода он ворчал, что скорее остался бы остался в дортуаре поспать, чем вот это все. Но традиции следовало блюсти, и увольнительная после присяги подразумевала знатную попойку, в которой участвовали все три курса.
Кроме Чингачгука. “Красный” юнкер благополучно лишился права на отлучку в город. Строго в соответствии с уставом, который он сам выбрал в первый же свой день в училище. Впрочем, особого расстройства это у него не вызвало. Чингачгук помахал нам на прощание и устроился в курилке с книгой.
А все остальные вырвались на свободу и уже часа через две рассосались по кабакам в округе. Кто-то добрался даже до центра города. Подольский еще с прошлого года заприметил заведение, в котором мы и уселись отмечать величайший — разумеется, после выпуска из училища — юнкерский праздник. Не “Кристалл”, конечно, но тоже неплохо расположенное, уютное и слишком дорогое — а что еще нужно будущему пехотному офицеру?
— Сегодняшний день ознаменовал рождение роты отчетливых юнкеров и одного краснокожего индейца, именуемого Чингачгуком, да хранят его предки духов… то есть, духи предков, — поправился Подольский. — И я безмерно рад, что теперь могу называть вас не сугубцами, а товарищами. Так выпьем же за наш союз… Ура!
— Ура! — отозвался Богдан, едва не расплескав шампанское из бокала. — До дна!
— Ура!
Я залпом осушил очередной стакан “кока-колы” — пятый или шестой по счету. Однокашники то и дело пытались втихаря подлить мне чего покрепче, но я держался. И не только потому, что семнадцать мне исполнится только в январе — не стоило забывать и о машине. Честно украденная из мастерской Настасьина красавица ждала у входа на улице, и я не собирался садиться за руль под градусом.
В конце концов, кто-то же должен довезти всю эту ораву до училища… Хотя бы к утру.
Впрочем, напиваться и не хотелось. То ли то ли от общего благостного настроя, то ли от ядреного выхлопа господ юнкеров — я и так ощущал себя если не пьяным, то уж точно изрядно навеселе.
Интриги заговорщиков, угрожавшие моей семье и даже самой Империи, никуда не делись. Точно так же, как и другие проблемы — вроде тайны собственной личности, странных снов о выжженных небесным огнем городах, непонятного — и поэтому опасного — внимания древних Одаренных… истинного происхождения, в конце конце концов.
Но сегодня, здесь и сейчас, всему этому не осталось места. И я впервые за несколько месяцев почувствовал себя обычным. Простым юнкером — таким же, как все остальные. Сугубцем, только-только принявшим военную присягу, для которого нет ничего страшнее гнева ротного или пары-тройки нарядов вне очереди. Дед так больше со мной и не связывался, Багратион пропал с горизонта и даже Куракин со своей свитой в последние две недели притихли, видимо, решив отдать все силы беспощадному цуку перед присягой. Во всяком случае, шума и неприятностей от них стало заметно…
— Во блин… Пожаловали, козлы. — Богдан протяжно вздохнул. — Сейчас начнется…
Даже не оборачиваясь, я понял, кто именно пожаловал. Как говорится, вспомнишь… вот и оно самое.
Меня будто окатили ведром ледяной воды. Не то, чтобы я так уж сильно гордился своим командованием, но…
— Да как же плохо, ваше высокоблагородие?! — Богдан хлопнул себя ладонями по серым от грязи штанам. — В первый раз за весь день взяли!
— Так вы и взяли, — усмехнулся ротный. — А командир у вас — не командир, а черт знает кто. Бросил взвод и поскакал воевать, да с винтовочкой наперевес.
— Ну так победили же. — Я уселся напротив и пристроил “трехлинейку” на колени. — Сам добежал…
— Вот именно, что сам. — Мама и Папа сдвинул брови. — Твоя задача — вести взвод, а не идти в штыки первым. А ты чего? Тридцать человек потерял!
— А я вел! — Я уже понимал, к чему клонит ротный, но сдаваться пока не хотел. — В середине, как положено. И только уже под конец — в штыки.
— А что еще делать было, ваше высокоблагородие? — Богдан в сердцах стащил с головы мокрую фуражку. — Никак же не подойти иначе. Они нас как тех гусей щелкали!
— Как гусей? — Мама и Папа сложил руки на груди. — А скажи-ка мне, гусь, почему командир вас внизу всех в траву положил, а не повел до пригорка? Почему в лоб шли, а не по восточному склону? Там укрытий больше! Почему гранаты только в упор закидывали?.. Берегли? — Ротный снова посмотрел на меня. — А людей, значит, не берегли? Почему у тебя второе отделение все на середине склона спит?
— Так у них свой командир, — буркнул я. — Не успел, видать…
— А надо успевать, Горчаков! — Мама и Папа вытер лоб рукавом и заговорил чуть тише. — Не думай, что я тебе тут просто так распинаюсь. Задача командира взвода — все видеть. И решать боевую задачу, а не бежать впереди всех с винтовкой. А офицер — это в первую очередь все-таки командир. И только во вторую…
— …Ходячая полковая пушка. — Я вспомнил излюбленную фразочку ротного. — Так?
— Сам же все понимаешь, — улыбнулся Мама и Папа. — Так что магия в военном деле — это только подспорье.
— А мне отец говорил, что ерунда все эти пушки, — подал голос кто-то за моей спиной. — Четвертый магический класс один целый полк положит, если надо.
— Если надо, — повторил Мама и Папа. — Четвертый ранг силы Дара — это соответствующий классный чин. Генерал-майор. Как ты думаешь — много в армии генерал-майоров?
— Вряд ли…
— Вот именно, что вряд ли. А военных частей — несколько тысяч. От огромных до пограничных застав численностью в один взвод. И на все генералов, ясное дело, не напасешься. И уж поверьте, господин юнкер, из всех здесь присутствующих лишь немногие, — Мама и Папа многозначительно посмотрел на меня, — смогут достичь рангов, с которыми можно позволить себе пренебречь оружием или военной техникой. Артиллерия, флот, броневики, дирижабли — сейчас все это имеет не меньшее значение, чем родовой Дар. И если какие-то локальные конфликты вполне разрешимы силами пары десятков боевых магов — в случае полномасштабной войны картина… несколько меняется.
— Одаренных слишком мало? — догадался я.
— Сильных Одаренных. — Мама и Папа кивнул. — По-настоящему сильных. Тех, кто способен в одиночку переломить ход боя. И со временем индивидуальное мастерство и магический потенциал будут лишь утрачивать свое значение… В конце концов, инженерная мысль не стоит на месте.
Да уж. Чего стоит одна только “глушилка”, способная уравнять шансы бездаря и мага уровня Багратиона.
— Оружие становится все более и более совершенным. — Мама и Папа протянул руку и отобрал у одного из наших “трехлинейку”. — Не так давно поворотно-скользящий затвор был образцом передовых технологий. А сегодня американцы уже вовсю делают и ставят на вооружение самозарядные карабины.
— А мы? — Богдан шагнул вперед. — У нас что-нибудь… разрабатывают?
— Безусловно, — отчеканил Мама и Папа. — Магия родов — надежный щит Империи. Но современная армия не может обойтись без современного оружия. Каждый год ее величество тратит миллионы рублей на оборонную промышленность.
— Магия, генералы… — Богдан уперся прикладом в землю и буквально повис на винтовке. — А с другой стороны — дирижабли, броневики, передовые технологии… Зачем тогда вообще нужен обычный солдат?
— Пехота — царица полей… Знаешь, почему нас так называют? — Мама и Папа сурово посмотрел на Богдана и, не дождавшись ответа, продолжил: — Потому что ни одна военная операция в принципе невозможна без сухопутных сил. Ты можешь сбросить на укрепления противника бомбы с дирижабля. Можешь разнести огнем артиллерии или магией. Но захваченной территория считается только в одном-единственном случае: когда туда вступает самая обычная пехота. С самыми обычными винтовками.
Мама и Папа говорил уверенно и изящно — будто читал по бумажке. Наверное, первокурсники каждый год донимали его подобными вопросами, и ротный уже успел выучить правильные ответы наизусть.
— Таким образом, — закончил он, — основой Российской Императорской армии всегда был, есть и остается человек. Простой солдат или командир. Который — уж ты мне поверь, юнкер Бецкий — порой куда важнее и родовой магии, и самого продвинутого вооружения.
— Как генерал Куракин?
От неожиданности я едва не подпрыгнул. Чингачгук вообще нечасто говорил — а уж что-то такое я слышал от него, пожалуй, впервые. Но “красного” юнкера, похоже, всерьез заинтересовала личность легендарного генерала.
— Это ты с чего вдруг спросил?
Мама и Папа поморщился, будто его вдруг накрыл приступ зубной боли. Не знаю, часто ли будущие офицеры хотели узнать что-то подобное, но на этот раз готового и красивого ответа у ротного явно не имелось.
— Да так. — Чингачгук неопределенно пожал плечами. — Всякое рассказывают… ваше высокоблагородие.
— Всякое, — вздохнул Мама и Папа. — Тебя что-то конкретное интересует?
— Правда, что в двадцать пятом году Куракин чуть не дошел прямо до Стамбула?
— Нет… Конечно же, нет. Все-таки официально война так и не была объявлена. — Мама и Папа поморщился и полез рукой под плащ-палатку — кажется, за папиросами. — Османы нарушили границу, стянули войска. Куракин встретил чуть ли не целую армию, имея меньше четырех тысяч человек и два десятка единиц полковой артиллерии. И не только удержал позицию, но и перешел в наступление. А когда получил подкрепление — занял плацдарм у побережья. Сотни километров, которые тогда еще считались спорными.
— А потом? — тихо спросил Богдан.
— Потом из столицы пришел приказ отступать. — Мама и Папа пожал плечами. — И Куракин его проигнорировал. Из-за ошибок османских генералов в его руки попала не только удобная позиция, но и несколько батарей со снарядами… Английские пушки — тогда чуть ли не лучшие в мире.
— Я бы тоже не отступил! — Богдан сердито стукнул прикладом о землю. — Тогда ведь можно было выиграть войну… Сколько там вообще оставалось до Стамбула? Километров сто?
— Чуть больше трехсот. — Мама и Папа улыбнулся одними уголками губ. — Но Россия войну так и не объявила. Куракина арестовали и освободили от командования… конечно же.
— Его судили? — спросил Чингачгук.
— Нет. Суда не было. Солдаты настолько любили своего командира, что в штабе испугались бунта. — Мама и Папа нахмурился — похоже, сообразил, что сболтнул лишнего — но все-таки продолжил: — Куракина разжаловали в капитаны и сослали на север. Там он все-таки дослужился до генерала, но блестящая военная карьера для него закончилась… как вы понимаете.
— А мог бы стать фельдмаршалом… Все равно зря воевали, — проворчал кто-то за спиной. — Тогда все османам вернули — мне дед рассказывал.
— Вернули? — Богдан выпучил глаза. — Да как так то? Правда, ваше высокоблагородие?
— Правда. — Мама и Папа покачал головой. — И после этого в войсках очень долго говорили, что дипломаты из министерства — прошу меня извинить — просрали победу, которую добыли русские штыки.
Да уж. Вот тебе и заговорщик Куракин. Судя по рассказу ротного — личность калибра деда и Багратиона, если не круче. Настоящий командир, герой — и такая незавидная судьба. Неудивительно, что он затаил злобу на целых сорок с лишним лет.
Только при чем здесь моя семья?!
На этот вопрос ротный мне бы уж точно не ответил. И я даже не был уверен, что стоит задавать другой… но все-таки задал.
— Ваше высокоблагородие… Валерий Павлович. — Я чуть понизил голос и закончил почти шепотом. — А вот вы — как бы вы поступили на месте Куракина?
— Я? — Мама и Папа огляделся по сторонам, будто где-то неподалеку мог быть кто-то кроме целого взвода измученных и продрогших юнкеров. — Честно — а хрен его знает, ребята.
Глава 21
— Господа офицеры и благородные подпоручики… попрошу минутку вашего внимания.
Подольский — дядька Богдана — говорил чуть менее разборчиво, чем обычно. И выбирался из-за стола не так уж ловко. По моим расчетам он должен был свалиться где часа полтора назад — но так и не свалился. Для человека, который влил в себя астрономическое количество спиртного, господин благородный подпоручик держался на удивление бодро. Видимо, сказывался богатейший опыт подобных мероприятий.
А вот некоторые его товарищи за соседними столиками уже давно клевали носами, а один и вовсе плюхнулся на диван в углу и захрапел так, что слышно было даже сквозь музыку.
— Сегодня наступил особенный день, — продолжил Подольский. — День, который ознаменовал окончание бытия бестолковых сугубцев, лишь по недоразумению считавшихся военными на службе ее императорского величества.
Это мы. Рота первокурсников. Сто юнкеров… точнее, уже восемьдесят четыре. Одиннадцать человек вылетели за неуспеваемость, и еще пятеро сбежали сами, не выдержав муштры и цука, который к присяге стал совсем уж лютым. Настолько, что даже Иван пару раз озадачил меня чем-то несложным, но совершенно бессмысленным — видимо, чтобы совсем уж не нарушать местных традиций.
— Но также сегодняшний день ознаменовал рождение целой роты отчетливых юнкеров. — Подольский чуть качнулся — но тут же снова поймал равновесие. — Достойных будущих офицеров…
— И одного краснокожего индейца, — встрял Богдан.
— Имейте совесть, молодой! — Подольский строго погрозил пальцем. — Не перебивайте, когда говорит благородный подпоручик.
Иван едва слышно усмехнулся в прокуренные усы, но ничего не сказал. В отличие от остальных, мой дядька пил водку, а не шампанское или вино. Видимо, привык еще со времен полка. Или не хотел размениваться на легкие напитки. А может, просто экономил — в отличие от меня, ему все-таки приходилось жить на крохотное казенное жалование.
Иван принял уже прилично — но был ни в одном глазу. Он то ли считал себя обязанным приглядывать на всей компанией, то ли просто слишком хорошо знал о последствиях… подобных гулянок. Еще до выхода он ворчал, что скорее остался бы остался в дортуаре поспать, чем вот это все. Но традиции следовало блюсти, и увольнительная после присяги подразумевала знатную попойку, в которой участвовали все три курса.
Кроме Чингачгука. “Красный” юнкер благополучно лишился права на отлучку в город. Строго в соответствии с уставом, который он сам выбрал в первый же свой день в училище. Впрочем, особого расстройства это у него не вызвало. Чингачгук помахал нам на прощание и устроился в курилке с книгой.
А все остальные вырвались на свободу и уже часа через две рассосались по кабакам в округе. Кто-то добрался даже до центра города. Подольский еще с прошлого года заприметил заведение, в котором мы и уселись отмечать величайший — разумеется, после выпуска из училища — юнкерский праздник. Не “Кристалл”, конечно, но тоже неплохо расположенное, уютное и слишком дорогое — а что еще нужно будущему пехотному офицеру?
— Сегодняшний день ознаменовал рождение роты отчетливых юнкеров и одного краснокожего индейца, именуемого Чингачгуком, да хранят его предки духов… то есть, духи предков, — поправился Подольский. — И я безмерно рад, что теперь могу называть вас не сугубцами, а товарищами. Так выпьем же за наш союз… Ура!
— Ура! — отозвался Богдан, едва не расплескав шампанское из бокала. — До дна!
— Ура!
Я залпом осушил очередной стакан “кока-колы” — пятый или шестой по счету. Однокашники то и дело пытались втихаря подлить мне чего покрепче, но я держался. И не только потому, что семнадцать мне исполнится только в январе — не стоило забывать и о машине. Честно украденная из мастерской Настасьина красавица ждала у входа на улице, и я не собирался садиться за руль под градусом.
В конце концов, кто-то же должен довезти всю эту ораву до училища… Хотя бы к утру.
Впрочем, напиваться и не хотелось. То ли то ли от общего благостного настроя, то ли от ядреного выхлопа господ юнкеров — я и так ощущал себя если не пьяным, то уж точно изрядно навеселе.
Интриги заговорщиков, угрожавшие моей семье и даже самой Империи, никуда не делись. Точно так же, как и другие проблемы — вроде тайны собственной личности, странных снов о выжженных небесным огнем городах, непонятного — и поэтому опасного — внимания древних Одаренных… истинного происхождения, в конце конце концов.
Но сегодня, здесь и сейчас, всему этому не осталось места. И я впервые за несколько месяцев почувствовал себя обычным. Простым юнкером — таким же, как все остальные. Сугубцем, только-только принявшим военную присягу, для которого нет ничего страшнее гнева ротного или пары-тройки нарядов вне очереди. Дед так больше со мной и не связывался, Багратион пропал с горизонта и даже Куракин со своей свитой в последние две недели притихли, видимо, решив отдать все силы беспощадному цуку перед присягой. Во всяком случае, шума и неприятностей от них стало заметно…
— Во блин… Пожаловали, козлы. — Богдан протяжно вздохнул. — Сейчас начнется…
Даже не оборачиваясь, я понял, кто именно пожаловал. Как говорится, вспомнишь… вот и оно самое.