— Он… воевал?

— Да, он воевал, Саша, — отозвался дед. — И воевал даже тогда, когда Россия и Османская Империя заключили мирный договор. Это не снискало ему популярности в столице. Ты вряд ли найдешь хоть слово об этом человеке в учебниках по истории… Но в середине двадцатых годов полковника Куракина знал каждый гимназист. И поверь, Саша — многие вспомнят и теперь.

Я молча кивнул. Не то, чтобы меня совсем не интересовали подробности — но и выпытывать их не было особого смысла. Дед и так сказал достаточно: если отставной генерал Куракин, которому сейчас наверняка уже стукнуло лет восемьдесят, не меньше, действительно настолько знаковая фигура — то он опаснее сотни промышленников и десятка светлейших князей вместе взятых. Хотя бы потому, что из боевых офицеров, служивших под его началом на востоке сорок лет назад, наверняка выросло целое поколение оберов, штабных полковников и генералов.

И если вспомнить о странных событиях в родном полку Ивана, прибавить угрозы другого Куракина — того, который сейчас носит юнкерские погоны…

Как говорится, сложите два плюс два.

— Что ты… что мы собираемся делать? — спросил я.

— Пока — ничего. — Дед нахмурился и чуть подался вперед. — Я мог бы раздавить всех троих за один день — и даже Багратион бы мне не помешал…

— А Дроздов? — Я вспомнил древнего Одаренного, который — вполне возможно — застал еще самого петра Великого. — И остальные? Что скажут они?

— Они вряд ли будут в восторге, если я решу развязать полноценную войну родов, — недовольно проворчал дед. — Но если у меня будет законное основание, хотя бы малейший предлог…

— Не спеши. — Я протянул руку и осторожно прихватил деда за запястье. — Мы ведь не знаем, кто еще на их стороне… В конце концов, кто угодно может…

— Что тебе еще известно, Саша?

Виски на мгновение кольнуло болью — и тут же отпустило: дед не стал полноценно ломиться в мое сознание. Но и того, что он успел почувствовать, вполне хватило.

Ну все. Допрыгался.

Нечего было и пытаться обмануть главу рода или хотя бы скрыть ту самую страшную тайну, которую я буквально выбил из Воронцовой. Но и заставить себя говорить я никак не мог. И не потому, что так уж сильно сомневался, жалел, боялся дедовского гнева, последствий или еще чего-то там.

Просто не мог — и все тут. Только смотрел в немигающие глаза деда, чувствуя, как с каждым мгновением все сильнее сжимается вокруг головы стальной обруч.

К счастью, деду не пришлось вскрывать мою голову силой — ее вполне заменяло чутье и почти столетний опыт.

— Миша… — едва слышно произнес дед. — Миша, да?..

Я не ответил. Не стал даже кивать — все и так было понятно. Дед сглотнул — гулко, неожиданно-громко, потом вздрогнул — и вдруг засуетился, полез куда-то за отворот пиджака и с третьей попытки выудил из внутреннего кармана трубку. Наверное, пытался скрыть, как сильно трясутся руки — но я все равно заметил.

Но уродливая и бессильная немощь длилась всего одно мгновение. Когда в тишине каморки, приютившей “Одесское рыболовное пароходное товарищество”, раздался щелчок, и по воздуху поплыл густой табачный дым, передо мной снова сидел не жалкий и испуганный столетний старик, а железный князь. Глава рода, который вот-вот собирался вступить в войну.

С кем угодно.

— Кто еще знает? — спросил дед.

— Я. И Воронцова. — Я кое-как заставил себя не опустить глаза. — Багратиону я не сказал.

— Хорошо. — Дед медленно кивнул и коснулся мундштука трубки губами. — Молчи… Я сам разберусь, ладно?

— Как пожелаешь, — ответил я. — Но…

— Это касается только нас. — Дед говорил тихо, но отчетливо, веско — будто гвозди забивал. — Миша — Горчаков. Мой внук и твой брат. Он может ошибаться, запутаться… но он никогда не пойдет против семьи.

— Уже пошел. — Я подался вперед. — Они убили Костю.

— Я знаю… знаю. — Дед снова зажег погасшую трубку и набрал полные легкие дыма. — Но дай мне время… пожалуйста.





Глава 20




— Пошли, пошли, пошли-и-и!

Мой голос прокатился над мокрой травой, эхом поднялся по склону — наверх, к укреплению — и затерялся где-то между деревьями вдалеке. Слышно, наверное, было даже в деревеньке за лесом.

И это безо всякой магии! Конечно, до грозного рыка Мамы и Папы мне еще далеко… и все же. Похоже, я понемногу вырабатывал тот самый “командный голос”, который так нужен будущему пехотному офицеру.

Отзываясь на мой вопль, взвод пришел в движение. Три с небольшим десятка фигурок в полевой “зеленке” поднялись с земли, пробежали где-то с полсотни шагов — и снова залегли. Уже без приказа — кое-что командиры отделений прекрасно умели делать и без меня. Все четверо… точнее, уже трое.

“Убитые” шагали вниз — уже неторопливо, подняв над головами на вытянутых руках винтовки. Четыре, пять… За этот бросок на укрепление я потерял еще шестерых. Вверенный мне взвод поредел в полтора раза, перепачкался в грязище буквально по уши — так, что даже я уже почти перестал отличать собственных бойцов от кочек или здоровенных камней, щедро разбросанных по полигону. Господа юнкера стремительно сливались с местностью.

Но продолжали упрямо ползти вверх, огрызаясь редким огнем из винтовок.


— Перезаряжай! — рявкнул я, сам бросаясь вперед.

Под Ходом я проскочил двадцать шагов за считанные мгновения — и тут же плюхнулся на живот… Уютная куча земли надежно защищала меня от условного огня противника, и теперь я хотя бы мог относительно спокойно рассмотреть свое усталое и замызганное воинство.

И по всему выходило так себе: я потерял пятнадцать человек, из них одного командира отделения. Сейчас бойцы почти не стреляли — перезаряжались, набивая грязные “трехлинейки” остатками холощеных патронов. Зато сверху по ним лупили исправно. Немногочисленным защитникам условной крепости было не так просто выцеливать залегших в траве — но боеприпасов они не жалели.

— Семецкий! — громыхнул Мама и Папа, перекрикивая звон выстрелов. — Волков!

Ротный неторопливо прогуливался туда-сюда по склону. Под мелко моросящим дождем его фигура в плащ-палатке с капюшоном чем-то напоминала смерть — только без косы. Так же, как и она, Мама и Папа царил над полем боя. Потусторонний, неуязвимый для условного огня с обеих сторон, почти невидимый и всемогущий.

И только он здесь решал, кому жить — а кому умереть.

Юрка с третьего отделения и Чингачгук укрылись хорошо — но все-таки недостаточно хорошо, и Мама и Папа посчитал, что их час пробил. Еще две грязные зеленые фигурки поднялись из травы, подняли винтовки и уже не торопясь двинули вниз.

— Да твою ж… — вздохнул я.

До “крепости” оставалось еще метров семьдесят-сто, вряд ли больше. Плевая дистанция для Одаренного под усиленной версией Хода. И весьма ощутимая — для условного солдата, не наделенного магией. Однокашники изображали рядовых: послушно поднимались по моей команде под выстрелы, бежали вперед… и умирали.

Условно — но от этого было не легче. Злоба, которую я ощущал каждый раз, когда Мама и Папа “выщелкивал” очередного бойца, оказалась вполне настоящей. И понемногу начинала сносить крышу.

— Первое, второе отделение — огонь! — заорал я. — Остальные — вперед, пошли!

И снова загремели винтовки. Половина уцелевших “солдат” принялись лупить в сторону противника, а вторая поднялась в атаку. Напрямую, в лоб — времени обходить с фланга уже не осталось… А может и не было с самого начала: мы с рассвета носились по склону взад-вперед, сменяя друг друга, но крохотное укрепление, больше похожее на груду кое-как уложенных булыжников, чем на полноценную огневую точку, так ни разу и не пало. Или Мама и Папа для чего-то поставил нам заведомо невыполнимую задачу, или…

— Вперед! — Я поудобнее перехватил винтовку. — Третье, четвертое отделение — занять позиции!

Мы подобрались почти вплотную — но идти на приступ оказалось уже почти некому. Огонь на подавление был откровенно жиденьким, так что Мама и Папа засчитывал обороняющимся чуть ли не каждый выстрел.

— Семенов! — крикнул он, отправляя на тот свет очередного бойца. — Вронский! Павлов! Бецкий!

Условная пуля сразила Богдана в десятке шагов от “крепости”. Но вместо того, чтобы спокойно уходить вниз с поднятыми руками, он решил доиграть роль до конца. Выронил винтовку, сделал еще несколько шагов, загребая траву сапогами — и только потом грузно свалился, застонал и принялся скрести по условно простреленной груди пятерней.

— Свет… Я вижу свет, — прохрипел Богдан. — Господин подпоручик, я умираю?

— Прекрати! — Я нырнул за камень в паре шагов. — И без тебя тошно.

— Отомстите за меня… господин… подпоручик… — Богдан вытянул ко мне дрожащую руку. — И передайте моим детям…

В любой другой день я бы от души посмеялся — но после нескольких часов беготни и ползания по шею в грязище сил на шутки уже не осталось. Скорее наоборот — я вдруг почувствовал острое желание то ли пристрелить Богдана по-настоящему, то ли самоубиться об “крепость”, поднявшись во весь рост под выстрелы, то ли…

Эх, была не была! Помирать — так с музыкой.

— Весь огонь на правый фланг! — заорал я так, что у самого едва не заложило уши. — Взвод — в штыки!

Такого, наверное, не ожидал никто. Когда взвод — все, что от него осталось — поднялся и ломанулся к “крепости” в все три десятка штыков, даже Мама и Папа на несколько мгновений застыл — и только потом принялся выкрикивать фамилию за фамилией. Но нас было уже не остановить.

Выждав несколько секунд, я тоже поднялся в атаку и побежал вперед, чуть забирая вправо. С этой стороны почти не стреляли — защитники отбивали центр, выкашивая мое воинство под корень. За какие-то полминуты я потерял чуть ли не всех.

Но прорвался. Сам не заметил, как винтовки обороняющихся загрохотали не прямо в лицо, а где-то внизу.

— Четвертое отделение — гранаты! — скомандовал я. — Остальные — за мной!

Меня наверняка услышали. Из-под камней “крепости” послышалась ругань — и сразу же за ней торопливые шаги. Внутри сообразили, что праздновать победу еще рано, хоть от моего взвода и осталось от силы человек пятнадцать.

Но в их числе — я. Офицер, наделенный магическим Даром и готовый пустить его в ход. На расстоянии, на котором непобедимая “трехлинейка” превращается в почти бесполезную игрушку.

Когда из люка под ногами показался штык, я не стал стрелять или бить магией. Просто перехватил чужую винтовку за цевье и дернул. Однокашник сопротивлялся, но с Ходом силы явно были неравны. Я отобрал оружие, спрыгнул вниз, плечом снес еще одного защитника “крепости”, пинком свалил третьего — и зажег на обеих ладонях магические искорки, затапливая непокорную твердыню условным пламенем. Выстрелов уже не было слышно — только с тихим стуком сыпались в бойницы учебные гранаты.

Надо же. Кого-то из четвертого отделения даже не убили.

— Закончили! Крепость взята!

Когда голос Мамы и Папы раздался чуть ли не прямо над ухом, я сначала даже не поверил. Но ошибки быть не могло — он явно видел, как я спустился в проход “крепости”, как швырнул условных Горынычей… и как уцелевшие бойцы четвертого отделения добили гранатами тех, кто засел в дальних углах.

Мы победили!

— Ур-р-р-ра-а-а-а! — дружно рявкнули два десятка глоток.

Живые и убитые верещали хором, а Богдан даже пальнул в небо из винтовки, за что тут же схватил смачного леща от кого-то из своих. Защитники “крепости” понемногу вылезали наружу — и тоже не выглядели расстроенными. За утро каждый из них уже не раз успел побывать по обе стороны каменной стены — и бесконечный штурм утомил всех одинаково.

— Красавец. — Кто-то из условных противников хлопнул меня по спине. — А то бы до ночи еще бегали.

Но теперь беготня закончилась, и нас, судя по всему, ожидал подробный разбор… всего.