– Ну что ж, – сказал Ахиллес. – Выходить за калитку нам с тобой параграфами о домашнем аресте решительно запрещено, но нет запрета на то, чтобы калитку открыть и на улицу выглянуть… Пойду-ка посмотрю.
Пока он шел к калитке, Трезор время от времени бдительно побрехивал в сторону ворот – значит, загадочная личность там все еще пребывала. Ахиллес распахнул калитку во всю ширь и громко спросил стоявшего неподалеку от нее незнакомца:
– Вы не меня ли добиваетесь видеть? Я – подпоручик Сабуров.
– Именно вас, – сказал незнакомец вежливо. – Ахиллес Петрович, у меня к вам крайне важное и серьезное дело. Если вы сейчас ничем не заняты, не могли бы мы поговорить у вас?
Впечатление он производил чуточку странноватое. Довольно легкомысленный клетчатый пиджачок, дорогие, тщательно отглаженные штучные брюки, лакированные ботинки, белоснежная сорочка с темно-синей «бабочкой», поперек пестрого жилета протянулась часовая цепочка с целой гроздью разнообразнейших брелоков – человек со вкусом ни за что не нацепил бы столько. Канотье с синей лентой сдвинуто набекрень опять-таки чуточку больше, чем требует хороший вкус. Легкомысленная тросточка с серебряной рукоятью в виде обнаженной женщины. Белокурый, борода брита, ухоженные фатовские усики. Прямо-таки классический облик франта с центральной улицы, этакого скоробогача, имеющего достаточно денег, но напрочь лишенного хорошего вкуса, хороших манер. Удачливый биржевой маклер, неожиданно получивший наследство неотесанный купчик, словом, нечто подобное. В приличном обществе таких обычно стараются не принимать, несмотря на все их денежки.
Вот только этому «классическому образу» категорически противоречили, не совмещались с ним светло-серые глаза незнакомца лет примерно сорока – внимательные, умные, цепкие, подмечавшие, казалось, любую мелочь вокруг. Словно их какой-то гениальный хирург (или малость ученый сумасшедший из фантастического романа) взял у совершенно другого человека и пересадил этому. Любопытный персонаж…
– Пойдемте, – сказал Ахиллес. – Собаки не бойтесь, цепь до калитки не достает…
Под яростный лай Трезора он повел незнакомца во флигель. Уже на пороге спохватился: следовало сначала распорядиться, чтобы Артамошка быстренько прибрался. Комната выглядела крайне легкомысленно: два лафитника на столе, два прибора, незастеленная постель измята – и в воздухе явственно витает тонкий стойкий аромат французских духов Ванды. Неглупый человек сразу догадается, что здесь совсем недавно происходило – а этот тип вдобавок видел, как пару минут назад со двора вышла и уселась на извозчика дама под вуалью, может быть, подобно Артамошке, определил, что это именно барышня под вуалью.
В приливе легкого раздражения Ахиллес подумал: а чего мне, собственно, стыдиться? И какое ему дело до того, что незадолго до его визита происходило? Так что, отогнав смущение и полностью овладев собой, он показал незваному гостю на тот стул, что был расшатан менее других, после чего светским тоном предложил:
– Может быть, рюмку коньяку?
– Нет, благодарю, – отрицательно покачал головой незнакомец, усаживаясь. – Вот закурил бы я, с вашего позволения, охотно. У вас, я вижу, пепельница полна окурков, следовательно…
Цепкий взгляд незнакомца на пару секунд задержался на пепельнице, и у Ахиллеса осталось впечатление, что он моментально высмотрел среди мужских окурков женские: большая часть – толстые – турецкие папиросы Ахиллеса, и среди них – три пахитоски Ванды, гораздо более тонкие.
Портсигар незнакомца опять-таки работал на образ – серебряный, излишне массивный, верхняя крышка, как у многих, покрыта всевозможными золотыми украшениями – вот только наляпаны они так густо, что крышка напоминает черепаший панцирь и серебра практически не видно. Браунинг не в кармане, а в ящике стола, далековато. Ладно, в случае неприятных сюрпризов, будем надеяться, удастся обойтись джиу-джитсу…
– Позвольте представиться, – сказал незнакомец. – Коллежский асессор[131] Петр Нилович Никодимов, инспектор Московской сыскной полиции. Вот моя карточка, если угодно.
Ахиллес никогда в жизни не видел карточек сыскной полиции, но поданная ему Никодимовым выглядела внушительно: сверху напечатано «Департамент полиции», пониже «Московская сыскная полиция». А далее вперемежку: «сим удостоверяется» (печатно) «Петр Нилович Никодимов» (каллиграфически чернилами) «действительно есть» (печатно) «инспектор Московской сыскной полиции» (каллиграфически чернилами) Правитель канцелярии» (печатно), витиеватая неразборчивая подпись, печать, в правом верхнем углу вклеена маленькая фотография Никодимова, скрепленная второй печатью, поменьше: часть ее на фотографии, часть на карточке.
Когда Ахиллес вернул карточку, Никодимов любезно сказал:
– Если у вас есть какие-то сомнения, мою личность могут удостоверить в самбарской сыскной полиции и в канцелярии полицеймейстера. Мы могли бы проехать туда, если вы видите в этом необходимость… Здесь неподалеку у меня экипаж…
– Не будем чрезмерно усложнять ситуацию, – усмехнулся Ахиллес. – Я впервые в жизни вижу такую карточку… но смотрится она убедительно. Поверю вам на слово… еще и оттого, что решительно не представляю, зачем бы ко мне заявляться самозванцу с поддельным документом. Впрочем, я и решительно не представляю, зачем я понадобился настоящему чину сыскной полиции… Да еще не местной, а московской.
Если это как-то связано с его расследованиями по делам Сабашникова и Тучина и сыскной полиции понадобились какие-то его показания, отчего этот Никодимов одет как попугай?
Ахиллес сказал суховато:
– Слушаю вас.
Никодимов сказал вполне дружелюбно, словно и не заметил этой сухости:
– Дело у меня к вам действительно серьезное и важное, но может быть изложено в одной фразе. Ахиллес Петрович, я вам предлагаю перейти на службу в Московскую сыскную полицию.
Сказать, что Ахиллес был поражен – значит, ничего не сказать…
– Разумеется, я делаю это предложение не от своего имени, а с санкции начальства, – невозмутимо продолжал Никодимов. – Если желаете, мы можем проехать на полицейский телеграф, и вы пообщаетесь с одним из наших начальников.
– По-моему, нет необходимости, – сказал Ахиллес, удивленный, потрясенный, совершенно ошарашенный.
– Конечно, вы удивлены, – чуть заметно усмехнулся Никодимов. – Конечно, ситуация потребует долгих объяснений. Вы желаете их выслушать?
– Хотелось бы, – сказал Ахиллес.
– Я здесь уже около месяца, я и группа моих подчиненных. Мы занимались… некоторым делом, о котором, простите великодушно, вам знать не положено. Все вот это, – он приподнял полы пиджака, поддел ногтем большого пальца зазвеневшую гроздь брелоков, поиграл портсигаром, – не более чем сценический образ, проще говоря, личина. Уж вам-то, большому любителю определенного рода литературы, не нужно объяснять, что сыщик часто бывает вынужден пользоваться личинами? Самыми разнообразными.
– Не нужно, – кратко ответил Ахиллес.
– С некоторых пор вы стали объектом самого пристального нашего внимания… как легко догадаться, в качестве не нарушителя законов, наоборот, весьма перспективного кандидата на службу в Московской сыскной. Если конкретнее, после того как вы блестяще – не примите за пустой комплимент, работа и в самом деле была блестящая – раскрыли убийство купца Сабашникова. Потом уже узнали и о «деле трех надежных приказчиков» – конечно, не вы его завершили, но вы его начали. Узнали и об истории с медвежьим чучелом…
– Вот случай с медвежьим чучелом – чистейшей воды везение, – усмехнулся Ахиллес.
– И это прекрасно, – серьезно сказал Никодимов. – Я девятнадцатый год в сыскной полиции, и говорю вам авторитетно: давно успел убедиться, что одних способностей к какому-то роду занятий мало. Нужно еще и везение. Я мог бы вам рассказать несколько историй способных, но крайне невезучих людей, которые из-за своей невезучести провалили серьезные дела, а один даже был убит… но не стоит, думаю, сейчас на эти истории отвлекаться. Главное, не подлежит сомнению: вы везучи. Это дополнительный аргумент в вашу пользу. И наконец, ваше последнее дело, в имении Красавино. Вы работали опять-таки просто блестяще. И я не сомневаюсь, что ваше подлинное призвание – сыскная полиция. Армейская служба, насколько я понимаю, начинает откровенно вас тяготить, вы не видите для себя никаких перспектив. Я прав?
– Предположим, – сказал Ахиллес.
Никодимов ответил вежливо, но твердо:
– Давайте обойдемся без всяких «предположим», хорошо? Мы оба прекрасно знаем, что я прав. Военной службой вы уже откровенно тяготитесь, тем более что и особого призвания к ней не чувствуете, и понимаете уже, что мало-мальски серьезной карьеры вам на этом поприще не сделать. Итак, я прав?
– Правы, – неохотно согласился Ахиллес.
– Вот видите… Я не люблю высоких слов, но подумайте сами, кто ценнее для общества: ничем не примечательный армейский подпоручик, один из превеликого множества себе подобных, не блещущий никакими воинскими талантами, или талантливый сыщик, каковым у вас есть все шансы стать? Мне думается, второй, а вам? – Он усмехнулся: – Ахиллес Петрович, я чуть ли не вдвое старше вас, успел узнать мир и людей. Вы уже отравлены сыскным делом, если откажетесь сейчас, потом себе этого никогда не простите…
– Возможно, – сказал Ахиллес, прекрасно зная, что именно так и обстоит – уже отравлен. – Я только не пойму одного… Неужели мои скромные провинциальные успехи оказались столь значительными, что меня приглашают не куда-нибудь, в Москву?
– Ответ найти легко, – сказал Никодимов. – Собственно, их даже два. В некоторых отношениях, Ахиллес Петрович, совершенно нет никакой разницы между столицами и провинцией. Конечно, иные столичные аферисты работают с гораздо боˆльшим размахом, нежели провинциальные, а иные грабители берут не в пример более ценную добычу, нежели в провинции. Но в общем и целом, в сути никаких различий нет. Ограбления, кражи, убийства ради выгоды или из ревности везде одинаковы. Это первый ответ. Далее. – Он поморщился то ли досадливо, то ли печально. – Неприятно об этом говорить, но приходится… Не только у вас, военных, есть понятие «честь мундира», в полиции оно тоже присутствует. Вы можете дать честное слово, что никогда никому постороннему не расскажете то, что сейчас от меня услышите?
– Слово офицера.
– Прекрасно. Итак, у нас есть своя честь мундира, мне очень неприятно подробно рассказывать о некоторых вещах, но никуда от этого не денешься. Вы слышали что-нибудь о том, что происходит… верней, до недавнего времени происходило, в Московской сыскной полиции?
– Газеты об этом пишут мало и скупо, – сказал Ахиллес. – Там открыты какие-то злоупотребления, верно?
Никодимов вздохнул:
– Ахиллес Петрович, это крайне мягкое определение для того, что там творилось. Называя вещи своими именами, Московская сыскная совершенно разложилась и сгнила. Как это порой случается, гниль распространилась сверху – от бывшего начальника Московской сыскной Моисеенко и его высокостоявших подчиненных. Детали нам сейчас не интересны, а суть такова: неимоверно пышным цветом расцвело взяточничество в его разнообразных формах – причем все шло опять-таки с самого верха. Глядя на высокое начальство, тому же пороку предались нижестоящие, глядя на них – их подчиненные, и так до самого низу. Как вы, может быть, догадываетесь, это привело к тому, что эффективность работы сыскной полиции упала резко. Люди думали в первую очередь о пополнении своего кармана, и в последнюю – о раскрытии преступлений и поимке преступников. Московская сыскная полиция практически перестала существовать как серьезная сила в борьбе с преступностью. Однако, если мы обратимся к нашим пословицам и поговоркам, быстро отыщем наиболее подходящие к случаю: «Как веревочке ни виться…», «Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить». Их много, таких пословиц… Короче говоря, русские медленно запрягают, но ездят быстро. Дело приняло такой размах, что в конце концов Петербург решил отреагировать жестко. По личному указанию премьер-министра Столыпина в Москву выехала ревизия сенатора Гирина с самыми широкими полномочиями. Гирин не просто умный и деятельный человек, он честен и совершенно неподкупен. Остается только сожалеть, что таких людей в России, увы, гораздо меньше, чем хотелось бы. Гирин и его чиновники устроили в Московской сыскной сущий «разгром шведа под Полтавой». Немало виновных и замешанных, в том числе из самой верхушки, отправились на скамью подсудимых. Туда собирались отправить и самого Моисеенко, но его разбил удар, и врачи говорят, что это – надолго… Не один десяток людей отдан под суд, не один десяток уволен «без прошения»[132]. Нельзя сказать, что Московская сыскная обезлюдела полностью, не так уж все скверно, но возникла потребность в большом числе новых сыщиков. Что Самбарск, Ахиллес Петрович… Наши люди искали подходящих кандидатов по всей империи, вплоть до дальних окраин – ваша Сибирь, Дальний Восток, Туркестан, Кавказ… Не говоря уж о губерниях, расположенных гораздо ближе к столице. Вы знаете, я сам из таких «призванных на действительную». Всего четыре месяца назад как перевели из Ярославля – я там служил последние девять лет. Ну, не перевели, конечно, порядки у нас все же не армейские – мне сделали предложение, и я его после короткого раздумья принял… Ну как, теперь вам многое ясно?
– Теперь – да… – кивнул Ахиллес.
– Конечно, это не чисто российская беда – во Франции и Северо-Американских Соединенных Штатах были примеры не лучше. Но мы не об этом. Давайте поговорим о практической стороне дела. Процедура несложная: вы подаете в отставку, и мы принимаем вас к себе – с присвоением гражданского чина, соответствующего вашему военному. Я уже знаю: выходящему в отставку офицеру автоматически присваивается следующий чин. Вы станете поручиком, следовательно – коллежским секретарем. Неплохое начало – сам я примерно в ваши годы начинал околоточным надзирателем, то бишь временным прапорщиком. С вами обстоит гораздо благополучнее – чин штатского поручика, еще кое-что, о чем я скажу позже…
– Заманчиво, конечно, – сказал Ахиллес. – Но тут есть свои сложности. Во-первых, заявления об отставке подаются офицерами к строго определенной дате, она уже прошла, и следующая наступит чуть ли не через полгода. Во-вторых… Коли уж, как вы говорите, уделяли мне самое пристальное внимание, знаете, быть может, о моих… неприятностях? Какое уж автоматическое присвоение следующего звания, как бы не вылететь в отставку «без прошения»…
– Все знаю, – кивнул Никодимов. – И про то, что против вас в Казанском военном округе состряпали целое дело, и про то, что вы сейчас – под домашним арестом, и про подполковника Лаша – коего, будь я военным следователем, с превеликим удовольствием отправил бы под суд. – Он улыбнулся широко, открыто, такое впечатление, даже весело. – Ахиллес Петрович, есть личное указание премьера Столыпина: как можно быстрее укомплектовать Московскую сыскную надежными кадрами и обеспечить ее эффективную работу. Так что на вашем месте, верьте мне, я бы совершенно выбросил из головы все эти ваши «неприятности». Дело будет решаться на таком уровне, что… И досрочный выход в отставку с присвоением следующего чина вам обеспечат, и «дело» ваше отправится на съедение мышам. Правда, не буду скрывать: это займет не дни и даже не пару недель. Месяц с лишним как минимум. Конечно, личное указание премьера имеет нешуточный вес, но не будем забывать об этом стоглавом чудище – бюрократии российской, присутствующей, позволю себе чуточку крамольное высказывание, на всех этажах российской власти… Так что – месяц с лишним. Но вы уже сейчас должны совершенно выкинуть из головы все эти «неприятности». Кое-что в этом направлении уже делается. В частности, наши люди уже поговорили сегодня утром с вашим казнокрадом Лашем. – Он рассмеялся. – Видели бы вы его лицо, Ахиллес Петрович, когда он услышал о личном указании премьер-министра… и парочку намеков на некоторые его негоции. В Казани тоже уже проведены кое-какие беседы. Так что плюньте со всей широтой русской души на все «неприятности». Была пара случаев, как бы это выразиться, потяжелее вашего – но наши люди прекрасно справились и там.
– Значит, мне нужно вас благодарить? – усмехнулся Ахиллес.
Никодимов ответил серьезно:
– Для меня лучшей благодарностью будет ваше согласие. И вот еще что… Тысячу раз простите, что вторгаюсь в ваши личные дела, но ситуация этого требует, еще и еще раз простите… Мне известно, что есть некая молодая особа, влюбленная в вас столь же крепко, как вы в нее, что вы твердо намерены обвенчаться. – Он тонко улыбнулся. – Вполне возможно, именно эту особу я и видел полчаса назад, но такие детали меня совершенно не интересуют – это уж чисто ваши личные дела… Ахиллес Петрович, я все правильно изложил?
– Правильно, – суховато сказал Ахиллес. – Это обстоятельство чему-то мешает?
– Да что вы, наоборот! Здесь, кстати, для вас еще одна выгода: перейдя на нашу службу, вы избавитесь от этого стоящего сейчас перед вами барьера – я о том, что офицер не имеет права жениться ранее двадцати трех лет. У нас вы сможете обвенчаться с вашей барышней сразу же после окончания ею гимназии. Вижу по вашему лицу, что такая перспектива вас только радует.
– А вас на моем месте она не радовала бы? – усмехнулся Ахиллес.
– Безмерно, – кивнул Никодимов. – Правда, и в полиции требуется разрешение начальства на женитьбу, но заверяю вас честным словом: это – совершеннейшая формальность. К женатым у нас относятся с особенным пиететом. Даже при приеме на службу простых городовых предпочтение отдается женатым. Считается, что они, как бы это выразиться, крепче стоят на ногах, обстоятельнее и с большей ответственностью относятся к службе, нежели холостые. И знаете, жизнь эту точку зрения подтверждает. А знали бы вы, Ахиллес Петрович, под чьим началом вам предстоит служить! Вы, конечно, ничего не слышали об Артемии Францевиче Краско? Ничего удивительного, это имя еще не приобрело широкую общественную огласку – но я уверен, со временем непременно приобретет. Сыщик от Бога, – с нескрываемым уважением произнес Никодимов. – И знаете, что самое занятное? Вплоть до этого времени вы чуть ли не в мелких деталях повторили его биографию молодых лет. Артемий Францевич тоже с детства обожал романы о сыщиках и мечтал после окончания гимназии стать сыщиком. Родня категорически воспротивилась: невместно, мол, для потомственного дворянина, пусть семья и не может похвастать поместьями и богатством – служилое дворянство, как и ваш батюшка. Ну что же… Краско закончил Казанское военное училище и был выпущен… – он сделал театральную паузу, – в тот самый 205-й стрелковый полк, в коем вы сейчас изволите служить. Года через два он пришел к тем же выводам, что и вы теперь: военное дело – не его призвание, перспектив служебного роста никаких. Подал в отставку и поступил рядовым инспектором в Рижскую сыскную полицию – было это четырнадцать лет назад. Великолепный получился сыщик! За шесть лет поднялся до начальника рижского сыскного отделения. Правда, во время известных событий девятьсот пятого года ему с семейством пришлось Ригу покинуть – поступили точные сведения, что уголовники под шумок намерены свести с ним счеты, свалив все на революционеров. Такое случалось не раз – когда уголовные выдавали себя за политических, а порой и те и другие состояли в самой нежной дружбе. Прошло почти три года, а полиция и сегодня не в состоянии сказать точно, кто застрелил в декабре пятого года в Москве заместителя начальника Московской сыскной Войлошникова – то ли революционные боевики, то ли мстившие ему уголовники… Но вернемся к Краско. Два года он прослужил на довольно скучной должности – заместитель начальника полиции Царского Села. Неоднократно писал рапорты с просьбой перевести его в сыскную. В конце концов его назначили заместителем начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции, но прослужил он там буквально пару месяцев: как раз развернулись события в Москве, грянула ревизия сенатора Гирина… И новым начальником Московской сыскной назначили как раз Артемия Францевича[133]. У вас будет отличный учитель, Ахиллес Петрович, лучшего и желать нельзя. – Он помолчал и продолжал несколько загадочным тоном: – И еще одна подробность, безусловно для вас приятная… При известии о задержании Тучина сюда приехали мои коллеги – он в свое время провел успешные «гастроли» в обеих столицах…
– Да, я кое-что слышал, – кивнул Ахиллес. – Драгоценности некой баронессы, наградной перстень с императорским вензелем…
– И это далеко не все, далеко… К счастью для пострадавших, Тучин не был мотом. Он старательно копил деньги и выманенные с помощью «духов» драгоценности. И наши люди заключили с ним сделку – к сожалению, полиции порой приходится идти на подобные сделки со всякой сволочью. О полном забвении грехов речь все же не шла – вернее, он пытался об этом заикаться, но козыри были у наших… В общем, сделка была такова: в обмен на известное смягчение наказания Тучин выдал свой денежный ящик, назвал нижегородский банк, где его держал, выдал шифр. Уже несколько дней как драгоценности возвращены владельцам – правда, двух-трех наши люди пока еще не нашли, но постараются найти. Главное, это стало настоящей сенсацией в светском обществе Петербурга. И баронесса, и гвардии капитан, о которых вы знаете, и еще несколько человек, которых вы не знаете, приняты при дворе. Так что сенсация очень быстро проникла и туда, распространилась и там, дошло до… – он помолчал со значительным лицом, и Ахиллес его прекрасно понял. – Государь распорядился наградить отличившихся. Отличившимся оказался один-единственный человек – вы. По самым достоверным сведениям, в ближайшее время вам будет пожалован Станислав третьей степени. Положительно, вы начинаете службу на гораздо более выгодных стартовых условиях, чем многие, включая вашего покорного слугу: чин штатского поручика, орден, вы уже лично известны императору… Признаться, я вам самую чуточку завидую – хорошей, белой завистью. Мое поколение начинало в гораздо более нелегких условиях…
В голове у Ахиллеса царил совершеннейший сумбур. Он промолвил:
– Пристав Кривошеев внес свой вклад…
– Могу вас заверить, не забыт и пристав… и даже ваш денщик, который вскоре получит медаль «За усердие» – ну, не золотую, конечно, к которой представлен пристав, однако серебряную. – Он тонко улыбнулся. – Его величеству очень понравилось, что среди отличившихся не только офицеры, но и простой русский солдат, опора трона… Как вы думаете, не забрать ли нам его к себе, когда отслужит действительную? Судя по всему, что я о нем знаю, хваткий малый, немного подучить – и готовый агент…
– Вот уж не знаю, что он решит, – сказал Ахиллес. – Собственно говоря, и мне еще следует как следует подумать, прежде чем принять столь важное, меняющее всю жизнь решение…
Никодимов улыбнулся – широко, открыто, – и Ахиллес понял, что ему крайне симпатичен этот человек, о чьем существовании он еще не подозревал всего три четверти часа назад.
– Ахиллес Петрович, вы что, еще не поняли? – улыбаясь, спросил Никодимов. – Вы уже приняли решение, только пока не отдаете себе в этом отчета. Но то, что я читаю в ваших глазах, позволяет заключить, что я не ошибся. Вы уже приняли решение. Вы будете поступать в сыскную.
И Ахиллес с нешуточным удивлением вдруг понял, что собеседник прав: он уже принял решение, но осознал это только сейчас.
– Да, вы правы, – сказал он. – Я согласен.
– Вот и прекрасно, – с некоторым, как показалось Ахиллесу, облегчением сказал Никодимов. – Думаю, теперь самое время попросить у вас рюмку коньяка…
Ахиллес наполнил лафитники. В голове у него все еще был совершеннейший сумбур: многое, в том числе сама жизнь, изменилось столь внезапно, кардинальнейшим образом, что привыкать к этому, он чувствовал, придется еще долго.
– За вашу успешную службу на новом месте, Ахиллес Петрович!
Они чокнулись и выпили.
– Быть может, у вас есть какие-то просьбы?
– Не знаю, стоит ли называть это просьбой… Понимаете, Петр Нилович, в расследовании дел Качурина и Сидельникова принимал определенное участие местный околоточный надзиратель. Человек относительно молодой, смышленый… и, на мой взгляд, имеющий определенные способности к сыскной работе. По-моему, он заслуживает чего-то большего, чем его нынешний пост.
Никодимов без малейшего удивления вынул записную книжку и вечное перо:
– Назовите его фамилию.
Услышав знакомое царапанье, Ахиллес крикнул:
Пока он шел к калитке, Трезор время от времени бдительно побрехивал в сторону ворот – значит, загадочная личность там все еще пребывала. Ахиллес распахнул калитку во всю ширь и громко спросил стоявшего неподалеку от нее незнакомца:
– Вы не меня ли добиваетесь видеть? Я – подпоручик Сабуров.
– Именно вас, – сказал незнакомец вежливо. – Ахиллес Петрович, у меня к вам крайне важное и серьезное дело. Если вы сейчас ничем не заняты, не могли бы мы поговорить у вас?
Впечатление он производил чуточку странноватое. Довольно легкомысленный клетчатый пиджачок, дорогие, тщательно отглаженные штучные брюки, лакированные ботинки, белоснежная сорочка с темно-синей «бабочкой», поперек пестрого жилета протянулась часовая цепочка с целой гроздью разнообразнейших брелоков – человек со вкусом ни за что не нацепил бы столько. Канотье с синей лентой сдвинуто набекрень опять-таки чуточку больше, чем требует хороший вкус. Легкомысленная тросточка с серебряной рукоятью в виде обнаженной женщины. Белокурый, борода брита, ухоженные фатовские усики. Прямо-таки классический облик франта с центральной улицы, этакого скоробогача, имеющего достаточно денег, но напрочь лишенного хорошего вкуса, хороших манер. Удачливый биржевой маклер, неожиданно получивший наследство неотесанный купчик, словом, нечто подобное. В приличном обществе таких обычно стараются не принимать, несмотря на все их денежки.
Вот только этому «классическому образу» категорически противоречили, не совмещались с ним светло-серые глаза незнакомца лет примерно сорока – внимательные, умные, цепкие, подмечавшие, казалось, любую мелочь вокруг. Словно их какой-то гениальный хирург (или малость ученый сумасшедший из фантастического романа) взял у совершенно другого человека и пересадил этому. Любопытный персонаж…
– Пойдемте, – сказал Ахиллес. – Собаки не бойтесь, цепь до калитки не достает…
Под яростный лай Трезора он повел незнакомца во флигель. Уже на пороге спохватился: следовало сначала распорядиться, чтобы Артамошка быстренько прибрался. Комната выглядела крайне легкомысленно: два лафитника на столе, два прибора, незастеленная постель измята – и в воздухе явственно витает тонкий стойкий аромат французских духов Ванды. Неглупый человек сразу догадается, что здесь совсем недавно происходило – а этот тип вдобавок видел, как пару минут назад со двора вышла и уселась на извозчика дама под вуалью, может быть, подобно Артамошке, определил, что это именно барышня под вуалью.
В приливе легкого раздражения Ахиллес подумал: а чего мне, собственно, стыдиться? И какое ему дело до того, что незадолго до его визита происходило? Так что, отогнав смущение и полностью овладев собой, он показал незваному гостю на тот стул, что был расшатан менее других, после чего светским тоном предложил:
– Может быть, рюмку коньяку?
– Нет, благодарю, – отрицательно покачал головой незнакомец, усаживаясь. – Вот закурил бы я, с вашего позволения, охотно. У вас, я вижу, пепельница полна окурков, следовательно…
Цепкий взгляд незнакомца на пару секунд задержался на пепельнице, и у Ахиллеса осталось впечатление, что он моментально высмотрел среди мужских окурков женские: большая часть – толстые – турецкие папиросы Ахиллеса, и среди них – три пахитоски Ванды, гораздо более тонкие.
Портсигар незнакомца опять-таки работал на образ – серебряный, излишне массивный, верхняя крышка, как у многих, покрыта всевозможными золотыми украшениями – вот только наляпаны они так густо, что крышка напоминает черепаший панцирь и серебра практически не видно. Браунинг не в кармане, а в ящике стола, далековато. Ладно, в случае неприятных сюрпризов, будем надеяться, удастся обойтись джиу-джитсу…
– Позвольте представиться, – сказал незнакомец. – Коллежский асессор[131] Петр Нилович Никодимов, инспектор Московской сыскной полиции. Вот моя карточка, если угодно.
Ахиллес никогда в жизни не видел карточек сыскной полиции, но поданная ему Никодимовым выглядела внушительно: сверху напечатано «Департамент полиции», пониже «Московская сыскная полиция». А далее вперемежку: «сим удостоверяется» (печатно) «Петр Нилович Никодимов» (каллиграфически чернилами) «действительно есть» (печатно) «инспектор Московской сыскной полиции» (каллиграфически чернилами) Правитель канцелярии» (печатно), витиеватая неразборчивая подпись, печать, в правом верхнем углу вклеена маленькая фотография Никодимова, скрепленная второй печатью, поменьше: часть ее на фотографии, часть на карточке.
Когда Ахиллес вернул карточку, Никодимов любезно сказал:
– Если у вас есть какие-то сомнения, мою личность могут удостоверить в самбарской сыскной полиции и в канцелярии полицеймейстера. Мы могли бы проехать туда, если вы видите в этом необходимость… Здесь неподалеку у меня экипаж…
– Не будем чрезмерно усложнять ситуацию, – усмехнулся Ахиллес. – Я впервые в жизни вижу такую карточку… но смотрится она убедительно. Поверю вам на слово… еще и оттого, что решительно не представляю, зачем бы ко мне заявляться самозванцу с поддельным документом. Впрочем, я и решительно не представляю, зачем я понадобился настоящему чину сыскной полиции… Да еще не местной, а московской.
Если это как-то связано с его расследованиями по делам Сабашникова и Тучина и сыскной полиции понадобились какие-то его показания, отчего этот Никодимов одет как попугай?
Ахиллес сказал суховато:
– Слушаю вас.
Никодимов сказал вполне дружелюбно, словно и не заметил этой сухости:
– Дело у меня к вам действительно серьезное и важное, но может быть изложено в одной фразе. Ахиллес Петрович, я вам предлагаю перейти на службу в Московскую сыскную полицию.
Сказать, что Ахиллес был поражен – значит, ничего не сказать…
– Разумеется, я делаю это предложение не от своего имени, а с санкции начальства, – невозмутимо продолжал Никодимов. – Если желаете, мы можем проехать на полицейский телеграф, и вы пообщаетесь с одним из наших начальников.
– По-моему, нет необходимости, – сказал Ахиллес, удивленный, потрясенный, совершенно ошарашенный.
– Конечно, вы удивлены, – чуть заметно усмехнулся Никодимов. – Конечно, ситуация потребует долгих объяснений. Вы желаете их выслушать?
– Хотелось бы, – сказал Ахиллес.
– Я здесь уже около месяца, я и группа моих подчиненных. Мы занимались… некоторым делом, о котором, простите великодушно, вам знать не положено. Все вот это, – он приподнял полы пиджака, поддел ногтем большого пальца зазвеневшую гроздь брелоков, поиграл портсигаром, – не более чем сценический образ, проще говоря, личина. Уж вам-то, большому любителю определенного рода литературы, не нужно объяснять, что сыщик часто бывает вынужден пользоваться личинами? Самыми разнообразными.
– Не нужно, – кратко ответил Ахиллес.
– С некоторых пор вы стали объектом самого пристального нашего внимания… как легко догадаться, в качестве не нарушителя законов, наоборот, весьма перспективного кандидата на службу в Московской сыскной. Если конкретнее, после того как вы блестяще – не примите за пустой комплимент, работа и в самом деле была блестящая – раскрыли убийство купца Сабашникова. Потом уже узнали и о «деле трех надежных приказчиков» – конечно, не вы его завершили, но вы его начали. Узнали и об истории с медвежьим чучелом…
– Вот случай с медвежьим чучелом – чистейшей воды везение, – усмехнулся Ахиллес.
– И это прекрасно, – серьезно сказал Никодимов. – Я девятнадцатый год в сыскной полиции, и говорю вам авторитетно: давно успел убедиться, что одних способностей к какому-то роду занятий мало. Нужно еще и везение. Я мог бы вам рассказать несколько историй способных, но крайне невезучих людей, которые из-за своей невезучести провалили серьезные дела, а один даже был убит… но не стоит, думаю, сейчас на эти истории отвлекаться. Главное, не подлежит сомнению: вы везучи. Это дополнительный аргумент в вашу пользу. И наконец, ваше последнее дело, в имении Красавино. Вы работали опять-таки просто блестяще. И я не сомневаюсь, что ваше подлинное призвание – сыскная полиция. Армейская служба, насколько я понимаю, начинает откровенно вас тяготить, вы не видите для себя никаких перспектив. Я прав?
– Предположим, – сказал Ахиллес.
Никодимов ответил вежливо, но твердо:
– Давайте обойдемся без всяких «предположим», хорошо? Мы оба прекрасно знаем, что я прав. Военной службой вы уже откровенно тяготитесь, тем более что и особого призвания к ней не чувствуете, и понимаете уже, что мало-мальски серьезной карьеры вам на этом поприще не сделать. Итак, я прав?
– Правы, – неохотно согласился Ахиллес.
– Вот видите… Я не люблю высоких слов, но подумайте сами, кто ценнее для общества: ничем не примечательный армейский подпоручик, один из превеликого множества себе подобных, не блещущий никакими воинскими талантами, или талантливый сыщик, каковым у вас есть все шансы стать? Мне думается, второй, а вам? – Он усмехнулся: – Ахиллес Петрович, я чуть ли не вдвое старше вас, успел узнать мир и людей. Вы уже отравлены сыскным делом, если откажетесь сейчас, потом себе этого никогда не простите…
– Возможно, – сказал Ахиллес, прекрасно зная, что именно так и обстоит – уже отравлен. – Я только не пойму одного… Неужели мои скромные провинциальные успехи оказались столь значительными, что меня приглашают не куда-нибудь, в Москву?
– Ответ найти легко, – сказал Никодимов. – Собственно, их даже два. В некоторых отношениях, Ахиллес Петрович, совершенно нет никакой разницы между столицами и провинцией. Конечно, иные столичные аферисты работают с гораздо боˆльшим размахом, нежели провинциальные, а иные грабители берут не в пример более ценную добычу, нежели в провинции. Но в общем и целом, в сути никаких различий нет. Ограбления, кражи, убийства ради выгоды или из ревности везде одинаковы. Это первый ответ. Далее. – Он поморщился то ли досадливо, то ли печально. – Неприятно об этом говорить, но приходится… Не только у вас, военных, есть понятие «честь мундира», в полиции оно тоже присутствует. Вы можете дать честное слово, что никогда никому постороннему не расскажете то, что сейчас от меня услышите?
– Слово офицера.
– Прекрасно. Итак, у нас есть своя честь мундира, мне очень неприятно подробно рассказывать о некоторых вещах, но никуда от этого не денешься. Вы слышали что-нибудь о том, что происходит… верней, до недавнего времени происходило, в Московской сыскной полиции?
– Газеты об этом пишут мало и скупо, – сказал Ахиллес. – Там открыты какие-то злоупотребления, верно?
Никодимов вздохнул:
– Ахиллес Петрович, это крайне мягкое определение для того, что там творилось. Называя вещи своими именами, Московская сыскная совершенно разложилась и сгнила. Как это порой случается, гниль распространилась сверху – от бывшего начальника Московской сыскной Моисеенко и его высокостоявших подчиненных. Детали нам сейчас не интересны, а суть такова: неимоверно пышным цветом расцвело взяточничество в его разнообразных формах – причем все шло опять-таки с самого верха. Глядя на высокое начальство, тому же пороку предались нижестоящие, глядя на них – их подчиненные, и так до самого низу. Как вы, может быть, догадываетесь, это привело к тому, что эффективность работы сыскной полиции упала резко. Люди думали в первую очередь о пополнении своего кармана, и в последнюю – о раскрытии преступлений и поимке преступников. Московская сыскная полиция практически перестала существовать как серьезная сила в борьбе с преступностью. Однако, если мы обратимся к нашим пословицам и поговоркам, быстро отыщем наиболее подходящие к случаю: «Как веревочке ни виться…», «Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить». Их много, таких пословиц… Короче говоря, русские медленно запрягают, но ездят быстро. Дело приняло такой размах, что в конце концов Петербург решил отреагировать жестко. По личному указанию премьер-министра Столыпина в Москву выехала ревизия сенатора Гирина с самыми широкими полномочиями. Гирин не просто умный и деятельный человек, он честен и совершенно неподкупен. Остается только сожалеть, что таких людей в России, увы, гораздо меньше, чем хотелось бы. Гирин и его чиновники устроили в Московской сыскной сущий «разгром шведа под Полтавой». Немало виновных и замешанных, в том числе из самой верхушки, отправились на скамью подсудимых. Туда собирались отправить и самого Моисеенко, но его разбил удар, и врачи говорят, что это – надолго… Не один десяток людей отдан под суд, не один десяток уволен «без прошения»[132]. Нельзя сказать, что Московская сыскная обезлюдела полностью, не так уж все скверно, но возникла потребность в большом числе новых сыщиков. Что Самбарск, Ахиллес Петрович… Наши люди искали подходящих кандидатов по всей империи, вплоть до дальних окраин – ваша Сибирь, Дальний Восток, Туркестан, Кавказ… Не говоря уж о губерниях, расположенных гораздо ближе к столице. Вы знаете, я сам из таких «призванных на действительную». Всего четыре месяца назад как перевели из Ярославля – я там служил последние девять лет. Ну, не перевели, конечно, порядки у нас все же не армейские – мне сделали предложение, и я его после короткого раздумья принял… Ну как, теперь вам многое ясно?
– Теперь – да… – кивнул Ахиллес.
– Конечно, это не чисто российская беда – во Франции и Северо-Американских Соединенных Штатах были примеры не лучше. Но мы не об этом. Давайте поговорим о практической стороне дела. Процедура несложная: вы подаете в отставку, и мы принимаем вас к себе – с присвоением гражданского чина, соответствующего вашему военному. Я уже знаю: выходящему в отставку офицеру автоматически присваивается следующий чин. Вы станете поручиком, следовательно – коллежским секретарем. Неплохое начало – сам я примерно в ваши годы начинал околоточным надзирателем, то бишь временным прапорщиком. С вами обстоит гораздо благополучнее – чин штатского поручика, еще кое-что, о чем я скажу позже…
– Заманчиво, конечно, – сказал Ахиллес. – Но тут есть свои сложности. Во-первых, заявления об отставке подаются офицерами к строго определенной дате, она уже прошла, и следующая наступит чуть ли не через полгода. Во-вторых… Коли уж, как вы говорите, уделяли мне самое пристальное внимание, знаете, быть может, о моих… неприятностях? Какое уж автоматическое присвоение следующего звания, как бы не вылететь в отставку «без прошения»…
– Все знаю, – кивнул Никодимов. – И про то, что против вас в Казанском военном округе состряпали целое дело, и про то, что вы сейчас – под домашним арестом, и про подполковника Лаша – коего, будь я военным следователем, с превеликим удовольствием отправил бы под суд. – Он улыбнулся широко, открыто, такое впечатление, даже весело. – Ахиллес Петрович, есть личное указание премьера Столыпина: как можно быстрее укомплектовать Московскую сыскную надежными кадрами и обеспечить ее эффективную работу. Так что на вашем месте, верьте мне, я бы совершенно выбросил из головы все эти ваши «неприятности». Дело будет решаться на таком уровне, что… И досрочный выход в отставку с присвоением следующего чина вам обеспечат, и «дело» ваше отправится на съедение мышам. Правда, не буду скрывать: это займет не дни и даже не пару недель. Месяц с лишним как минимум. Конечно, личное указание премьера имеет нешуточный вес, но не будем забывать об этом стоглавом чудище – бюрократии российской, присутствующей, позволю себе чуточку крамольное высказывание, на всех этажах российской власти… Так что – месяц с лишним. Но вы уже сейчас должны совершенно выкинуть из головы все эти «неприятности». Кое-что в этом направлении уже делается. В частности, наши люди уже поговорили сегодня утром с вашим казнокрадом Лашем. – Он рассмеялся. – Видели бы вы его лицо, Ахиллес Петрович, когда он услышал о личном указании премьер-министра… и парочку намеков на некоторые его негоции. В Казани тоже уже проведены кое-какие беседы. Так что плюньте со всей широтой русской души на все «неприятности». Была пара случаев, как бы это выразиться, потяжелее вашего – но наши люди прекрасно справились и там.
– Значит, мне нужно вас благодарить? – усмехнулся Ахиллес.
Никодимов ответил серьезно:
– Для меня лучшей благодарностью будет ваше согласие. И вот еще что… Тысячу раз простите, что вторгаюсь в ваши личные дела, но ситуация этого требует, еще и еще раз простите… Мне известно, что есть некая молодая особа, влюбленная в вас столь же крепко, как вы в нее, что вы твердо намерены обвенчаться. – Он тонко улыбнулся. – Вполне возможно, именно эту особу я и видел полчаса назад, но такие детали меня совершенно не интересуют – это уж чисто ваши личные дела… Ахиллес Петрович, я все правильно изложил?
– Правильно, – суховато сказал Ахиллес. – Это обстоятельство чему-то мешает?
– Да что вы, наоборот! Здесь, кстати, для вас еще одна выгода: перейдя на нашу службу, вы избавитесь от этого стоящего сейчас перед вами барьера – я о том, что офицер не имеет права жениться ранее двадцати трех лет. У нас вы сможете обвенчаться с вашей барышней сразу же после окончания ею гимназии. Вижу по вашему лицу, что такая перспектива вас только радует.
– А вас на моем месте она не радовала бы? – усмехнулся Ахиллес.
– Безмерно, – кивнул Никодимов. – Правда, и в полиции требуется разрешение начальства на женитьбу, но заверяю вас честным словом: это – совершеннейшая формальность. К женатым у нас относятся с особенным пиететом. Даже при приеме на службу простых городовых предпочтение отдается женатым. Считается, что они, как бы это выразиться, крепче стоят на ногах, обстоятельнее и с большей ответственностью относятся к службе, нежели холостые. И знаете, жизнь эту точку зрения подтверждает. А знали бы вы, Ахиллес Петрович, под чьим началом вам предстоит служить! Вы, конечно, ничего не слышали об Артемии Францевиче Краско? Ничего удивительного, это имя еще не приобрело широкую общественную огласку – но я уверен, со временем непременно приобретет. Сыщик от Бога, – с нескрываемым уважением произнес Никодимов. – И знаете, что самое занятное? Вплоть до этого времени вы чуть ли не в мелких деталях повторили его биографию молодых лет. Артемий Францевич тоже с детства обожал романы о сыщиках и мечтал после окончания гимназии стать сыщиком. Родня категорически воспротивилась: невместно, мол, для потомственного дворянина, пусть семья и не может похвастать поместьями и богатством – служилое дворянство, как и ваш батюшка. Ну что же… Краско закончил Казанское военное училище и был выпущен… – он сделал театральную паузу, – в тот самый 205-й стрелковый полк, в коем вы сейчас изволите служить. Года через два он пришел к тем же выводам, что и вы теперь: военное дело – не его призвание, перспектив служебного роста никаких. Подал в отставку и поступил рядовым инспектором в Рижскую сыскную полицию – было это четырнадцать лет назад. Великолепный получился сыщик! За шесть лет поднялся до начальника рижского сыскного отделения. Правда, во время известных событий девятьсот пятого года ему с семейством пришлось Ригу покинуть – поступили точные сведения, что уголовники под шумок намерены свести с ним счеты, свалив все на революционеров. Такое случалось не раз – когда уголовные выдавали себя за политических, а порой и те и другие состояли в самой нежной дружбе. Прошло почти три года, а полиция и сегодня не в состоянии сказать точно, кто застрелил в декабре пятого года в Москве заместителя начальника Московской сыскной Войлошникова – то ли революционные боевики, то ли мстившие ему уголовники… Но вернемся к Краско. Два года он прослужил на довольно скучной должности – заместитель начальника полиции Царского Села. Неоднократно писал рапорты с просьбой перевести его в сыскную. В конце концов его назначили заместителем начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции, но прослужил он там буквально пару месяцев: как раз развернулись события в Москве, грянула ревизия сенатора Гирина… И новым начальником Московской сыскной назначили как раз Артемия Францевича[133]. У вас будет отличный учитель, Ахиллес Петрович, лучшего и желать нельзя. – Он помолчал и продолжал несколько загадочным тоном: – И еще одна подробность, безусловно для вас приятная… При известии о задержании Тучина сюда приехали мои коллеги – он в свое время провел успешные «гастроли» в обеих столицах…
– Да, я кое-что слышал, – кивнул Ахиллес. – Драгоценности некой баронессы, наградной перстень с императорским вензелем…
– И это далеко не все, далеко… К счастью для пострадавших, Тучин не был мотом. Он старательно копил деньги и выманенные с помощью «духов» драгоценности. И наши люди заключили с ним сделку – к сожалению, полиции порой приходится идти на подобные сделки со всякой сволочью. О полном забвении грехов речь все же не шла – вернее, он пытался об этом заикаться, но козыри были у наших… В общем, сделка была такова: в обмен на известное смягчение наказания Тучин выдал свой денежный ящик, назвал нижегородский банк, где его держал, выдал шифр. Уже несколько дней как драгоценности возвращены владельцам – правда, двух-трех наши люди пока еще не нашли, но постараются найти. Главное, это стало настоящей сенсацией в светском обществе Петербурга. И баронесса, и гвардии капитан, о которых вы знаете, и еще несколько человек, которых вы не знаете, приняты при дворе. Так что сенсация очень быстро проникла и туда, распространилась и там, дошло до… – он помолчал со значительным лицом, и Ахиллес его прекрасно понял. – Государь распорядился наградить отличившихся. Отличившимся оказался один-единственный человек – вы. По самым достоверным сведениям, в ближайшее время вам будет пожалован Станислав третьей степени. Положительно, вы начинаете службу на гораздо более выгодных стартовых условиях, чем многие, включая вашего покорного слугу: чин штатского поручика, орден, вы уже лично известны императору… Признаться, я вам самую чуточку завидую – хорошей, белой завистью. Мое поколение начинало в гораздо более нелегких условиях…
В голове у Ахиллеса царил совершеннейший сумбур. Он промолвил:
– Пристав Кривошеев внес свой вклад…
– Могу вас заверить, не забыт и пристав… и даже ваш денщик, который вскоре получит медаль «За усердие» – ну, не золотую, конечно, к которой представлен пристав, однако серебряную. – Он тонко улыбнулся. – Его величеству очень понравилось, что среди отличившихся не только офицеры, но и простой русский солдат, опора трона… Как вы думаете, не забрать ли нам его к себе, когда отслужит действительную? Судя по всему, что я о нем знаю, хваткий малый, немного подучить – и готовый агент…
– Вот уж не знаю, что он решит, – сказал Ахиллес. – Собственно говоря, и мне еще следует как следует подумать, прежде чем принять столь важное, меняющее всю жизнь решение…
Никодимов улыбнулся – широко, открыто, – и Ахиллес понял, что ему крайне симпатичен этот человек, о чьем существовании он еще не подозревал всего три четверти часа назад.
– Ахиллес Петрович, вы что, еще не поняли? – улыбаясь, спросил Никодимов. – Вы уже приняли решение, только пока не отдаете себе в этом отчета. Но то, что я читаю в ваших глазах, позволяет заключить, что я не ошибся. Вы уже приняли решение. Вы будете поступать в сыскную.
И Ахиллес с нешуточным удивлением вдруг понял, что собеседник прав: он уже принял решение, но осознал это только сейчас.
– Да, вы правы, – сказал он. – Я согласен.
– Вот и прекрасно, – с некоторым, как показалось Ахиллесу, облегчением сказал Никодимов. – Думаю, теперь самое время попросить у вас рюмку коньяка…
Ахиллес наполнил лафитники. В голове у него все еще был совершеннейший сумбур: многое, в том числе сама жизнь, изменилось столь внезапно, кардинальнейшим образом, что привыкать к этому, он чувствовал, придется еще долго.
– За вашу успешную службу на новом месте, Ахиллес Петрович!
Они чокнулись и выпили.
– Быть может, у вас есть какие-то просьбы?
– Не знаю, стоит ли называть это просьбой… Понимаете, Петр Нилович, в расследовании дел Качурина и Сидельникова принимал определенное участие местный околоточный надзиратель. Человек относительно молодой, смышленый… и, на мой взгляд, имеющий определенные способности к сыскной работе. По-моему, он заслуживает чего-то большего, чем его нынешний пост.
Никодимов без малейшего удивления вынул записную книжку и вечное перо:
– Назовите его фамилию.
Услышав знакомое царапанье, Ахиллес крикнул: