Мое сердце перестает биться. Оно затихло. Молчит, и я умру, потому что сердце не издает ни звука!
– Да, договорились, – слышу я голос Испе́ра, такой нежный и мягкий, как если бы говорил мне «Я люблю тебя». Но он не знает, что я его слышу, и явно произнес нечто совершенно другое: он пообещал отцу, что эта девица навсегда останется в прошлом. И эта девица – я! В прошлом останусь я…
Я задыхаюсь. Хватаю ртом воздух, уверенная в том, что мое сердце остановилось и прямо сейчас я упаду замертво. Свеча мерцает, изображение в воде исчезает, а сердце издает очень громкое «Бум!». Оно, наконец, вспоминает, как должно биться, но от этого все мое тело охватывает дрожь.
«Обычно люди видят в отражении тревожные вещи, понять которые не в силах, – говорила моя добрая фея. – И только мудрые волшебники могут их истолковать. Всем остальным эти образы несут лишь несчастье и огорчение».
Неужели я неправильно истолковала увиденное? Боже, как я надеюсь на это!
Я встаю, открываю окно и выливаю воду на улицу. Конечно, она замерзнет еще до того, как достигнет земли. Теперь мое сердце колотится так, словно ему непременно нужно наверстать упущенное. Голуби, которые с момента визита Испе́ра постоянно поджидают за окном, желая попасть в башенную комнату, проносятся над моей головой и приземляются на кровать. Я сожалею, что решила использовать блуждающий взор. Колдовство – дурацкая вещь, когда срабатывает. Я могу только поздравить Випа и мою фею с их бездарностью в этих делах.
– Испе́р, ты и в самом деле так сказал? – спрашиваю я свою темную тихую комнату. – Ты серьезно пообещал своему отцу бросить меня? После всего, что было?
Я никогда не сомневалась в его любви – не сомневаюсь и сейчас. Я чувствую, что существует какая-то необходимость, которая заставляет его отказаться от меня. Не означает ли это, что нашей общей мечте пришел конец? Так внезапно и так безрадостно?
Если это случится, мой мир никогда не будет прежним. Девушка, оставшаяся в прошлом, будет по нему скучать. С болью в сердце – и во веки веков.
Глава 13
Проходит неделя, и я начинаю сомневаться в своем видении, потому что ничего интересного не происходит. Я занята подготовкой к празднованию Самой Длинной Ночи, и всякий раз, когда приезжаю в город с поручениями для праздника, стучу в дверь жены повара. Ее никогда нет дома, но всегда кто-то видел ее поблизости всего пять минут назад.
Мои письма остаются без ответа, а просьбы к Каникле поговорить с поваром о его жене тоже оказываются напрасными. Каждый раз, когда она встречает его на рынке или сопровождает в порт, где тот заказывает или забирает товары, она забывает, что собиралась сделать. Будь на ее месте кто-то другой, я бы предположила, что он делает это преднамеренно, однако Каникла бездумно живет в лучшем смысле этого слова. Ни планы, ни цели, ни расчеты не омрачают ее разум. Думаю, она самый честный человек из всех, кого я знаю.
Наконец, повар посылает ей приглашение в замок вместе с корзинкой шоколадных сердечек из розового марципана, – точнее, в служебное крыло, где у слуг пройдет небольшой праздник в честь Самой Длинной Ночи за день до настоящего празднования в кругу семьи.
Пока моя фея пытается объяснить мне, что пускать туда Каниклу ни в коем случае нельзя, я изо всех сил притворяюсь глухой. Я не могу запретить своей сестре наслаждаться этим праздником. Ее глаза сияют так, как всегда светятся мои, когда Испе́р объявляет о своем прибытии. Счастье Каниклы – бальзам для моей души и лучшее лекарство от моего страха.
Я заказываю Каникле сани напрокат на утреннее время, и она послушно возвращается с вечера ровно в семь часов. Ее щеки порозовели от холода и возбуждения, локоны растрепались от встречного ветра, а дыхание еще не выровнялось после танцев.
– Как все прошло? – спрашиваю я, открывая ей дверь.
– Это был самый прекрасный день в моей жизни! – отвечает она, сияя, и я действительно еще никогда не видела ее счастливее.
Ну скажите мне, разве может быть что-то неправильное в самом прекрасном дне за всю жизнь? Если этот день стоит того, чтобы жить, было бы нечестно отказывать в этом дне себе или кому-то еще. Я не спрашиваю у Каниклы, говорила ли она с поваром о его жене. Вместо этого решаю оставить эту таинственную даму Випольду. Может, она ненавидит меня – потому и избегает. Но наследному-то принцу она не откажет.
Я хочу, чтобы в этом году у Этци и Каниклы был самый беззаботный праздник Зимнего Солнцестояния. В прошлом году во время Самой Длинной Ночи умерла их мать, и – вместо вечеринки – в нашем доме остались лишь грусть и тоска. Но завтра пусть торжествует веселье, потому что здесь, в Амберлинге, после Самой Длинной Ночи начинается новый год. Я хочу, чтобы мы отпраздновали начало года с уверенностью, что бы ни случилось.
К сожалению, на следующее утро император решает, что моим желаниям не суждено будет сбыться. В город приходит весть, о которой барон не замедлил сообщить нашей семье и которая на время привела в полнейший восторг моих сводных сестер: всем жителям Империи было объявлено, что принц Испе́р на самом деле является принцем Перисалом, первым сыном императора. Он – настоящий наследник престола, который в детстве поменялся ролями со своим братом. Сегодня эта игра в прятки заканчивается, и отныне первенец императора будет добросовестно выполнять свой прирожденный долг.
Спустя полчаса к нам приходит посыльный из имперского города Толовиса в сопровождении своего коллеги из Амберлинга и швыряет на стол для завтрака какой-то документ. От волнения я едва могу читать то, что в нем написано, но все же догадываюсь о содержании этого текста.
Пока я в третий раз пытаюсь вникнуть в первое предложение, моя фея сердито кричит:
– И что это значит? Получается, она не замужем ни за одним из двух принцев? Ни за фальшивым Испе́ром, ни за фальшивым Перисалом?
– Именно так, – очень вежливо и крайне учтиво отвечает чиновник из Амберлинга. – Брак с Его Высочеством принцем Перисалом недействителен, поскольку со стороны мужа брак был заключен под вымышленным именем. Также нет брака и с Его Высочеством принцем Испе́ром, потому что Его Высочество принц Испе́р не подписывал брачный контракт. Таким образом, леди Фарнфли с сегодняшнего дня может снова считать себя незамужней.
Вероятно, в этот момент это и несущественно, но я все равно обозлена тем, что моя добрая фея рассказала о блуждающем взоре. А именно о том, что его трудно истолковать. Чушь собачья! Я с самого начала знала, куда приведет этот неприятный разговор между императором и его сыном. Что, черт возьми, в этом было трудно понять?
– Ты в порядке, Клэри? – спрашивает добрая фея дрожащим голосом, видя, как я, тяжело дыша, застываю на месте. – Дитя мое, здесь, верно, какая-то ошибка!
– Вовсе нет, – заявляет посыльный из Толовиса. – Императорская семья просит вашего понимания и сожалеет о случившемся, а также о любых других неудобствах для семьи Фарнфли. Подпись фальшивым именем представляет собой нарушение закона, которое в Толовисе будет подвергнуто наказанию. Разумеется, ввиду смягчающих обстоятельств принцу Перисалу не придется отбывать тюремный срок, однако он, вероятно, будет оштрафован. Леди Фарнфли обязательно будет присуждена компенсация за боль и страдания после завершения разбирательства по делу.
– Насколько крупная? – спрашивает моя фея-крестная, которая в этот роковой момент куда практичнее меня. – Какова будет эта компенсация? От этой суммы будут зависеть моя подопечная и ее семья, понимаете?
Посыльный из Толовиса морщится так, словно подобные материальные вопросы ему крайне неприятны. Чиновник из Амберлинга только качает головой.
– Говорите уже! – восклицает моя фея. – Она должна быть как минимум такой, чтобы Клэри и ее сестры могли поддерживать прежний уровень жизни.
– Я не знаю, известен ли вам текст брачного контракта, – начинает чиновник из Амберлинга. – Сумма компенсации за страдания определяется исходя из его содержания. В договоре указано, что супруг не берет на себя никаких обязательств и, если брак не удастся, не предусматривает обеспечения его…
– Таково было желание императора! – перебивает его моя фея. – Это он так хотел, но Испе́р – я имею в виду Его проклятое Высочество принц Перисал никогда бы не позволил Клэри остаться у разбитого корыта.
Двое мужчин с жалостью смотрят на мою фею. Они больше не удостаивают меня взглядом, видимо, предполагая, что я превратилась в каменную статую, а потому не способна говорить. Вообще-то я и сама считаю себя похожей на статую, чем на человека, но тем не менее мои уши все еще слышат, – и слышат хорошо. Каждое сказанное слово обжигает меня огнем.
– Если контракт был составлен так, как описывает мой коллега, – объясняет посыльный из Толовиса, – вы можете рассчитывать только на символическую компенсацию. Быть может, пятьдесят золотых монет, максимум.
– Пятьдесят золотых? – повторяет моя фея. – Этого хватит на шесть месяцев! – Она выглядит так, словно хочет вырвать все редкие волоски на голове посыльного из Толовиса по отдельности. Внезапно я с четкостью вспоминаю, как она ударила Испе́ра, и выхожу из своего ступора, собираясь вмешаться.
– Все в порядке, – мягко говорю я и кладу руку ей на плечо. – У джентльменов наверняка еще много дел, и мы не можем задерживать их.
– И все? – кричит моя фея в лицо чиновнику из Амберлинга. – Вам больше нечего сказать? Никакого личного письма… или… или?..
– Нет, – отвечает посыльный от Толовиса. – Дамы.
Он кланяется, так коротко и механически, что заметно, как мало уважения он при этом испытывает, и покидает нашу столовую. Его коллега из Амберлинга выглядит, по крайней мере, смущенным и, несколько раз повторив «Мне очень жаль», уносится из комнаты вслед за посыльным из Толовиса.
Мы слышим, как барон фон Хёк открывает перед мужчинами входную дверь и многословно прощается с ними, явно предполагая, что джентльмены сообщили мне, что я совсем недавно стала женой наследника престола и, следовательно, будущей императрицей Кинипетской Империи. Затем он, преисполненный ожиданием, сует свой клоунский нос в комнату и спрашивает:
– Могут ли сестры леди Клэри теперь продолжить свой завтрак? Леди Каникла крайне расстроена тем, что ее вызвали из-за стола.
Я устало киваю.
– Да, конечно. Фея-крестная, можешь приготовить свежий чай? Я сейчас приду, мне нужно пять минут передышки в библиотеке.
– О, дорогая! – с состраданием восклицает она. – Разве я не должна…
– Нет. Я хочу побыть одна.
После этих слов я мчусь на второй этаж, закрываю за собой дверь библиотеки и опускаюсь за стол отца, который потом стал собственностью моей мачехи. А сейчас он мой. Словно в трансе, я созерцаю те немногие вещи, что стоят на нем: чернильницу, бронзовое пресс-папье в виде двух уток и пару кассовых книг, в которых я записываю наши доходы и расходы.
Шахта в Фишлаппе, которая еще в прошлом году приносила нам немного денег, теперь закрыта. Мне удалось немного сэкономить с лета, потому что почти все расходы взял на себя Испе́р. Тем не менее, я всегда четко понимала, на что нам понадобятся деньги и сколько, если бы не Испе́р. Как будто все время подозревала, что сегодня-завтра он может исчезнуть.
Плата за обучение Этци и Каниклы вносится сразу за весь учебный год, так что сбережений хватит почти на полгода. У меня остается немного времени, чтобы найти новый способ сводить концы с концами. Это успокаивает, и в качестве утешения я достаю из верхнего ящика стола небольшую деревянную коробочку, где храню единственную золотую монету, которую оставил мне мой приемный отец. Я ставлю шкатулку на стол перед собой и открываю ее.
Я постоянно задаюсь вопросом, почему он оставил мне только одну монету, после того как растратил все наследство. Монета очень старая, как сказал мне Вип. Король, нечеткие контуры головы которого выгравированы на этом куске золота, жил восемьсот лет назад. Такие золотые монеты есть у двоюродного дедушки Випольда, который и рассказал принцу, какому из их предков принадлежит каждая голова.
Может, продай я монету, мы были бы обеспечены еще на полгода, потому что она стоит больше, чем золото, из которого она выплавлена. Но я не могу ее продать. Совершенно исключено, чтобы я выпустила эту монету из своих рук, и теперь мне любопытно, с чего это я так привязалась к ней.
Не оставил ли отец эту монету, потому что тоже не мог заставить себя ее продать? Прямо как я? Потому что в этой монете есть что-то, что придает ей неоценимую значимость? Или он оставил ее потому, что она не принадлежала ему? Может, это моя мама дала ему эту монету – для меня. Как напоминание о ней.
Медленно, будто околдованные, кончики моих пальцев тянутся к золотой монете, которую я, с тех пор как достала из банковской ячейки под Замковой горой, брала в руки единожды. Дома я убрала ее в эту шкатулку и сунула в ящик стола. Иногда вынимала шкатулку, чтобы посмотреть на монету. Доставала шкатулку, чтобы показать монету Випу. Но к самой монете я никогда больше не прикасалась.
Едва мои пальцы касаются золота, как меня осеняет! Я знаю это, настолько убеждена, что могла бы поставить на это свою жизнь. Я всегда думала, что эта монета для меня так ценна, потому что напоминает о моем приемном отце, которого я считала своим настоящим папой и большую часть жизни очень и очень любила. Однако правда в том, что, как только касаюсь этого куска золота, я вступаю в контакт со своим настоящим, биологическим отцом.
Это началось год назад: когда я притронулась к этой монете и положила ее в коробку, чары Короля-Призрака начали слабеть. Вот почему снова появились лазейки и пути, ведущие в Царство призраков! Душа Короля-Призрака пробудилась, когда монета попала в мои руки. Теперь его сон все меньше напоминает смерть, а древние ведьмы и колдуны вновь обретают былую силу. Да и я стала сильнее.
Почти напуганная, я кладу монету обратно в шкатулку и возвращаю ее в верхний ящик письменного стола. Как легко теперь было бы сокрушить ненавистного императора! Мне всего-то и нужно – разбудить отца. Но я не хочу этого делать – ни за что, если это означает, что в результате все врата откроются, а древние ведьмы и колдуны станут еще опаснее, чем они есть сейчас. Я не могу втянуть свою страну в войну только потому, что меня отвергли. Даже если сейчас испытываю огромную тоску по своему настоящему отцу – отцу, которого я даже не могу вспомнить, – мне не стоит лгать самой себе.
Потому что печальная правда заключается в том, что в действительности я скучаю только по одному мужчине. Так по нему скучаю, что не знаю, что и думать. Я не хочу отказываться от него, но никто и не спрашивал, хочу ли этого. Я своими ушами слышала, как он обещал своему отцу навсегда оставить меня в прошлом. Он ушел, и мне придется привыкнуть к этому. Это единственное, что я еще могу сделать.
Пронзительный крик с нижнего этажа заставляет меня вздрогнуть и буквально подпрыгнуть на стуле. Я выскакиваю из библиотеки и сбегаю по лестнице. Еще до того, как успеваю спуститься вниз, вижу, как барон фон Хёк марширует к входной двери, а за ним семенит Этци. Заметив меня, он на мгновение останавливается.
– Прошу прощения, леди Клэри, – говорит он. – Меня ждут срочные дела. К сожалению, я должен немедленно вернуться на родину.
– Барон! – восклицает Этци с залитым слезами лицом. – Не уходите так. Прошу Вас! Не уходите так!
Уже дойдя до входной двери, он вдруг поворачивается к Этци:
– Носимый жизни бурными волнами, – цитирует он Ба́ндита Боргера Шелли, – покину я страданий бездну, рай на земле, что был меж нами, и стал безжалостно далек.
Он хлопает дверью, и Этци бросается следом, но, когда открывает дверь на улицу, барона уже нет. Он исчез, словно растворился в воздухе.
Крик боли, что издает Этци, пронзает мое тело, как раскаленная игла. Она выбегает в снег, падает на колени посреди белого снежного великолепия и плачет горькими слезами на зимнем ветру. Палка, которую Этци проглотила ради барона, ломается. Ее гордое сердце разрывается на тысячи осколков.
Я так сильно ощущаю ее горе, что едва могу отличить его от своего собственного. Как он мог использовать и обманывать ее? Я ведь и в самом деле думала, что барон любит ее, неважно, жаден ли он до голубой крови или нет.
Я не могу этого отрицать. Сбылось все то, о чем пророчил филин: принц появился – мы получили признание. Принц ушел, и мы пали.
Ниже, чем раньше.
Глава 14
Первая неделя нового года проходит словно в тихом, пустом сне. Моя фея рассеянна: насыпает соль в сахарницу, подает вместо чая заваренный табак и по три раза на дню теряет свою остроконечную шляпу. Этци отказывается говорить и посещать школу для высокопоставленных дочерей. Вместо этого лежит в своей постели и притворяется больной. В первый школьный день Каникла тщетно ждет, что школьная подруга Анчилла заберет ее в школу. Кажется, будто сани, которые обычно подъезжают к нашим воротам каждое утро, поглотил снежный пейзаж.
– Да, договорились, – слышу я голос Испе́ра, такой нежный и мягкий, как если бы говорил мне «Я люблю тебя». Но он не знает, что я его слышу, и явно произнес нечто совершенно другое: он пообещал отцу, что эта девица навсегда останется в прошлом. И эта девица – я! В прошлом останусь я…
Я задыхаюсь. Хватаю ртом воздух, уверенная в том, что мое сердце остановилось и прямо сейчас я упаду замертво. Свеча мерцает, изображение в воде исчезает, а сердце издает очень громкое «Бум!». Оно, наконец, вспоминает, как должно биться, но от этого все мое тело охватывает дрожь.
«Обычно люди видят в отражении тревожные вещи, понять которые не в силах, – говорила моя добрая фея. – И только мудрые волшебники могут их истолковать. Всем остальным эти образы несут лишь несчастье и огорчение».
Неужели я неправильно истолковала увиденное? Боже, как я надеюсь на это!
Я встаю, открываю окно и выливаю воду на улицу. Конечно, она замерзнет еще до того, как достигнет земли. Теперь мое сердце колотится так, словно ему непременно нужно наверстать упущенное. Голуби, которые с момента визита Испе́ра постоянно поджидают за окном, желая попасть в башенную комнату, проносятся над моей головой и приземляются на кровать. Я сожалею, что решила использовать блуждающий взор. Колдовство – дурацкая вещь, когда срабатывает. Я могу только поздравить Випа и мою фею с их бездарностью в этих делах.
– Испе́р, ты и в самом деле так сказал? – спрашиваю я свою темную тихую комнату. – Ты серьезно пообещал своему отцу бросить меня? После всего, что было?
Я никогда не сомневалась в его любви – не сомневаюсь и сейчас. Я чувствую, что существует какая-то необходимость, которая заставляет его отказаться от меня. Не означает ли это, что нашей общей мечте пришел конец? Так внезапно и так безрадостно?
Если это случится, мой мир никогда не будет прежним. Девушка, оставшаяся в прошлом, будет по нему скучать. С болью в сердце – и во веки веков.
Глава 13
Проходит неделя, и я начинаю сомневаться в своем видении, потому что ничего интересного не происходит. Я занята подготовкой к празднованию Самой Длинной Ночи, и всякий раз, когда приезжаю в город с поручениями для праздника, стучу в дверь жены повара. Ее никогда нет дома, но всегда кто-то видел ее поблизости всего пять минут назад.
Мои письма остаются без ответа, а просьбы к Каникле поговорить с поваром о его жене тоже оказываются напрасными. Каждый раз, когда она встречает его на рынке или сопровождает в порт, где тот заказывает или забирает товары, она забывает, что собиралась сделать. Будь на ее месте кто-то другой, я бы предположила, что он делает это преднамеренно, однако Каникла бездумно живет в лучшем смысле этого слова. Ни планы, ни цели, ни расчеты не омрачают ее разум. Думаю, она самый честный человек из всех, кого я знаю.
Наконец, повар посылает ей приглашение в замок вместе с корзинкой шоколадных сердечек из розового марципана, – точнее, в служебное крыло, где у слуг пройдет небольшой праздник в честь Самой Длинной Ночи за день до настоящего празднования в кругу семьи.
Пока моя фея пытается объяснить мне, что пускать туда Каниклу ни в коем случае нельзя, я изо всех сил притворяюсь глухой. Я не могу запретить своей сестре наслаждаться этим праздником. Ее глаза сияют так, как всегда светятся мои, когда Испе́р объявляет о своем прибытии. Счастье Каниклы – бальзам для моей души и лучшее лекарство от моего страха.
Я заказываю Каникле сани напрокат на утреннее время, и она послушно возвращается с вечера ровно в семь часов. Ее щеки порозовели от холода и возбуждения, локоны растрепались от встречного ветра, а дыхание еще не выровнялось после танцев.
– Как все прошло? – спрашиваю я, открывая ей дверь.
– Это был самый прекрасный день в моей жизни! – отвечает она, сияя, и я действительно еще никогда не видела ее счастливее.
Ну скажите мне, разве может быть что-то неправильное в самом прекрасном дне за всю жизнь? Если этот день стоит того, чтобы жить, было бы нечестно отказывать в этом дне себе или кому-то еще. Я не спрашиваю у Каниклы, говорила ли она с поваром о его жене. Вместо этого решаю оставить эту таинственную даму Випольду. Может, она ненавидит меня – потому и избегает. Но наследному-то принцу она не откажет.
Я хочу, чтобы в этом году у Этци и Каниклы был самый беззаботный праздник Зимнего Солнцестояния. В прошлом году во время Самой Длинной Ночи умерла их мать, и – вместо вечеринки – в нашем доме остались лишь грусть и тоска. Но завтра пусть торжествует веселье, потому что здесь, в Амберлинге, после Самой Длинной Ночи начинается новый год. Я хочу, чтобы мы отпраздновали начало года с уверенностью, что бы ни случилось.
К сожалению, на следующее утро император решает, что моим желаниям не суждено будет сбыться. В город приходит весть, о которой барон не замедлил сообщить нашей семье и которая на время привела в полнейший восторг моих сводных сестер: всем жителям Империи было объявлено, что принц Испе́р на самом деле является принцем Перисалом, первым сыном императора. Он – настоящий наследник престола, который в детстве поменялся ролями со своим братом. Сегодня эта игра в прятки заканчивается, и отныне первенец императора будет добросовестно выполнять свой прирожденный долг.
Спустя полчаса к нам приходит посыльный из имперского города Толовиса в сопровождении своего коллеги из Амберлинга и швыряет на стол для завтрака какой-то документ. От волнения я едва могу читать то, что в нем написано, но все же догадываюсь о содержании этого текста.
Пока я в третий раз пытаюсь вникнуть в первое предложение, моя фея сердито кричит:
– И что это значит? Получается, она не замужем ни за одним из двух принцев? Ни за фальшивым Испе́ром, ни за фальшивым Перисалом?
– Именно так, – очень вежливо и крайне учтиво отвечает чиновник из Амберлинга. – Брак с Его Высочеством принцем Перисалом недействителен, поскольку со стороны мужа брак был заключен под вымышленным именем. Также нет брака и с Его Высочеством принцем Испе́ром, потому что Его Высочество принц Испе́р не подписывал брачный контракт. Таким образом, леди Фарнфли с сегодняшнего дня может снова считать себя незамужней.
Вероятно, в этот момент это и несущественно, но я все равно обозлена тем, что моя добрая фея рассказала о блуждающем взоре. А именно о том, что его трудно истолковать. Чушь собачья! Я с самого начала знала, куда приведет этот неприятный разговор между императором и его сыном. Что, черт возьми, в этом было трудно понять?
– Ты в порядке, Клэри? – спрашивает добрая фея дрожащим голосом, видя, как я, тяжело дыша, застываю на месте. – Дитя мое, здесь, верно, какая-то ошибка!
– Вовсе нет, – заявляет посыльный из Толовиса. – Императорская семья просит вашего понимания и сожалеет о случившемся, а также о любых других неудобствах для семьи Фарнфли. Подпись фальшивым именем представляет собой нарушение закона, которое в Толовисе будет подвергнуто наказанию. Разумеется, ввиду смягчающих обстоятельств принцу Перисалу не придется отбывать тюремный срок, однако он, вероятно, будет оштрафован. Леди Фарнфли обязательно будет присуждена компенсация за боль и страдания после завершения разбирательства по делу.
– Насколько крупная? – спрашивает моя фея-крестная, которая в этот роковой момент куда практичнее меня. – Какова будет эта компенсация? От этой суммы будут зависеть моя подопечная и ее семья, понимаете?
Посыльный из Толовиса морщится так, словно подобные материальные вопросы ему крайне неприятны. Чиновник из Амберлинга только качает головой.
– Говорите уже! – восклицает моя фея. – Она должна быть как минимум такой, чтобы Клэри и ее сестры могли поддерживать прежний уровень жизни.
– Я не знаю, известен ли вам текст брачного контракта, – начинает чиновник из Амберлинга. – Сумма компенсации за страдания определяется исходя из его содержания. В договоре указано, что супруг не берет на себя никаких обязательств и, если брак не удастся, не предусматривает обеспечения его…
– Таково было желание императора! – перебивает его моя фея. – Это он так хотел, но Испе́р – я имею в виду Его проклятое Высочество принц Перисал никогда бы не позволил Клэри остаться у разбитого корыта.
Двое мужчин с жалостью смотрят на мою фею. Они больше не удостаивают меня взглядом, видимо, предполагая, что я превратилась в каменную статую, а потому не способна говорить. Вообще-то я и сама считаю себя похожей на статую, чем на человека, но тем не менее мои уши все еще слышат, – и слышат хорошо. Каждое сказанное слово обжигает меня огнем.
– Если контракт был составлен так, как описывает мой коллега, – объясняет посыльный из Толовиса, – вы можете рассчитывать только на символическую компенсацию. Быть может, пятьдесят золотых монет, максимум.
– Пятьдесят золотых? – повторяет моя фея. – Этого хватит на шесть месяцев! – Она выглядит так, словно хочет вырвать все редкие волоски на голове посыльного из Толовиса по отдельности. Внезапно я с четкостью вспоминаю, как она ударила Испе́ра, и выхожу из своего ступора, собираясь вмешаться.
– Все в порядке, – мягко говорю я и кладу руку ей на плечо. – У джентльменов наверняка еще много дел, и мы не можем задерживать их.
– И все? – кричит моя фея в лицо чиновнику из Амберлинга. – Вам больше нечего сказать? Никакого личного письма… или… или?..
– Нет, – отвечает посыльный от Толовиса. – Дамы.
Он кланяется, так коротко и механически, что заметно, как мало уважения он при этом испытывает, и покидает нашу столовую. Его коллега из Амберлинга выглядит, по крайней мере, смущенным и, несколько раз повторив «Мне очень жаль», уносится из комнаты вслед за посыльным из Толовиса.
Мы слышим, как барон фон Хёк открывает перед мужчинами входную дверь и многословно прощается с ними, явно предполагая, что джентльмены сообщили мне, что я совсем недавно стала женой наследника престола и, следовательно, будущей императрицей Кинипетской Империи. Затем он, преисполненный ожиданием, сует свой клоунский нос в комнату и спрашивает:
– Могут ли сестры леди Клэри теперь продолжить свой завтрак? Леди Каникла крайне расстроена тем, что ее вызвали из-за стола.
Я устало киваю.
– Да, конечно. Фея-крестная, можешь приготовить свежий чай? Я сейчас приду, мне нужно пять минут передышки в библиотеке.
– О, дорогая! – с состраданием восклицает она. – Разве я не должна…
– Нет. Я хочу побыть одна.
После этих слов я мчусь на второй этаж, закрываю за собой дверь библиотеки и опускаюсь за стол отца, который потом стал собственностью моей мачехи. А сейчас он мой. Словно в трансе, я созерцаю те немногие вещи, что стоят на нем: чернильницу, бронзовое пресс-папье в виде двух уток и пару кассовых книг, в которых я записываю наши доходы и расходы.
Шахта в Фишлаппе, которая еще в прошлом году приносила нам немного денег, теперь закрыта. Мне удалось немного сэкономить с лета, потому что почти все расходы взял на себя Испе́р. Тем не менее, я всегда четко понимала, на что нам понадобятся деньги и сколько, если бы не Испе́р. Как будто все время подозревала, что сегодня-завтра он может исчезнуть.
Плата за обучение Этци и Каниклы вносится сразу за весь учебный год, так что сбережений хватит почти на полгода. У меня остается немного времени, чтобы найти новый способ сводить концы с концами. Это успокаивает, и в качестве утешения я достаю из верхнего ящика стола небольшую деревянную коробочку, где храню единственную золотую монету, которую оставил мне мой приемный отец. Я ставлю шкатулку на стол перед собой и открываю ее.
Я постоянно задаюсь вопросом, почему он оставил мне только одну монету, после того как растратил все наследство. Монета очень старая, как сказал мне Вип. Король, нечеткие контуры головы которого выгравированы на этом куске золота, жил восемьсот лет назад. Такие золотые монеты есть у двоюродного дедушки Випольда, который и рассказал принцу, какому из их предков принадлежит каждая голова.
Может, продай я монету, мы были бы обеспечены еще на полгода, потому что она стоит больше, чем золото, из которого она выплавлена. Но я не могу ее продать. Совершенно исключено, чтобы я выпустила эту монету из своих рук, и теперь мне любопытно, с чего это я так привязалась к ней.
Не оставил ли отец эту монету, потому что тоже не мог заставить себя ее продать? Прямо как я? Потому что в этой монете есть что-то, что придает ей неоценимую значимость? Или он оставил ее потому, что она не принадлежала ему? Может, это моя мама дала ему эту монету – для меня. Как напоминание о ней.
Медленно, будто околдованные, кончики моих пальцев тянутся к золотой монете, которую я, с тех пор как достала из банковской ячейки под Замковой горой, брала в руки единожды. Дома я убрала ее в эту шкатулку и сунула в ящик стола. Иногда вынимала шкатулку, чтобы посмотреть на монету. Доставала шкатулку, чтобы показать монету Випу. Но к самой монете я никогда больше не прикасалась.
Едва мои пальцы касаются золота, как меня осеняет! Я знаю это, настолько убеждена, что могла бы поставить на это свою жизнь. Я всегда думала, что эта монета для меня так ценна, потому что напоминает о моем приемном отце, которого я считала своим настоящим папой и большую часть жизни очень и очень любила. Однако правда в том, что, как только касаюсь этого куска золота, я вступаю в контакт со своим настоящим, биологическим отцом.
Это началось год назад: когда я притронулась к этой монете и положила ее в коробку, чары Короля-Призрака начали слабеть. Вот почему снова появились лазейки и пути, ведущие в Царство призраков! Душа Короля-Призрака пробудилась, когда монета попала в мои руки. Теперь его сон все меньше напоминает смерть, а древние ведьмы и колдуны вновь обретают былую силу. Да и я стала сильнее.
Почти напуганная, я кладу монету обратно в шкатулку и возвращаю ее в верхний ящик письменного стола. Как легко теперь было бы сокрушить ненавистного императора! Мне всего-то и нужно – разбудить отца. Но я не хочу этого делать – ни за что, если это означает, что в результате все врата откроются, а древние ведьмы и колдуны станут еще опаснее, чем они есть сейчас. Я не могу втянуть свою страну в войну только потому, что меня отвергли. Даже если сейчас испытываю огромную тоску по своему настоящему отцу – отцу, которого я даже не могу вспомнить, – мне не стоит лгать самой себе.
Потому что печальная правда заключается в том, что в действительности я скучаю только по одному мужчине. Так по нему скучаю, что не знаю, что и думать. Я не хочу отказываться от него, но никто и не спрашивал, хочу ли этого. Я своими ушами слышала, как он обещал своему отцу навсегда оставить меня в прошлом. Он ушел, и мне придется привыкнуть к этому. Это единственное, что я еще могу сделать.
Пронзительный крик с нижнего этажа заставляет меня вздрогнуть и буквально подпрыгнуть на стуле. Я выскакиваю из библиотеки и сбегаю по лестнице. Еще до того, как успеваю спуститься вниз, вижу, как барон фон Хёк марширует к входной двери, а за ним семенит Этци. Заметив меня, он на мгновение останавливается.
– Прошу прощения, леди Клэри, – говорит он. – Меня ждут срочные дела. К сожалению, я должен немедленно вернуться на родину.
– Барон! – восклицает Этци с залитым слезами лицом. – Не уходите так. Прошу Вас! Не уходите так!
Уже дойдя до входной двери, он вдруг поворачивается к Этци:
– Носимый жизни бурными волнами, – цитирует он Ба́ндита Боргера Шелли, – покину я страданий бездну, рай на земле, что был меж нами, и стал безжалостно далек.
Он хлопает дверью, и Этци бросается следом, но, когда открывает дверь на улицу, барона уже нет. Он исчез, словно растворился в воздухе.
Крик боли, что издает Этци, пронзает мое тело, как раскаленная игла. Она выбегает в снег, падает на колени посреди белого снежного великолепия и плачет горькими слезами на зимнем ветру. Палка, которую Этци проглотила ради барона, ломается. Ее гордое сердце разрывается на тысячи осколков.
Я так сильно ощущаю ее горе, что едва могу отличить его от своего собственного. Как он мог использовать и обманывать ее? Я ведь и в самом деле думала, что барон любит ее, неважно, жаден ли он до голубой крови или нет.
Я не могу этого отрицать. Сбылось все то, о чем пророчил филин: принц появился – мы получили признание. Принц ушел, и мы пали.
Ниже, чем раньше.
Глава 14
Первая неделя нового года проходит словно в тихом, пустом сне. Моя фея рассеянна: насыпает соль в сахарницу, подает вместо чая заваренный табак и по три раза на дню теряет свою остроконечную шляпу. Этци отказывается говорить и посещать школу для высокопоставленных дочерей. Вместо этого лежит в своей постели и притворяется больной. В первый школьный день Каникла тщетно ждет, что школьная подруга Анчилла заберет ее в школу. Кажется, будто сани, которые обычно подъезжают к нашим воротам каждое утро, поглотил снежный пейзаж.