– Из ружья. Из чего еще, нахрен, люди обычно…
– Как он его удержать-то мог? В одной руке фонарь, в другой видеокамера…
– А я откуда знаю, как он его держал?
– Он же, бля, не осьминог.
– Может, он фонарь в зубах зажал.
– А как он орал тогда на всех?
Бобби упрямится:
– Я одно знаю: Джон Джо показывал мне пулевое ранение.
– Тот парняга Джону Джо по сусалам фонарем съездил, и больше ничего. Если Джон Джо тебе рану от пули показывал, так это он сам себе ее засадил – один конец винтаря от другого не отличит…
Всеобщий пылкий спор продолжается, Кел смотрит на Марта, тот улыбается.
– Не слушай этих идиётов, – говорит Март, – насчет Белинды. У тебя от нее мозги потекут. Хороводы с феечками тебя водить заставит при полной луне, а ты под это не заточен. Держись Лены.
Пространство Кел по-прежнему ощущает чудно́ – кажется, будто лицо Марта располагается совсем близко и слегка водянистое по краям.
– Так, значит, – говорит Кел, – Лорд Дрян тут больше не живет.
– Я б решил, что он вернулся в Англию, – отзывается Март, прикинув вероятности. – Ему там больше радости. Интересно, дописал он там роман свой или нет.
– Что вы там творите с барсуками, ребята, меня не касается.
– Я с ними ничего не творю, – напоминает ему Март. – Вот как есть, я ж сказал уже. Ничему живому вреда не причиню, если нужды в том нету.
Келу хотелось бы, чтобы голова у него была гораздо яснее. Отхлебывает пива – в надежде, что оно разбавит потин у него в крови.
– Знаешь, что ты сделал замечательного? – спрашивает Март, нацеливая на Кела узловатый палец. – Когда только-только въехал? Совета попросил. То и дело спрашивал меня, у кого лучше всего стройматериалы закупать да как отстойник обустраивать. Ты у меня за это на хорошем счету. Мудр тот человек, кто просекает необходимость в совете местного, знающего, что тут куда. “Этот парняга не кончит, как Лорд Дрян, – подумал я, – у этого парняги все будет шик”. – Март укоризненно вперяется в Кела сквозь завесу густеющего дыма. – А потом совсем перестал. Что стряслось, вьюноша? Я тебя сбил с пути истинного, а ты мне не сообщил?
– Я не в курсе, – отвечает Кел. – А ты меня сбил?
– Нет, не сбивал. Так чего ж ты больше не спрашиваешь у меня совета? Думаешь, тебе больше не надо, а? Ты это место просек и мировецки сам разбираешься?
– Лады, – говорит Кел. – Дай какой-нибудь совет.
– Вот, – одобрительно отзывается Март. – Другое дело.
Усаживается поглубже на банкетку и устремляет взгляд в потолок, испятнанный сыростью. Музыка замедлилась до чего-то стародавнего и тоскливого, дудка вьет мелодию, Келу неведомую, под нею протяжно и тихо гудит скрипка.
– Как брат помер, – говорит Март, – я вроде неприкаянный стал немножко. Одинехонек вечерами-то зимними, и поболтать не с кем. Типа сам не свой был, покоя не находил. Оно нездоровое. Так я тебе скажу, чем я занялся. Поехал в книжный магазин в Голуэй и назаказал там кучу книжек по геологии ентой. И читал я те книжки от доски до доски. Могу рассказать тебе все, что можно знать о здешней геологии.
Показывает в окошко, плотно укрытое тьмой.
– Вон те горы, – говорит он, – куда ты на свой променадец отправился давеча. То красный песчаник. Четыреста миллионов лет назад они возникли, когда суша тянулась аж до самого экватора. Зелено тут не было, сплошная красная пустыня, едва ль какая на ней жизнь. Но потом и дождей хватило – как из ведра. Если подняться туда и копнуть, увидишь слои гальки, песка и ила, поймешь, что были потопы в той пустыне. Несколько миллионов лет спустя два континента столкнулись друг с дружкой и сморщили те горы, как бумагу, вот почему там кое-какие скалы стоят вертикально. Вулкан швырял камни вверх и гнал лаву по склонам.
Март тянется к пинте, улыбается Келу.
– Когда ты подался чуточку полазить, – продолжает он, – вот куда ты влез. Мне неимоверно утешительно это понимать. Что́ мы там творим в тех горах, прогулка твоя, самогонево Малахи и все такое прочее – оно нисколечко ничего не меняет. Чисто мошки.
Он чествует Кела пинтой и долго отхлебывает из нее.
– Вот чем я занялся, – говорит он, утирая пену с губы, – когда на уме у меня неспокойно стало.
Кел говорит:
– Не знаю, по мне ли геология.
– Необязательно геология, – уверяет его Март, – что тебе самому по нраву. Может, астрономия, а то у тебя ж целое небо в собственном распоряжении, вдали от городских огней-то? Заведи себе телескоп ентот да карты – и вперед. Или чуток латыни тебе мог бы прийтись. Ты мне кажешься человеком, которому досталось совсем не все образование, какое ему по силам. У нас тут крепкая традиция добывать образование самостоятельно, если никто на тарелочке не подносит. И раз уж ты тут с нами, очень даже по делу будет, если присоединишься.
– Это из той же оперы, что Бобби гармонику приобрести? – спрашивает Кел. – Занять меня, чтоб я тут не начал херь дурную вытворять?
– Я о тебе пекусь, вот и все, – отвечает Март. В кои-то веки нет у него в голосе насмешливого выверта. – Ты прыличный мужик, и я б хотел, чтоб ты тут был счастлив. Ты этого заслуживаешь. – Хлопает Кела по плечу, на лице возникает ухмылка. – А коли свихнешься на пришельцах, как Бобби, выслушивать тебя придется мне. Заведи себе телескоп. И давай-ка сходи возьми мне пинту – в уплату за добрый совет.
Когда Кел возвращается, шагая очень осторожно с Мартовой и своей пинтами, их разговор явно окончен, Март глубоко погрузился в спор с двумя другими мужиками насчет сравнительных достоинств двух телевикторин, о которых Кел не слыхивал, и прерывается он, только чтоб подмигнуть Келу, забирая у него стакан.
Вечер продолжается. Дискуссия о телевикторинах оказывается такой жаркой, что Кел придавливает ладонью стол – на случай, если кто-то попытается его перевернуть, – но затем все как-то само растворяется во всплеске оскорблений и хохота. Дейрдре поет “Брежу”[44] скорбным контральто, голова запрокинута, веки сомкнуты. Бутылка из-под “Люкозэйда” пустеет, и Малахи извлекает из-под стола вторую. Музыкальный угол заряжает дикий рил, и публика притоптывает да прихлопывает по столам в такт.
– Знаешь, что мы думали, когда ты только-только приехал? – вопит Бобби Келу, перекрикивая музыку. Волосы у Бобби выбиваются из опрятного зачеса, взгляд с трудом сосредоточивается на лице Кела. – Мы думали, ты из американских этих проповедников и будешь орать у дороги про Судный день.
– Я не думал, – говорит Сенан. – Я думал, ты из этих гамнюков-хипстеров и будешь у Норин авокадо требовать.
– Все из-за бороды, – поясняет Март. – У нас тут таких немного. Надо было ее как-то объяснить.
– Этот вот парень считал, ты в бегах, – добавляет еще кто-то, пихая соседа локтем.
– Да лень мне просто, – говорит Кел. – Бросил бриться, а потом раз – и уже вот так.
– Мы тебе с этим подсобим, – подает густой голос мужик из угла.
– Я привык, – говорит Кел. – Думаю, поживу с ней еще чуток.
– Лена имеет право глянуть, что там под бородой, прежде чем ввязываться.
– Красавец будешь.
– У Норин есть бритвы.
– Барти! Дай-ка сюда ключи от лавки!
Все скалятся на Кела, подаются вперед, возносят стаканы. Рил колотится, словно сердце.
Кел примеривается к ним весь вечер – на всякий случай. Мужик с низким голосом в углу – в приоритете. С ним и с Сенаном может быть канитель – и еще, пожалуй, с Малахи, но если с ними управиться, остальные, скорее всего, сдадут назад. Кел изготавливается – уж как может.
– Вы это бросьте, – говорит им Март, обнимая Кела за плечи. – Сказал я вам сразу, этот парень – молодец-огурец. И разве ж не прав я? Раз хочется ему Чубакку себе на голове отрастить, пусть.
На миг ниша затихает, всё держится на грани и готово свалиться туда или сюда. Затем Сенан взвывает от хохота, остальные следом, будто всю дорогу разыгрывали Кела.
– Во лицо-то у него стало, – говорит кто-то, – решил, видать, что его, бля, обкорнают, как овцу.
Кто-то еще кричит:
– Вы гляньте на него, всех нас завалить готов! Брось, паря, ну!
Все откидываются на сиденьях, смеясь, взглядов с Кела пока не сводят, и кто-то кричит Барти, чтоб тащил еще одну пинту этому психу. Кел глаз не отводит и ржет так же громко и долго, как и все вокруг. Размышляет, кто из них вероятнее всего проводит ночи в полях с овцой и острым ножиком.
Сенан поет что-то ирландское, судя по всему, длинными меланхолическими фразами с трелями в конце, закинув голову и закрыв глаза. Мужик с глубоким голосом, которого, оказывается, зовут Франси, подсаживается, чтоб познакомиться с Келом, и это почему-то приводит к полному изложению того, как настоящая любовь Франси покинула его, потому что тому пришлось ухаживать за матерью, пока мать двенадцать лет угасала, – история получается до того душераздирающая, что Кел бросается купить Франси пинту, и им обоим необходимо тяпнуть еще по стопке потина. В какой-то миг исчезает Дейрдре, а с нею мужик голяком-в-витрине. Кто-то, пока Барти не смотрит, запускает над баром резиновую рыбу, и все, надсаживая легкие, подпевают ей “Переживу”.
Когда народ начинает расходиться, Кел достаточно пьян, чтобы принять от Марта предложение подбросить его до дома, – в основном из смятенного ощущения, что отказаться будет некрасиво, раз уж он обязан Марту бородой. Март распевает всю дорогу надтреснутым тенором поразительной громкости удалые песенки про девиц, что краше всех в городе, время от времени пропуская слова. Холодный воздух струится в открытые окна, облака драные, и по лобовому стеклу головокружительно проскакивают звезды и тьма. Автомобиль взлетает на каждой рытвине. Кел прикидывает, что домой они либо доберутся, либо нет, и подтягивает на припевах.
– Ну вот, – говорит Март, ударяя по тормозам у ворот Кела. – Как желудок-то ентот твой?
– Неплохо, – отвечает Кел, возясь с замком ремня безопасности. В кармане зудит телефон. Чтобы понять, что это вообще такое, требуется некоторое время. А затем до Кела доходит, что это наверняка Алисса пишет в Вотсапп: “Извини, пропустила, до скорого!” Оставляет телефон где он есть.
– Конечно же. Лучше некуда. – Пушистая шевелюра Марта скособочена на сторону. Вид у него блаженно счастливый.
– Барти, кажется, был рад от нас отделаться, – замечает Кел. Когда последний раз смотрел на часы, было три пополуночи.
– Барти, – произносит Март с царственной укоризной. – Еще б, да сам паб не его даже. Он его подгреб только потому, что сыну Шона Ога больше понравилось в конторе сидеть, баба он эдакая. Ничего, потерпит, иногда случается у нас веселушка.
– Может, надо было мне выдать Малахи пару дубов? – спрашивает Кел. – За… – правильное слово нейдет в голову, – смгонку?
– А то, я все уладил, – уведомляет его Март. – Со мной сочтешься в другой раз. У тебя будет масса вможозн… взожмон… – Он машет рукой на Кела и сдается.
– Ой, – говорит Кел, вываливаясь из машины. Ловит равновесие. – Спасибо за подвоз. И за приглашение.
– Вот это вечерок, братишка, – говорит Март, наклоняясь над пассажирским сиденьем ниже необходимого. – Запомнишь его, а?
– Не уверен, что вообще хоть что-то вспомню, – произносит Кел, Март смеется.
– Едрить, да шик все будет. Проспишься хорошенько, и больше ничего не надо.
– Так и собираюсь, – говорит Кел. – И ты тоже.
– Да, и я тоже, – соглашается Март. Лицо сморщивается в ухмылке. – Я собирался принять смену у Пи-Джея с полночи, помнишь? Зря я. Никак такого расклада не могло быть. Но я ж оптимист по жизни. – Машет Келу и с ревом уносится по дороге, виляя задними габаритами.
Кел решает до самого дома прямо сразу не тащиться. Укладывается в траву и смотрит на звезды – они густы и буйны, как одуванчики по всему небу. Кел думает о телескопе, как предложил Март, и решает, что телескоп – это не по нему. Лучше разбираться в звездах его не тянет, они ему нравятся как есть. Такая у него черта, к добру ли, к худу ли: он всегда предпочитал занимать ум тем, на что способен как-то повлиять.
Чуть погодя трезвеет достаточно, чтоб ощущать, как впиваются в спину камешки и просачивается в нутро холод. А еще постепенно понимает, что, возможно, не стоит тут валяться, пока по округе шляется тот, кто режет овцам глотки.
Кел потихоньку встает, голова кружится, и нужно ненадолго пригнуться, уперев руки в ляжки, чтобы унять кружение. Затем бредет к дому через лужайку, та кажется ему обширной и голой. В полях ни движения, в изгородях и среди ветвей ни звука; ночь подобралась к самой глубокой своей точке, к пустынной предрассветной границе. Лесок во владениях Кела – густой мазок среди звезд, безмолвный, недвижимый. Дом Марта темен.
– Как он его удержать-то мог? В одной руке фонарь, в другой видеокамера…
– А я откуда знаю, как он его держал?
– Он же, бля, не осьминог.
– Может, он фонарь в зубах зажал.
– А как он орал тогда на всех?
Бобби упрямится:
– Я одно знаю: Джон Джо показывал мне пулевое ранение.
– Тот парняга Джону Джо по сусалам фонарем съездил, и больше ничего. Если Джон Джо тебе рану от пули показывал, так это он сам себе ее засадил – один конец винтаря от другого не отличит…
Всеобщий пылкий спор продолжается, Кел смотрит на Марта, тот улыбается.
– Не слушай этих идиётов, – говорит Март, – насчет Белинды. У тебя от нее мозги потекут. Хороводы с феечками тебя водить заставит при полной луне, а ты под это не заточен. Держись Лены.
Пространство Кел по-прежнему ощущает чудно́ – кажется, будто лицо Марта располагается совсем близко и слегка водянистое по краям.
– Так, значит, – говорит Кел, – Лорд Дрян тут больше не живет.
– Я б решил, что он вернулся в Англию, – отзывается Март, прикинув вероятности. – Ему там больше радости. Интересно, дописал он там роман свой или нет.
– Что вы там творите с барсуками, ребята, меня не касается.
– Я с ними ничего не творю, – напоминает ему Март. – Вот как есть, я ж сказал уже. Ничему живому вреда не причиню, если нужды в том нету.
Келу хотелось бы, чтобы голова у него была гораздо яснее. Отхлебывает пива – в надежде, что оно разбавит потин у него в крови.
– Знаешь, что ты сделал замечательного? – спрашивает Март, нацеливая на Кела узловатый палец. – Когда только-только въехал? Совета попросил. То и дело спрашивал меня, у кого лучше всего стройматериалы закупать да как отстойник обустраивать. Ты у меня за это на хорошем счету. Мудр тот человек, кто просекает необходимость в совете местного, знающего, что тут куда. “Этот парняга не кончит, как Лорд Дрян, – подумал я, – у этого парняги все будет шик”. – Март укоризненно вперяется в Кела сквозь завесу густеющего дыма. – А потом совсем перестал. Что стряслось, вьюноша? Я тебя сбил с пути истинного, а ты мне не сообщил?
– Я не в курсе, – отвечает Кел. – А ты меня сбил?
– Нет, не сбивал. Так чего ж ты больше не спрашиваешь у меня совета? Думаешь, тебе больше не надо, а? Ты это место просек и мировецки сам разбираешься?
– Лады, – говорит Кел. – Дай какой-нибудь совет.
– Вот, – одобрительно отзывается Март. – Другое дело.
Усаживается поглубже на банкетку и устремляет взгляд в потолок, испятнанный сыростью. Музыка замедлилась до чего-то стародавнего и тоскливого, дудка вьет мелодию, Келу неведомую, под нею протяжно и тихо гудит скрипка.
– Как брат помер, – говорит Март, – я вроде неприкаянный стал немножко. Одинехонек вечерами-то зимними, и поболтать не с кем. Типа сам не свой был, покоя не находил. Оно нездоровое. Так я тебе скажу, чем я занялся. Поехал в книжный магазин в Голуэй и назаказал там кучу книжек по геологии ентой. И читал я те книжки от доски до доски. Могу рассказать тебе все, что можно знать о здешней геологии.
Показывает в окошко, плотно укрытое тьмой.
– Вон те горы, – говорит он, – куда ты на свой променадец отправился давеча. То красный песчаник. Четыреста миллионов лет назад они возникли, когда суша тянулась аж до самого экватора. Зелено тут не было, сплошная красная пустыня, едва ль какая на ней жизнь. Но потом и дождей хватило – как из ведра. Если подняться туда и копнуть, увидишь слои гальки, песка и ила, поймешь, что были потопы в той пустыне. Несколько миллионов лет спустя два континента столкнулись друг с дружкой и сморщили те горы, как бумагу, вот почему там кое-какие скалы стоят вертикально. Вулкан швырял камни вверх и гнал лаву по склонам.
Март тянется к пинте, улыбается Келу.
– Когда ты подался чуточку полазить, – продолжает он, – вот куда ты влез. Мне неимоверно утешительно это понимать. Что́ мы там творим в тех горах, прогулка твоя, самогонево Малахи и все такое прочее – оно нисколечко ничего не меняет. Чисто мошки.
Он чествует Кела пинтой и долго отхлебывает из нее.
– Вот чем я занялся, – говорит он, утирая пену с губы, – когда на уме у меня неспокойно стало.
Кел говорит:
– Не знаю, по мне ли геология.
– Необязательно геология, – уверяет его Март, – что тебе самому по нраву. Может, астрономия, а то у тебя ж целое небо в собственном распоряжении, вдали от городских огней-то? Заведи себе телескоп ентот да карты – и вперед. Или чуток латыни тебе мог бы прийтись. Ты мне кажешься человеком, которому досталось совсем не все образование, какое ему по силам. У нас тут крепкая традиция добывать образование самостоятельно, если никто на тарелочке не подносит. И раз уж ты тут с нами, очень даже по делу будет, если присоединишься.
– Это из той же оперы, что Бобби гармонику приобрести? – спрашивает Кел. – Занять меня, чтоб я тут не начал херь дурную вытворять?
– Я о тебе пекусь, вот и все, – отвечает Март. В кои-то веки нет у него в голосе насмешливого выверта. – Ты прыличный мужик, и я б хотел, чтоб ты тут был счастлив. Ты этого заслуживаешь. – Хлопает Кела по плечу, на лице возникает ухмылка. – А коли свихнешься на пришельцах, как Бобби, выслушивать тебя придется мне. Заведи себе телескоп. И давай-ка сходи возьми мне пинту – в уплату за добрый совет.
Когда Кел возвращается, шагая очень осторожно с Мартовой и своей пинтами, их разговор явно окончен, Март глубоко погрузился в спор с двумя другими мужиками насчет сравнительных достоинств двух телевикторин, о которых Кел не слыхивал, и прерывается он, только чтоб подмигнуть Келу, забирая у него стакан.
Вечер продолжается. Дискуссия о телевикторинах оказывается такой жаркой, что Кел придавливает ладонью стол – на случай, если кто-то попытается его перевернуть, – но затем все как-то само растворяется во всплеске оскорблений и хохота. Дейрдре поет “Брежу”[44] скорбным контральто, голова запрокинута, веки сомкнуты. Бутылка из-под “Люкозэйда” пустеет, и Малахи извлекает из-под стола вторую. Музыкальный угол заряжает дикий рил, и публика притоптывает да прихлопывает по столам в такт.
– Знаешь, что мы думали, когда ты только-только приехал? – вопит Бобби Келу, перекрикивая музыку. Волосы у Бобби выбиваются из опрятного зачеса, взгляд с трудом сосредоточивается на лице Кела. – Мы думали, ты из американских этих проповедников и будешь орать у дороги про Судный день.
– Я не думал, – говорит Сенан. – Я думал, ты из этих гамнюков-хипстеров и будешь у Норин авокадо требовать.
– Все из-за бороды, – поясняет Март. – У нас тут таких немного. Надо было ее как-то объяснить.
– Этот вот парень считал, ты в бегах, – добавляет еще кто-то, пихая соседа локтем.
– Да лень мне просто, – говорит Кел. – Бросил бриться, а потом раз – и уже вот так.
– Мы тебе с этим подсобим, – подает густой голос мужик из угла.
– Я привык, – говорит Кел. – Думаю, поживу с ней еще чуток.
– Лена имеет право глянуть, что там под бородой, прежде чем ввязываться.
– Красавец будешь.
– У Норин есть бритвы.
– Барти! Дай-ка сюда ключи от лавки!
Все скалятся на Кела, подаются вперед, возносят стаканы. Рил колотится, словно сердце.
Кел примеривается к ним весь вечер – на всякий случай. Мужик с низким голосом в углу – в приоритете. С ним и с Сенаном может быть канитель – и еще, пожалуй, с Малахи, но если с ними управиться, остальные, скорее всего, сдадут назад. Кел изготавливается – уж как может.
– Вы это бросьте, – говорит им Март, обнимая Кела за плечи. – Сказал я вам сразу, этот парень – молодец-огурец. И разве ж не прав я? Раз хочется ему Чубакку себе на голове отрастить, пусть.
На миг ниша затихает, всё держится на грани и готово свалиться туда или сюда. Затем Сенан взвывает от хохота, остальные следом, будто всю дорогу разыгрывали Кела.
– Во лицо-то у него стало, – говорит кто-то, – решил, видать, что его, бля, обкорнают, как овцу.
Кто-то еще кричит:
– Вы гляньте на него, всех нас завалить готов! Брось, паря, ну!
Все откидываются на сиденьях, смеясь, взглядов с Кела пока не сводят, и кто-то кричит Барти, чтоб тащил еще одну пинту этому психу. Кел глаз не отводит и ржет так же громко и долго, как и все вокруг. Размышляет, кто из них вероятнее всего проводит ночи в полях с овцой и острым ножиком.
Сенан поет что-то ирландское, судя по всему, длинными меланхолическими фразами с трелями в конце, закинув голову и закрыв глаза. Мужик с глубоким голосом, которого, оказывается, зовут Франси, подсаживается, чтоб познакомиться с Келом, и это почему-то приводит к полному изложению того, как настоящая любовь Франси покинула его, потому что тому пришлось ухаживать за матерью, пока мать двенадцать лет угасала, – история получается до того душераздирающая, что Кел бросается купить Франси пинту, и им обоим необходимо тяпнуть еще по стопке потина. В какой-то миг исчезает Дейрдре, а с нею мужик голяком-в-витрине. Кто-то, пока Барти не смотрит, запускает над баром резиновую рыбу, и все, надсаживая легкие, подпевают ей “Переживу”.
Когда народ начинает расходиться, Кел достаточно пьян, чтобы принять от Марта предложение подбросить его до дома, – в основном из смятенного ощущения, что отказаться будет некрасиво, раз уж он обязан Марту бородой. Март распевает всю дорогу надтреснутым тенором поразительной громкости удалые песенки про девиц, что краше всех в городе, время от времени пропуская слова. Холодный воздух струится в открытые окна, облака драные, и по лобовому стеклу головокружительно проскакивают звезды и тьма. Автомобиль взлетает на каждой рытвине. Кел прикидывает, что домой они либо доберутся, либо нет, и подтягивает на припевах.
– Ну вот, – говорит Март, ударяя по тормозам у ворот Кела. – Как желудок-то ентот твой?
– Неплохо, – отвечает Кел, возясь с замком ремня безопасности. В кармане зудит телефон. Чтобы понять, что это вообще такое, требуется некоторое время. А затем до Кела доходит, что это наверняка Алисса пишет в Вотсапп: “Извини, пропустила, до скорого!” Оставляет телефон где он есть.
– Конечно же. Лучше некуда. – Пушистая шевелюра Марта скособочена на сторону. Вид у него блаженно счастливый.
– Барти, кажется, был рад от нас отделаться, – замечает Кел. Когда последний раз смотрел на часы, было три пополуночи.
– Барти, – произносит Март с царственной укоризной. – Еще б, да сам паб не его даже. Он его подгреб только потому, что сыну Шона Ога больше понравилось в конторе сидеть, баба он эдакая. Ничего, потерпит, иногда случается у нас веселушка.
– Может, надо было мне выдать Малахи пару дубов? – спрашивает Кел. – За… – правильное слово нейдет в голову, – смгонку?
– А то, я все уладил, – уведомляет его Март. – Со мной сочтешься в другой раз. У тебя будет масса вможозн… взожмон… – Он машет рукой на Кела и сдается.
– Ой, – говорит Кел, вываливаясь из машины. Ловит равновесие. – Спасибо за подвоз. И за приглашение.
– Вот это вечерок, братишка, – говорит Март, наклоняясь над пассажирским сиденьем ниже необходимого. – Запомнишь его, а?
– Не уверен, что вообще хоть что-то вспомню, – произносит Кел, Март смеется.
– Едрить, да шик все будет. Проспишься хорошенько, и больше ничего не надо.
– Так и собираюсь, – говорит Кел. – И ты тоже.
– Да, и я тоже, – соглашается Март. Лицо сморщивается в ухмылке. – Я собирался принять смену у Пи-Джея с полночи, помнишь? Зря я. Никак такого расклада не могло быть. Но я ж оптимист по жизни. – Машет Келу и с ревом уносится по дороге, виляя задними габаритами.
Кел решает до самого дома прямо сразу не тащиться. Укладывается в траву и смотрит на звезды – они густы и буйны, как одуванчики по всему небу. Кел думает о телескопе, как предложил Март, и решает, что телескоп – это не по нему. Лучше разбираться в звездах его не тянет, они ему нравятся как есть. Такая у него черта, к добру ли, к худу ли: он всегда предпочитал занимать ум тем, на что способен как-то повлиять.
Чуть погодя трезвеет достаточно, чтоб ощущать, как впиваются в спину камешки и просачивается в нутро холод. А еще постепенно понимает, что, возможно, не стоит тут валяться, пока по округе шляется тот, кто режет овцам глотки.
Кел потихоньку встает, голова кружится, и нужно ненадолго пригнуться, уперев руки в ляжки, чтобы унять кружение. Затем бредет к дому через лужайку, та кажется ему обширной и голой. В полях ни движения, в изгородях и среди ветвей ни звука; ночь подобралась к самой глубокой своей точке, к пустынной предрассветной границе. Лесок во владениях Кела – густой мазок среди звезд, безмолвный, недвижимый. Дом Марта темен.