– Вот и славно, – счастливо подытоживает Март и берется за бутылку “Люкозэйда”, уже обошедшую паб и вернувшуюся на стол. – Так, мистер, больше незачем тебе будет гоняться за чванными юношами по всей округе, заводиться да расстраиваться. Локи все тебе устроит в лучшем виде недельки за две.

– Ну спасибо, – говорит Кел. – Ценю.

Март наливает Келу в стопку и поднимает свою.

– Пустяки. Нам тут надо присматривать друг за дружкой. Кто ж еще-то присмотрит, я прав?

Чокаются, пьют. Кел вновь срывается с якорей и плавает по комнате, но на сей раз уже готов к этому и такое ему даже нравится. Дядя, который голый у окна, допевает свою песню и торжественно кивает в ответ на аплодисменты, дальний угол заводит что-то задорное и дерзкое, начинающееся со слов “Что б ни сказал, не скажи-ка”[42].

– Так, раз ты у нас теперь расслабленный, – говорит Март громче, показывая стаканом на Кела, – как там у тебя с любезной Леной?

От этой реплики по компании пробегает волна улюлюканья и смеха.

– Она славная дама, – отвечает Кел.

– Это да. А поскольку мы крепко дружили с ее папкой, упокой его господи, думаю, надо мне у тебя спросить: какие твои намерения?

– Ну, – неспешно и осмотрительно отвечает Кел, – я, возможно, соберусь взять у нее щенка. Но пока не решил.

Март энергично качает головой и грозит Келу пальцем.

– Ай не-не-не. Так совсем не пойдет. Нельзя морочить голову такой славной женщине, как Лена Дунн, а потом ее подвести.

– Я с ней виделся всего два раза, – ставит ему на вид Кел.

– У нас тут сводник деревенский объявился, – замечает кто-то.

– Да хоть бы и так, – отбривает Март, – для таких, как ты, я поделать не могу ничего. Ну нравится мне, если люди устроены и счастливы, вот и все. Этому парню женщина требуется.

– Что толку ему ходить за Леной, – раздается голос из глубины ниши, – если он в свой Янкистан уберется, зима не успеет кончиться.

Заноза молчания. С другого конца паба долетает пронзительный визг вистла.

– Никуда он не собирается, – заявляет Март чуть громче и оглядывает стол – убедиться, что все его слышат. – Этот мужик – отличный сосед, и я его не отпущу. – И добавляет, лыбясь Келу: – Никто ж из этой шоблы не заморачивается мне печенье носить.

– Если Лена его не примет, – говорит кто-то еще, – мы его с Белиндой сведем.

Хохот. Оттенок его Кел не улавливает. Есть в нем насмешка, но насмешка тут как дождь, она почти всегда либо уже есть, либо ожидается, и ее дюжина вариантов, не меньше, – от нежной до лютой, и между собой они различаются так неуловимо, что нужны годы, чтобы в них разобраться.

– Белинда – это кто? – спрашивает Кел.

– Принесло ее, как и тебя, – говорит Сенан, ухмыляясь. – Рыженькие тебе по вкусу?

– Навряд ли у ней коврик в тон занавескам, – вставляет кто-то.

– А ты-то откуда знаешь? Ты рядом с женщиной не стоял и не лежал с тех пор, как Элвис был первым номером.

– Сестра твоя другое скажет.

– Не свисти. Сестра моя таких, как ты, в рулончик скатывает да полы у себя драит.

– Белинда – англичанка, – сжалившись, сообщает Келу Март. – У нее малюсенький домик у Нокфаррани, лет двадцать уже. Без кукухи совсем, это да. Вся в пурпурных шалях и побрякушках с кельтскими хренями. Приехала сюда, потому что тут-де вероятней всего Маленький народец найти.

– И как? – подает голос Кел. – Нашла? – Комната по-прежнему смещается всякий раз, стоит ему сморгнуть, но уже не так резко.

– Говорит, примечает их, когда луна полная, – отвечает Март с улыбкой. – В полях, типа, или в лесу. Рисует их и продает картинки в туристических лавках в Голуэе.

– Видал я ее картины, – говорит кто-то. – Славные титьки у них, у Маленького народца. Надо мне самому почаще в полях бывать ночами.

– Давай. Может, повезет, Белинду встретишь.

– Как она там танцует нагишом в хороводе фейском.

– Скажешь ей, что ты король феек.

– Белинда мировецкая, – говорит Март. – Может, и сасанах[43], может, и с головой не дружит, но вреда с нее никакого. Не то что этот ваш Лорд Дрян.

Все хохочут. Насмешка лобовая, громкая и свирепая, нахрапистая.

– Кто такой Лорд Дрян? – спрашивает Кел.

– Не бери в голову, – говорит Сенан, протягивая руку за своей пинтой и улыбаясь. – Нет его.

– Этого тоже принесло, – поясняет Март. – Англичанин. Покоя себе тут искал, чтоб написать великий роман. О гении, который дерет молоденьких, потому что жена евойная не ценит его стихов.


– Я б такую книжку почитал, – вставляет кто-то.

– Да ты за всю жизнь ни одной книжки не прочел, – отзывается кто-то еще.

– А ты откуда знаешь?

– Ну вот что ты читал? Шекспира чуток, что ль?

– Эту прочел бы.

– Если б она с картинками оказалась.

Март на все это не обращает внимания.

– Лет восемь назад дело было, точно, когда Лорд Дрян сюда приехал.

– Весь изготовился нас, дикарей, окультуривать, – говорит Сенан.

– Ай, да нет, – рассудительно говорит Март. – Начал-то мировецки. Манеры при нем такие приятные, вечно “простите, мистер Лавин” да “позвольте вас побеспокоить, мистер Лавин”. – Сенан фыркает. – Хватит зубоскалить, ты. Манеры-то тебе б не повредили.

– Хочешь, чтоб я тебя мистером Лавином звал, а?

– Чего ж нет-то? Добавим местам ентим чуток изыска. Можешь кланяться мне со своего трактора, когда мимо катишься.

– Хрен там.

– Все пошло под откос, – продолжает Март, возвращаясь к повествованию, – когда Лорд Дрян узнал о травле барсуков. Знаешь про такое?

– Не уверен, – отвечает Кел. Первый лютый накат потина сходит, но обходиться короткими фразами по-прежнему кажется разумным.

– Это незаконно, – говорит Март, – но скотоводы барсуков этих не любят. Они скотину тубиком заражают, понимаешь? Власти их отстреливают, но некоторые мужики предпочитают разбираться самостоятельно. Загоняют пару терьеров в нору к барсукам, и мужики ее потом раскапывают. Бывает стреляют барсука или дают собакам его прикончить – зависит от того, что за мужик.

– Ребятки строили планы как-то раз вечером, прямо здесь, – говорит Сенан, – ну и Лорд Дрян услышал.

– Он эту катавасию не одобрил ни в какую, – вставляет еще кто-то. – Возмутительно это.

– Травить беззащитных зверюшек.

– Отвратительно.

– Варварство.

Мужики ржут. Теперь в этом слышен тихий рокот, сумрачный низовой слой.

– Англичане психи как есть, – говорит Марту Кел. – У них к зверям состраданья больше, чем к человеку. У этого мужика в стране ребятня голодная ходит, армия ихняя бомбит в гамно гражданских по всему Ближнему Востоку, ему при этом трын-трава, зато по барсукам он чуть не слезы льет. И это на второй-то пинте.

– Блядский нюня, – добавляет Сенан.

– Я сам барсучью травлю не люблю, – говорит Март. – Разок устраивал, смолоду, а потом нет. Но у меня крупной скотины нету. Если человек опасается, что барсук ему источник дохода испортит, я тому человеку не указ, чтоб тот не рыпался и надеялся, что пронесет. А коли я не указ, то и пришлый тоже какой-то, кто на ферме ни разу в жизни не был, только стишки про нее пишет.

– Жалко, что Лорд Дрян на это смотрел иначе, – говорит Сенан.

– Верно, иначе, – говорит Март. – Лорд Дрян явился к норе в ту ночь – здоровенный фонарь в одной руке и видеокамера в другой.

– Орал и вопил как сам не свой, – говорит кто-то, – насчет того, что запись сделает для Гарды и для телевидения.

– Вся округа у него сядет. Всю эту клятую гнусную махинацию пресечет.

– Запись ту ни в Гарду, ни в СМИ он не донес, – говорит Малахи, – бедолага. Как-то так вышло, что камера ту ночь не пережила.

– Ай, да он сам ее разбил, – говорит кто-то. – Метался ж туда-сюда как полоумный, ну.

– Пытался отогнать людей от норы фонарем своим.

– Сам себе нос разбил в кровь.

– И фингалов понаставил под оба глаза, и вообще.

– Собака на него бросилась, так муденыш этот пнул ее по ребрам. Любитель животных, а?

– Джона Джо в руку подстрелил, – воодушевленно добавляет Бобби.

– Что ты несешь? – спрашивает Сенан. – Из чего, клять-молотить, он Джона Джо мог подстрелить?