Луиза встрепенулась, будто что-то заподозрив, это напоминало первый всплеск на электроэнцефалограмме.
– Но я не хочу, чтобы обо мне писали. Оставьте меня в покое.
Пьер-Ив задумался. Поначалу он старательно записывал каждую фразу в блокнот, потому что на диктофон никогда нельзя положиться, но теперь только чертил геометрические фигуры, поглядывая на фото. Красивые глаза, и взгляд на снимках веселый. Где-то внутри шевельнулась жалость к ней – пожалуй, хороший знак, сочувствие поможет ему найти верные слова для статьи. На самом деле это даже больше чем сочувствие, он начал увлекаться. Ее низкий бесстрастный голос рассказывал о страхе, голоде и смерти так, словно все это не имело значения. Он задался вопросом, что он сам чувствовал бы на ее месте. И тут она заупрямилась.
– Послушайте, Луиза, ваша история в центре внимания, такой шум вокруг нее поднялся. – Он не столько врал, сколько предвосхищал события, он же знал, что так и произойдет. – Вас будут осаждать, все СМИ захотят получить интервью. Вам придется нелегко. Я понимаю, что сейчас вам необходимо отдохнуть, встретиться с родными. На этом я с вами прощаюсь. Но если к вам обратятся другие журналисты, скажите им, чтобы связывались со мной. Пьер-Ив Тадур из «Actu», вы запомните?
Вообще-то такое нелепое предложение не должно было сработать, у него не было ни малейшего шанса. Но Луиза согласилась. Она сейчас согласилась бы на что угодно, только бы ее оставили в покое, только бы не продолжать разговор с этим вроде бы приятным человеком.
– До свиданья, Луиза. Я приду встречать вас во Франции. Обнимаю.
Зачем он прибавил это последнее слово? Глупо.
Так, теперь срочно к Диону, главному редактору, договориться, чтобы тот выкинул идиотскую статью о скандале с недвижимостью, которую предполагалось поставить на первую полосу, а потом успеть на поезд до Гренобля и навестить родителей своей героини.
* * *
Пьер-Ив загрузил из интернета фотографию дома 23 по улице Монтанвер в Гренобле. Разглядывая богатый и безвкусный дом за безупречно ровной живой изгородью из туй, он представил буржуазное, немного чопорное семейство. Реальность оказалась карикатурной. Отец – угрюмый, пузатый, почти лысый, под глазами набрякшие мешки; мать – неприметная мышка, тщательно причесанная, опрятная, в безупречно отглаженной блузке, внешне – точная копия дочери. В гостиной с навощенной мебелью, салфеточками и аккуратно расставленными статуэтками Пьер-Ива ублажали чаем с молоком. Он не осмелился попросить пива, это сочли бы развязностью.
Конечно же, родители счастливы, что их дочь нашлась, они безмерно счастливы, но в семье не принято выставлять чувства напоказ. Не здесь ли Луиза усвоила эту неизменно ровную интонацию? Руки неподвижно лежат на подлокотниках, взгляд перемещается между окном и буфетом, тон вежливый – так разговаривают с гостем, которого не решаются выпроводить.
Пьер-Ив вспомнил собственных родителей. У этого поколения не полагалось докучать другим своими личными делами. Надо было притворяться, вести себя «достойно». Проявления чувств едва допускались между супругами.
В конце концов он уловил в голосе отца нотку раздражения.
– У нее все-таки была хорошая работа. Зачем ей понадобилось плыть на поиски приключений? Надо сказать, Людовик всегда был не слишком серьезным парнем. Видите ли, он, конечно, был очень славным, но немного легкомысленным.
Пьер-Ив уже знал, что услышит дальше. Они дали ей хорошее образование, они надеялись, что она бросит свое увлечение, перестанет ходить в горы. В ее возрасте самое время завести ребенка. Вместе этого она отправилась путешествовать. Они с женой испугались. Им бы не пришло в голову заявить о том, что дочь и зять пропали, но родители Людовика забили тревогу и взяли все на себя.
– Такое горе! – Голос у матери сорвался.
Пьер-Ив отказался от мысли сделать фотографию: родители будто бы говорят с дочерью по телефону. Актеры они никудышные, не смогут толком изобразить. Но на всякий случай взял у них несколько снимков маленькой Луизы и еще несколько, где она вместе с Людовиком.
Он долго рассматривал их в поезде на обратном пути. В нем пробудился инстинкт ищейки, а время поджимало. Эта история вызовет во Франции огромный резонанс, здесь есть все необходимое для сенсации. Как правило, на журналистское расследование и большую статью у него уходило от двух до трех недель, а сейчас ему согласились дать первую полосу в ближайшем номере. Редакция сделала на него ставку, теперь его ход. Из Луизы много не вытянуть – не теперь и не по телефону. Она в депрессии, и странно было бы ждать чего-то другого. Ее родители ожиданий не оправдали. Что же касается родителей Людовика, скорее всего, от безутешной семьи будет мало толку. А он хотел, ему необходимо было понять, через какие муки прошла пара, что улыбалась ему с фотографий. Он ничего о ней не знал. Другие, менее щепетильные, выдумали бы все от начала до конца, но Пьер-Ив дорожил доверием читателей. Он всегда считал, что ремесло журналиста состоит в том, чтобы стремиться к достоверности, докапываться до истины.
Он вглядывался в лица, в позы.
«Людовик крепкого сложения и скорее красивый, ямочка, нижняя губа пухлая и слегка выпяченная, голубые глаза, открытый взгляд. Должно быть, уверенный в себе. Человек, пользующийся успехом.
Всегда одет небрежно и взлохмачен – признак прочного положения в обществе. Этот тип может позволить себе нарушать правила?
Руки неизменно распахнуты, ладони далеко одна от другой. Или же он обнимает, сжимает, трогает. Похоже, он постоянно в движении, – гиперактивность? Большой плюшевый мишка, которого хочется потискать? Как бы там ни было, он верит в себя и с доверием относится к жизни. Несомненно, щедрый.
Спокойное лицо, с которого не сходит улыбка: он не знал страданий.
Луиза более скованная, не такая раскрепощенная. На нескольких фотографиях она сидит, подобрав под себя ноги, обхватив колени, упираясь подбородком в руки, словно держит оборону. А на тех, где Людовик обнимает ее за шею, у нее руки опущены и слегка напряжены, как будто ей неловко.
Лицо открытое и юное, как и у Людовика. Большие красивые зеленые глаза, взгляд чуть рассеянный или задумчивый, почти на всех снимках слегка поджимает губы – втайне чувствует себя уязвленной? Боится потерять своего прекрасного Аполлона?
Рост чуть ниже среднего. Тощая? Да нет, не сказать».
Он внимательно рассматривал фотографии. Нет! Она мускулистая, и от этого ее запястья, лодыжки и шея кажутся очень тонкими. Сильная и слабая одновременно.
На всех снимках они смотрят друг на друга. Пьер-Ив не сомневался в том, что эти двое друг друга любят. Он всегда хвастался, что знает толк во влюбленных взглядах. И сейчас подмечал этот блеск возбуждения, это удивление – как будто они не устают познавать друг друга. И угадывал утоленную чувственность.
Вернувшись в Париж, Пьер-Ив развил бешеную активность. Ему пришлось попросить о помощи Симона. Они взялись за настоящее расследование: коллеги по работе, пойманные у входа в налоговое управление или в агентство Людовика; Фил и Сам, товарищи по связке; само собой, родители Людовика, на которых у него хватило такта не слишком наседать; ученый, прикомандированный к южным и антарктическим французским территориям, – это для описания островов; военный врач, специалист по выживанию; специалист по питанию; психолог, специалист по кризисным ситуациям; три выловленных в фейсбуке бывших одноклассника.
С окружением он разобрался. В том, что касалось психологии, не ошибся. Но ему недоставало главного: он не знал, как в точности разворачивались события – авария, выживание, смерть Людовика. Попытался еще раз позвонить на судно, но капитан «Эрнеста Шеклтона» не стал с ним разговаривать.
В конце концов информация появилась в английской прессе и уже на следующий день пересекла Ла-Манш. Охота была открыта, но он опередил других. Он пригласил своего министерского знакомого пообедать, сказав, что хочет расспросить его о том, как относятся в разных странах к оказавшимся в бедственном положении выходцам из Франции. Модный ресторан, хорошее вино, располагающая обстановка… не зря старался – он узнал, что завтра Луиза покинет Фолклендские острова и отправится в Лондон. На ночлег ее устроит консульство, а послезавтра она вылетит в Париж. Сохранять все в тайне долго не удастся. Поскольку об этом уже пишут в газетах, помощник государственного секретаря по делам французов за рубежом намеревается встретить ее в Орли. Будет сообщение в прессе.
Пьер-Ив рискнул.
Будет ли в этом сообщении упомянута ночевка в Лондоне? Можно ли обратиться в консульство с просьбой устроить ему там встречу с Луизой? Сотрапезник сухо ответил, что это не входит в его обязанности… чего доброго, еще пойдут разговоры… За манговым карпаччо и кофе Пьер-Ив снова попробовал его уломать. Никто ничего не узнает. Как бы между прочим ввернув, что благодаря любезности собеседника уже познакомился с Луизой, он внезапно заявил:
– И вообще эта история меня притягивает, я не намерен ограничиться статьей, я хочу написать о ней книгу. Так что, как вы понимаете, для меня очень важно встретиться с ней до того, как ее начнут осаждать. Мне необходима она настоящая. Если в сообщении обойдут молчанием остановку в Лондоне…
Про книгу он только что придумал на ходу, но, пока говорил, эта мысль начала ему нравиться.
Он добился от знакомого обещания позвонить в консульство. Никакой переписки: следов остаться не должно.
В поезде до Лондона Пьер-Ив уже видел в мечтах витрины книжных магазинов.
* * *
Едва открыв дверь паба «Кентукки», Луиза поняла, что вкус у англичан отсутствует напрочь. Длинная стойка, заставленная футбольными трофеями, еще как-то грела душу, но все остальное выглядело отвратительно. Отгороженные кабинки были скудно освещены, на коричневых обоях в цветочек оставили свое клеймо времена, когда в заведении разрешено было курить. Столешницы из клееной фанеры под благородное дерево, искусственная кожа сидений вся в царапинах. И все же обстановка тут была уютной, безалаберной, почти домашней. Поймав себя на этих мыслях, Луиза обрадовалась. Вот и хорошо. Если ее занимают такие подробности, значит, она возвращается к жизни.
С момента, как поднялась на борт, и до прибытия на Фолкленды Луиза пребывала все в том же полусонном состоянии. Команда «Эрнеста Шеклтона» всячески старалась угодить необычной пассажирке, но было непонятно, как себя вести с ней. Не слетит ли она с катушек, если ее очень уж допекут?
И ее оставили в покое, еду приносили в каюту, а когда встречали в коридоре, то улыбались и говорили исключительно о погоде. Всем не терпелось сплавить ее надлежащим инстанциям – пусть там с ней разбираются.
Первое потрясение Луиза испытала, сойдя на берег в Стэнли, на Фолклендских островах. Чистенькие домики, садики с пышно разросшимися люпинами, традиционные поднимающиеся окна с белоснежными тюлевыми занавесками – даже здесь, на краю света, свирепствует English Way of Life[15], насаждая комфорт и сдержанность. Она так мечтала об этой нормальной жизни, а теперь не в состоянии была ее оценить. Все казалось куцым, поверхностным. Она забыла правила.
Запершись в номере отеля, Луиза почти час простояла под душем – в конце концов управляющий постучался к ней и спросил, не сорвало ли кран. Горячий душ! На «Эрнесте Шеклтоне» вода еле текла, а здесь она могла стоять под ней сколько угодно, могла почувствовать каждую мышцу, на которую направляла струю. Ей казалось, будто она отмывается не только снаружи, но и изнутри. Теплая вода уносила с собой вялость, страшные сны, отчаяние. Она смотрела на свои руки – кожа размякла и побелела, вздувшись вокруг мозолей и крохотных порезов, на которые она давно уже не обращала внимания. Вот так же размягчалась и ее душа. Рухнули стены бесчувственности, которые она возвела у себя в сознании, чтобы выжить. По настоянию управляющего она наконец вылезла из-под душа и, стоя завернутая в полотенце посреди заполненной паром маленькой ванной, внезапно осознала, с чем ей вскоре придется столкнуться. Теперь жизнь начнется снова – работа, может быть, друзья. И «сороковой» – на этот раз настоящий! Возможно ли это? Хватит ли у нее сил?
Она с ужасом подумала о Людовике. Вспомнила, как капитан сказал: для него сделали все, что надо. И больше она ни о чем не спрашивала. А сейчас в памяти встало забытое: зеленоватый свет, драное одеяло и глаза… особенно глаза! Неподвижный взгляд, уже подернутый тонкой пленкой, исчезающий зрачок. Она бросила этого человека. Впервые с тех пор, как ее увезли с острова, Луиза облекла в слова эту убийственную мысль. Нельзя было его бросать, она должна была раньше за ним вернуться. Она поставила на карту свою жизнь против жизни Людовика.
Ее зазнобило, и она долго растиралась полотенцем. Вместе с нормальной жизнью она вновь обрела не только горячую воду, но и много других реальных вещей, куда менее приятных.
И началось. Сначала пара идиотов в участке. Два затянутых в форму инспектора, записывавшие показания, вывели ее из равновесия. В этих краях, где преступность отсутствует, а криминал сводится к пьяному дебоширству, им выпала удача проявить себя представителями власти. Первые полчаса ей читали нотацию: высадившись на острове, Луиза и Людовик уже совершили преступление. И дело надо бы передать прокурору. Они готовы допустить, что потерпевшие кораблекрушение охотились на пингвинов и морских котиков – виды, находящиеся под охраной, – исключительно ради того, чтобы выжить, но будьте любезны подробно описать ущерб, нанесенный китобойной станции.
– Вы же понимаете, мадам, это исторический памятник.
Полные идиоты, решила Луиза. И, когда дело дошло до смерти Людовика, упростила рассказ до предела: они страдали от голода и холода, Людовик очень ослабел, он заболел после того, как пытался догнать лайнер. И она ничего не могла сделать. Точка.
Похоже, полиции этого оказалось достаточно, им было совершенно безразлично, как именно умер этот Frenchy[16].
Луиза вздохнула с облегчением. В тот день она поняла, что не всякую правду надо говорить. Людовика не вернуть, и незачем ей делиться запутанными и опасными историями. Да и кто сможет по-настоящему их понять? Только тот, кто месяцами питался пингвинами, способен представить, каково это – выживать вопреки всему.
Ей не пришлось долго ждать в пабе за чашкой чая с молоком. Человек в черных джинсах и пиджаке в «гусиную лапку», круглолицый, улыбающийся, но с пристальным взглядом из-за квадратных очков в зеленой оправе, – точно он. Так может выглядеть только парижский журналист. Он уверенно направился к ней.
– Очень рад вас видеть, Луиза. Ну, как вы?
Втиснул пузо за стол и на превосходном английском заказал себе пиво.
Она была в точности такая, какой ему представлялась: костлявая; сиреневый пуловер, который ей, должно быть, дали на Фолклендских островах, свободно болтался на тощем теле. Он отметил руки с выпирающими суставами и глаза – особенно эти зеленые глаза в пол-лица, из-за темных кругов под ними казавшиеся еще больше. Вот только детское, простодушное выражение с лица исчезло. Пьер-Ива поразил ее взгляд – так смотрели иммигранты, у которых ему доводилось брать интервью сразу после того, как они сходили на берег с борта дышащего на ладан корыта. Обреченный взгляд, еще обращенный в трагическое прошлое. Разумеется, ее-то не ждал транзитный лагерь, и все же она походила на них, в ней чувствовалась та же зыбкость существа, оказавшегося меж двух миров.
Он быстро прикинул. В отличие от тех бедолаг, до которых никому нет дела, Луиза – белая европейка, самая обычная, читатели смогут отождествить себя с ней. Как ни ужасно это звучит, но те люди без документов сливаются в общую массу, а Луиза – единственная. Пьер-Ив спохватился – он едва не пропустил ее ответ.
– Спасибо, все хорошо, ну то есть уже лучше, но все произошло так быстро… я в некоторой растерянности.
Луизе было страшно. Она приблизилась к черте, за которой придется взять себя в руки. Уже завтра надо будет принимать решения. Из Стэнли она звонила родителям, долго с ними разговаривала, они пригласили ее пожить у них, она отказалась. Можно, наверное, вернуться в «сороковой», но перед отъездом они с Людовиком сдали квартиру друзьям, и было неловко их беспокоить. И потом, ей тоскливо будет там без Людовика. Пока она на распутье, лучше пожить в гостинице, хотя безликая обстановка и отпугивает.
– Да-да, понимаю. Послушайте, у меня много вопросов к вам, я постараюсь вас не утомлять, но прежде всего хочу объяснить кое-что, это вам поможет.
На этот раз он говорил от чистого сердца. Ему хотелось ее опекать, окружить едва ли не материнской заботой. Его циничные друзья-газетчики сейчас непременно прошлись бы насчет того, что он смотрит на нее, как сентиментальная старушка на приблудного котенка. Ничего подобного. Эта хрупкая девочка по-настоящему его тронула. Он ей поможет. Станет ее наставником, ей это необходимо.
Он выложил все как есть: завтра вместе с помощником государственного секретаря ее встретит свора журналистов, ее будут рвать на части – интервью, ток-шоу… ее начнут узнавать на улице, подтянутся издатели, режиссеры… Ей не дадут ни минуты покоя. Но он-то прекрасно понимает, что ей нужен только покой. От подобных испытаний за несколько дней не оправиться. Он поможет ей все это разрулить, справиться с газетчиками, если понадобится – найдет ей пресс-секретаря. Он имел в виду Алису, давнюю приятельницу, крепкую пятидесятилетнюю женщину, которой уже доводилось работать со спортсменами, известными своими выходками, тактичную, прекрасно умеющую разбираться с чужими кризисами.
Луиза ошеломленно смотрела на него. Она ничего не хочет, она ни о чем не просила, не надо ей ни ток-шоу, ни пресс-секретаря. Пусть ее оставят в покое. Ей бы сейчас оказаться в горах, карабкаться по скалам до изнеможения, а затем провалиться в сон, ей бы сейчас сосредоточиться на зацепке, на прожилке в камне, почувствовать на пальцах запах магнезии. Побыть в тишине. А вместо этого Пьер-Ив что-то толкует ей про шумиху и ажиотаж.
– Но вы не можете сбежать, Луиза. Все вас ждут. Вы пережили нечто исключительное. Уникальный опыт – остаться без ничего, как в пещерные времена. Что помогло вам продержаться? Уму непостижимо, какую битву вам приходилось вести ежедневно. Вы станете любимицей всей Франции.
Для Луизы это было уже слишком, от страха в животе все сжалось. Значит, этот кошмар никогда не закончится? Схватившись за голову, она дрожала, как затравленный зверь. Она не хочет, чтобы ее допрашивали. Она останется здесь, в Лондоне.
Пьер-Ива все это уже начинало слегка раздражать, но он ничем себя не выдал, разве что легонько забарабанил пальцами по пустому стакану. Надо взять себя в руки и продолжать говорить с ней все так же спокойно. Она явно не понимает. Это все еще действие шока. Конечно, может случиться, что предложения покажутся ей назойливыми и оскорбительными, а любопытство – нездоровым и бесстыдным. Но это неизбежно. Жизнь Луизы уже сделалась достоянием общественности. И поделиться своим опытом – в некотором роде ее долг. Видя, в каком она отчаянии, он не решился упомянуть о последствиях в звонкой монете. Статус героини способен принести немалую прибыль. А потом она сможет сколько угодно блаженствовать в горах – будет на что. Но для этого надо соблюдать правила игры и играть осмотрительно.
– Ну хорошо, а теперь давайте уйдем из этого убогого паба, я приглашаю вас пообедать.
«Jamie's Kitchen» – совсем другое дело. Уютный ресторан, пастельные тона, деревянные панели на стенах. Пьер-Ив, наезжая в Лондон, оттуда не вылезал. У официантки были голубые волосы, и с ее лица не сходила ослепительная улыбка. Пьер-Ив заказал столик в углу, отгороженном растениями в кадках, которые приглушали ресторанный шум. И правильно сделал – Луиза впервые наслаждалась уютом. Именно об этом она и мечтала: сидеть в тепле, вкусно есть, чувствовать, что рядом с ней другие люди, делать что захочется, когда вздумается – встать из-за стола, открыть дверь, увидеть новые лица…
– Но я не хочу, чтобы обо мне писали. Оставьте меня в покое.
Пьер-Ив задумался. Поначалу он старательно записывал каждую фразу в блокнот, потому что на диктофон никогда нельзя положиться, но теперь только чертил геометрические фигуры, поглядывая на фото. Красивые глаза, и взгляд на снимках веселый. Где-то внутри шевельнулась жалость к ней – пожалуй, хороший знак, сочувствие поможет ему найти верные слова для статьи. На самом деле это даже больше чем сочувствие, он начал увлекаться. Ее низкий бесстрастный голос рассказывал о страхе, голоде и смерти так, словно все это не имело значения. Он задался вопросом, что он сам чувствовал бы на ее месте. И тут она заупрямилась.
– Послушайте, Луиза, ваша история в центре внимания, такой шум вокруг нее поднялся. – Он не столько врал, сколько предвосхищал события, он же знал, что так и произойдет. – Вас будут осаждать, все СМИ захотят получить интервью. Вам придется нелегко. Я понимаю, что сейчас вам необходимо отдохнуть, встретиться с родными. На этом я с вами прощаюсь. Но если к вам обратятся другие журналисты, скажите им, чтобы связывались со мной. Пьер-Ив Тадур из «Actu», вы запомните?
Вообще-то такое нелепое предложение не должно было сработать, у него не было ни малейшего шанса. Но Луиза согласилась. Она сейчас согласилась бы на что угодно, только бы ее оставили в покое, только бы не продолжать разговор с этим вроде бы приятным человеком.
– До свиданья, Луиза. Я приду встречать вас во Франции. Обнимаю.
Зачем он прибавил это последнее слово? Глупо.
Так, теперь срочно к Диону, главному редактору, договориться, чтобы тот выкинул идиотскую статью о скандале с недвижимостью, которую предполагалось поставить на первую полосу, а потом успеть на поезд до Гренобля и навестить родителей своей героини.
* * *
Пьер-Ив загрузил из интернета фотографию дома 23 по улице Монтанвер в Гренобле. Разглядывая богатый и безвкусный дом за безупречно ровной живой изгородью из туй, он представил буржуазное, немного чопорное семейство. Реальность оказалась карикатурной. Отец – угрюмый, пузатый, почти лысый, под глазами набрякшие мешки; мать – неприметная мышка, тщательно причесанная, опрятная, в безупречно отглаженной блузке, внешне – точная копия дочери. В гостиной с навощенной мебелью, салфеточками и аккуратно расставленными статуэтками Пьер-Ива ублажали чаем с молоком. Он не осмелился попросить пива, это сочли бы развязностью.
Конечно же, родители счастливы, что их дочь нашлась, они безмерно счастливы, но в семье не принято выставлять чувства напоказ. Не здесь ли Луиза усвоила эту неизменно ровную интонацию? Руки неподвижно лежат на подлокотниках, взгляд перемещается между окном и буфетом, тон вежливый – так разговаривают с гостем, которого не решаются выпроводить.
Пьер-Ив вспомнил собственных родителей. У этого поколения не полагалось докучать другим своими личными делами. Надо было притворяться, вести себя «достойно». Проявления чувств едва допускались между супругами.
В конце концов он уловил в голосе отца нотку раздражения.
– У нее все-таки была хорошая работа. Зачем ей понадобилось плыть на поиски приключений? Надо сказать, Людовик всегда был не слишком серьезным парнем. Видите ли, он, конечно, был очень славным, но немного легкомысленным.
Пьер-Ив уже знал, что услышит дальше. Они дали ей хорошее образование, они надеялись, что она бросит свое увлечение, перестанет ходить в горы. В ее возрасте самое время завести ребенка. Вместе этого она отправилась путешествовать. Они с женой испугались. Им бы не пришло в голову заявить о том, что дочь и зять пропали, но родители Людовика забили тревогу и взяли все на себя.
– Такое горе! – Голос у матери сорвался.
Пьер-Ив отказался от мысли сделать фотографию: родители будто бы говорят с дочерью по телефону. Актеры они никудышные, не смогут толком изобразить. Но на всякий случай взял у них несколько снимков маленькой Луизы и еще несколько, где она вместе с Людовиком.
Он долго рассматривал их в поезде на обратном пути. В нем пробудился инстинкт ищейки, а время поджимало. Эта история вызовет во Франции огромный резонанс, здесь есть все необходимое для сенсации. Как правило, на журналистское расследование и большую статью у него уходило от двух до трех недель, а сейчас ему согласились дать первую полосу в ближайшем номере. Редакция сделала на него ставку, теперь его ход. Из Луизы много не вытянуть – не теперь и не по телефону. Она в депрессии, и странно было бы ждать чего-то другого. Ее родители ожиданий не оправдали. Что же касается родителей Людовика, скорее всего, от безутешной семьи будет мало толку. А он хотел, ему необходимо было понять, через какие муки прошла пара, что улыбалась ему с фотографий. Он ничего о ней не знал. Другие, менее щепетильные, выдумали бы все от начала до конца, но Пьер-Ив дорожил доверием читателей. Он всегда считал, что ремесло журналиста состоит в том, чтобы стремиться к достоверности, докапываться до истины.
Он вглядывался в лица, в позы.
«Людовик крепкого сложения и скорее красивый, ямочка, нижняя губа пухлая и слегка выпяченная, голубые глаза, открытый взгляд. Должно быть, уверенный в себе. Человек, пользующийся успехом.
Всегда одет небрежно и взлохмачен – признак прочного положения в обществе. Этот тип может позволить себе нарушать правила?
Руки неизменно распахнуты, ладони далеко одна от другой. Или же он обнимает, сжимает, трогает. Похоже, он постоянно в движении, – гиперактивность? Большой плюшевый мишка, которого хочется потискать? Как бы там ни было, он верит в себя и с доверием относится к жизни. Несомненно, щедрый.
Спокойное лицо, с которого не сходит улыбка: он не знал страданий.
Луиза более скованная, не такая раскрепощенная. На нескольких фотографиях она сидит, подобрав под себя ноги, обхватив колени, упираясь подбородком в руки, словно держит оборону. А на тех, где Людовик обнимает ее за шею, у нее руки опущены и слегка напряжены, как будто ей неловко.
Лицо открытое и юное, как и у Людовика. Большие красивые зеленые глаза, взгляд чуть рассеянный или задумчивый, почти на всех снимках слегка поджимает губы – втайне чувствует себя уязвленной? Боится потерять своего прекрасного Аполлона?
Рост чуть ниже среднего. Тощая? Да нет, не сказать».
Он внимательно рассматривал фотографии. Нет! Она мускулистая, и от этого ее запястья, лодыжки и шея кажутся очень тонкими. Сильная и слабая одновременно.
На всех снимках они смотрят друг на друга. Пьер-Ив не сомневался в том, что эти двое друг друга любят. Он всегда хвастался, что знает толк во влюбленных взглядах. И сейчас подмечал этот блеск возбуждения, это удивление – как будто они не устают познавать друг друга. И угадывал утоленную чувственность.
Вернувшись в Париж, Пьер-Ив развил бешеную активность. Ему пришлось попросить о помощи Симона. Они взялись за настоящее расследование: коллеги по работе, пойманные у входа в налоговое управление или в агентство Людовика; Фил и Сам, товарищи по связке; само собой, родители Людовика, на которых у него хватило такта не слишком наседать; ученый, прикомандированный к южным и антарктическим французским территориям, – это для описания островов; военный врач, специалист по выживанию; специалист по питанию; психолог, специалист по кризисным ситуациям; три выловленных в фейсбуке бывших одноклассника.
С окружением он разобрался. В том, что касалось психологии, не ошибся. Но ему недоставало главного: он не знал, как в точности разворачивались события – авария, выживание, смерть Людовика. Попытался еще раз позвонить на судно, но капитан «Эрнеста Шеклтона» не стал с ним разговаривать.
В конце концов информация появилась в английской прессе и уже на следующий день пересекла Ла-Манш. Охота была открыта, но он опередил других. Он пригласил своего министерского знакомого пообедать, сказав, что хочет расспросить его о том, как относятся в разных странах к оказавшимся в бедственном положении выходцам из Франции. Модный ресторан, хорошее вино, располагающая обстановка… не зря старался – он узнал, что завтра Луиза покинет Фолклендские острова и отправится в Лондон. На ночлег ее устроит консульство, а послезавтра она вылетит в Париж. Сохранять все в тайне долго не удастся. Поскольку об этом уже пишут в газетах, помощник государственного секретаря по делам французов за рубежом намеревается встретить ее в Орли. Будет сообщение в прессе.
Пьер-Ив рискнул.
Будет ли в этом сообщении упомянута ночевка в Лондоне? Можно ли обратиться в консульство с просьбой устроить ему там встречу с Луизой? Сотрапезник сухо ответил, что это не входит в его обязанности… чего доброго, еще пойдут разговоры… За манговым карпаччо и кофе Пьер-Ив снова попробовал его уломать. Никто ничего не узнает. Как бы между прочим ввернув, что благодаря любезности собеседника уже познакомился с Луизой, он внезапно заявил:
– И вообще эта история меня притягивает, я не намерен ограничиться статьей, я хочу написать о ней книгу. Так что, как вы понимаете, для меня очень важно встретиться с ней до того, как ее начнут осаждать. Мне необходима она настоящая. Если в сообщении обойдут молчанием остановку в Лондоне…
Про книгу он только что придумал на ходу, но, пока говорил, эта мысль начала ему нравиться.
Он добился от знакомого обещания позвонить в консульство. Никакой переписки: следов остаться не должно.
В поезде до Лондона Пьер-Ив уже видел в мечтах витрины книжных магазинов.
* * *
Едва открыв дверь паба «Кентукки», Луиза поняла, что вкус у англичан отсутствует напрочь. Длинная стойка, заставленная футбольными трофеями, еще как-то грела душу, но все остальное выглядело отвратительно. Отгороженные кабинки были скудно освещены, на коричневых обоях в цветочек оставили свое клеймо времена, когда в заведении разрешено было курить. Столешницы из клееной фанеры под благородное дерево, искусственная кожа сидений вся в царапинах. И все же обстановка тут была уютной, безалаберной, почти домашней. Поймав себя на этих мыслях, Луиза обрадовалась. Вот и хорошо. Если ее занимают такие подробности, значит, она возвращается к жизни.
С момента, как поднялась на борт, и до прибытия на Фолкленды Луиза пребывала все в том же полусонном состоянии. Команда «Эрнеста Шеклтона» всячески старалась угодить необычной пассажирке, но было непонятно, как себя вести с ней. Не слетит ли она с катушек, если ее очень уж допекут?
И ее оставили в покое, еду приносили в каюту, а когда встречали в коридоре, то улыбались и говорили исключительно о погоде. Всем не терпелось сплавить ее надлежащим инстанциям – пусть там с ней разбираются.
Первое потрясение Луиза испытала, сойдя на берег в Стэнли, на Фолклендских островах. Чистенькие домики, садики с пышно разросшимися люпинами, традиционные поднимающиеся окна с белоснежными тюлевыми занавесками – даже здесь, на краю света, свирепствует English Way of Life[15], насаждая комфорт и сдержанность. Она так мечтала об этой нормальной жизни, а теперь не в состоянии была ее оценить. Все казалось куцым, поверхностным. Она забыла правила.
Запершись в номере отеля, Луиза почти час простояла под душем – в конце концов управляющий постучался к ней и спросил, не сорвало ли кран. Горячий душ! На «Эрнесте Шеклтоне» вода еле текла, а здесь она могла стоять под ней сколько угодно, могла почувствовать каждую мышцу, на которую направляла струю. Ей казалось, будто она отмывается не только снаружи, но и изнутри. Теплая вода уносила с собой вялость, страшные сны, отчаяние. Она смотрела на свои руки – кожа размякла и побелела, вздувшись вокруг мозолей и крохотных порезов, на которые она давно уже не обращала внимания. Вот так же размягчалась и ее душа. Рухнули стены бесчувственности, которые она возвела у себя в сознании, чтобы выжить. По настоянию управляющего она наконец вылезла из-под душа и, стоя завернутая в полотенце посреди заполненной паром маленькой ванной, внезапно осознала, с чем ей вскоре придется столкнуться. Теперь жизнь начнется снова – работа, может быть, друзья. И «сороковой» – на этот раз настоящий! Возможно ли это? Хватит ли у нее сил?
Она с ужасом подумала о Людовике. Вспомнила, как капитан сказал: для него сделали все, что надо. И больше она ни о чем не спрашивала. А сейчас в памяти встало забытое: зеленоватый свет, драное одеяло и глаза… особенно глаза! Неподвижный взгляд, уже подернутый тонкой пленкой, исчезающий зрачок. Она бросила этого человека. Впервые с тех пор, как ее увезли с острова, Луиза облекла в слова эту убийственную мысль. Нельзя было его бросать, она должна была раньше за ним вернуться. Она поставила на карту свою жизнь против жизни Людовика.
Ее зазнобило, и она долго растиралась полотенцем. Вместе с нормальной жизнью она вновь обрела не только горячую воду, но и много других реальных вещей, куда менее приятных.
И началось. Сначала пара идиотов в участке. Два затянутых в форму инспектора, записывавшие показания, вывели ее из равновесия. В этих краях, где преступность отсутствует, а криминал сводится к пьяному дебоширству, им выпала удача проявить себя представителями власти. Первые полчаса ей читали нотацию: высадившись на острове, Луиза и Людовик уже совершили преступление. И дело надо бы передать прокурору. Они готовы допустить, что потерпевшие кораблекрушение охотились на пингвинов и морских котиков – виды, находящиеся под охраной, – исключительно ради того, чтобы выжить, но будьте любезны подробно описать ущерб, нанесенный китобойной станции.
– Вы же понимаете, мадам, это исторический памятник.
Полные идиоты, решила Луиза. И, когда дело дошло до смерти Людовика, упростила рассказ до предела: они страдали от голода и холода, Людовик очень ослабел, он заболел после того, как пытался догнать лайнер. И она ничего не могла сделать. Точка.
Похоже, полиции этого оказалось достаточно, им было совершенно безразлично, как именно умер этот Frenchy[16].
Луиза вздохнула с облегчением. В тот день она поняла, что не всякую правду надо говорить. Людовика не вернуть, и незачем ей делиться запутанными и опасными историями. Да и кто сможет по-настоящему их понять? Только тот, кто месяцами питался пингвинами, способен представить, каково это – выживать вопреки всему.
Ей не пришлось долго ждать в пабе за чашкой чая с молоком. Человек в черных джинсах и пиджаке в «гусиную лапку», круглолицый, улыбающийся, но с пристальным взглядом из-за квадратных очков в зеленой оправе, – точно он. Так может выглядеть только парижский журналист. Он уверенно направился к ней.
– Очень рад вас видеть, Луиза. Ну, как вы?
Втиснул пузо за стол и на превосходном английском заказал себе пиво.
Она была в точности такая, какой ему представлялась: костлявая; сиреневый пуловер, который ей, должно быть, дали на Фолклендских островах, свободно болтался на тощем теле. Он отметил руки с выпирающими суставами и глаза – особенно эти зеленые глаза в пол-лица, из-за темных кругов под ними казавшиеся еще больше. Вот только детское, простодушное выражение с лица исчезло. Пьер-Ива поразил ее взгляд – так смотрели иммигранты, у которых ему доводилось брать интервью сразу после того, как они сходили на берег с борта дышащего на ладан корыта. Обреченный взгляд, еще обращенный в трагическое прошлое. Разумеется, ее-то не ждал транзитный лагерь, и все же она походила на них, в ней чувствовалась та же зыбкость существа, оказавшегося меж двух миров.
Он быстро прикинул. В отличие от тех бедолаг, до которых никому нет дела, Луиза – белая европейка, самая обычная, читатели смогут отождествить себя с ней. Как ни ужасно это звучит, но те люди без документов сливаются в общую массу, а Луиза – единственная. Пьер-Ив спохватился – он едва не пропустил ее ответ.
– Спасибо, все хорошо, ну то есть уже лучше, но все произошло так быстро… я в некоторой растерянности.
Луизе было страшно. Она приблизилась к черте, за которой придется взять себя в руки. Уже завтра надо будет принимать решения. Из Стэнли она звонила родителям, долго с ними разговаривала, они пригласили ее пожить у них, она отказалась. Можно, наверное, вернуться в «сороковой», но перед отъездом они с Людовиком сдали квартиру друзьям, и было неловко их беспокоить. И потом, ей тоскливо будет там без Людовика. Пока она на распутье, лучше пожить в гостинице, хотя безликая обстановка и отпугивает.
– Да-да, понимаю. Послушайте, у меня много вопросов к вам, я постараюсь вас не утомлять, но прежде всего хочу объяснить кое-что, это вам поможет.
На этот раз он говорил от чистого сердца. Ему хотелось ее опекать, окружить едва ли не материнской заботой. Его циничные друзья-газетчики сейчас непременно прошлись бы насчет того, что он смотрит на нее, как сентиментальная старушка на приблудного котенка. Ничего подобного. Эта хрупкая девочка по-настоящему его тронула. Он ей поможет. Станет ее наставником, ей это необходимо.
Он выложил все как есть: завтра вместе с помощником государственного секретаря ее встретит свора журналистов, ее будут рвать на части – интервью, ток-шоу… ее начнут узнавать на улице, подтянутся издатели, режиссеры… Ей не дадут ни минуты покоя. Но он-то прекрасно понимает, что ей нужен только покой. От подобных испытаний за несколько дней не оправиться. Он поможет ей все это разрулить, справиться с газетчиками, если понадобится – найдет ей пресс-секретаря. Он имел в виду Алису, давнюю приятельницу, крепкую пятидесятилетнюю женщину, которой уже доводилось работать со спортсменами, известными своими выходками, тактичную, прекрасно умеющую разбираться с чужими кризисами.
Луиза ошеломленно смотрела на него. Она ничего не хочет, она ни о чем не просила, не надо ей ни ток-шоу, ни пресс-секретаря. Пусть ее оставят в покое. Ей бы сейчас оказаться в горах, карабкаться по скалам до изнеможения, а затем провалиться в сон, ей бы сейчас сосредоточиться на зацепке, на прожилке в камне, почувствовать на пальцах запах магнезии. Побыть в тишине. А вместо этого Пьер-Ив что-то толкует ей про шумиху и ажиотаж.
– Но вы не можете сбежать, Луиза. Все вас ждут. Вы пережили нечто исключительное. Уникальный опыт – остаться без ничего, как в пещерные времена. Что помогло вам продержаться? Уму непостижимо, какую битву вам приходилось вести ежедневно. Вы станете любимицей всей Франции.
Для Луизы это было уже слишком, от страха в животе все сжалось. Значит, этот кошмар никогда не закончится? Схватившись за голову, она дрожала, как затравленный зверь. Она не хочет, чтобы ее допрашивали. Она останется здесь, в Лондоне.
Пьер-Ива все это уже начинало слегка раздражать, но он ничем себя не выдал, разве что легонько забарабанил пальцами по пустому стакану. Надо взять себя в руки и продолжать говорить с ней все так же спокойно. Она явно не понимает. Это все еще действие шока. Конечно, может случиться, что предложения покажутся ей назойливыми и оскорбительными, а любопытство – нездоровым и бесстыдным. Но это неизбежно. Жизнь Луизы уже сделалась достоянием общественности. И поделиться своим опытом – в некотором роде ее долг. Видя, в каком она отчаянии, он не решился упомянуть о последствиях в звонкой монете. Статус героини способен принести немалую прибыль. А потом она сможет сколько угодно блаженствовать в горах – будет на что. Но для этого надо соблюдать правила игры и играть осмотрительно.
– Ну хорошо, а теперь давайте уйдем из этого убогого паба, я приглашаю вас пообедать.
«Jamie's Kitchen» – совсем другое дело. Уютный ресторан, пастельные тона, деревянные панели на стенах. Пьер-Ив, наезжая в Лондон, оттуда не вылезал. У официантки были голубые волосы, и с ее лица не сходила ослепительная улыбка. Пьер-Ив заказал столик в углу, отгороженном растениями в кадках, которые приглушали ресторанный шум. И правильно сделал – Луиза впервые наслаждалась уютом. Именно об этом она и мечтала: сидеть в тепле, вкусно есть, чувствовать, что рядом с ней другие люди, делать что захочется, когда вздумается – встать из-за стола, открыть дверь, увидеть новые лица…