— Погодите, — произнес Шеннон, качая головой. — Что за ночной сеанс?

— После той гигиенической картины, что привез Дэвис, крутят еще одну — ночной закрытый показ. Сложно понять, по какому принципу они на него приглашают. Билеты раздает их липовая медсестра, горячая штучка.

— И вы видели этот фильм?

— Да вот не довелось. Дэвис вызвал меня к себе в кабинет — в кабинет Раса Кевинью, вернее, еще до начала показа. Но механик сказал, что там ерундяк: просто некий ловкач в потрепанном смокинге демонстрирует второсортные фокусы.

— Вы с ним разговаривали! — воскликнул Шеннон, взволнованно наклонившись через стол к Джоджо.

— Ну да. Самый обычный мужик. Рябой разве что, и стрижка старомодная.

— Я его видел. Сегодня вечером сам ходил в кинотеатр.

— На этот фильм?

Шеннон рассмеялся:

— Нет, на пикет. Все прошло не так уж гладко — в окне появился Дэвис, и он… я не знаю, господи, как объяснить, что он сделал.

— Кажется, я знаю, — сказал Джоджо, почесывая лохматую щеку. — Он забрался к вам в голову и напрудил туда всяких личных кошмаров.

— Э… да. Именно это и произошло. А как вы…

— Уверены, преподобный, что здесь нет никакой выпивки?

— Нет… Есть вино для причастия, но…

— А давайте-ка его сюда. Хочу вам одну историю рассказать. Как расскажу, мы с вами пойдем расхлебывать эту кашу.

Преподобный поспешил к буфету, пошарил среди звенящих жестянок и звенящих не в меньшей степени стаканов, пока не нашел бутылку, наполовину заполненную кроваво-красной жидкостью. Наполнил две рюмки и понес к столу, сам по дороге отхлебнув из той, что была в левой руке, два больших глотка.

— У меня хворь под названием синдром Амбраса, или гипертрихоз. Некоторые менее тактичные люди называют ее синдромом оборотня. Ничего особо страшного: просто уж слишком много волос отрастает везде, кроме ладоней и пяток. Я брею лицо и руки два-три раза в день, с тех пор, как стал подростком. Вот почему у меня так много шрамов, но, думаю, сейчас их не видно. Так или иначе, — продолжал Джоджо, прихлебывая приторный кагор, — я почти ничего не помню о раннем детстве. Предполагается, что болезнь Амбраса — штука наследственная, а это значит, что мой старик, вероятно, тоже болел ею, но я о нем ничего не знаю. Моя мать утопилась, когда я был ребенком. Я вырос в доме, полном умственно отсталых детей, которым управляла мерзкая старуха по имени Парсонс. Когда стукнуло четырнадцать — сбежал, думая, что, если попаду в большой город, смогу найти лекарство. Но никакого лекарства не оказалось. Зато бриться научился — и так стал за нормального парня сходить, в итоге получил место помощника шерифа в Литчфилде.

Шеннон пригубил вина и посмотрел на Джоджо поверх своей рюмки.

— Еще несколько часов назад я не помнил, что творилось в моей жизни до того, как я угодил к старухе Парсонс, — заметил Джоджо, прочитав выражение лица преподобного. — Может, какой-нибудь умелый психоаналитик и смог бы это из меня достать, но факт есть факт: до похода к Дэвису для меня это был абсолютно чистый лист. Что ж, Дэвис легко открыл мне глаза. Он, мать его, все мне в красках показал. Я был цирковым уродом, преподобный. Меня держали в клетке и называли Мальчиком Псоглавцем. Люди платили десятицентовую, чтобы поглазеть на меня, покричать, посмеяться за мой счет. Вот где я был в промежутке между смертью матери и приютом старухи Парсонс.

— Значит, теперь вы всё помните.

— Помню как вчерашний день. Помню, что меня пороли и держали в черном теле. Но не только это. А что был при том балагане кудесник — высокий бледный тип, меня он до смерти пугал. И был там мерзкий мальчишка — рожа, что твоя пемза, подметалой работал, убирал за зеваками. Так вот, этот подметала всегда укладывал волосы на прямой пробор. Ходил за кудесником по пятам, как шавка, и злобно на остальных поглядывал…

— Зазывала Дэвис?

— Ну, тогда у него нормальное имя было, человеческое — Тим, Тим Дэвис. Из белой рванины, что убегает с бродячим цирком, стоит тому прокатиться через городок, — понимаете? Потом в один прекрасный день он пропал. Снова сбег. И всплыл у нас в Литчфилде, да еще меня в худший период моей жизни рожей играючи потыкал. Что вы об этом прикажете думать, преподобный Шеннон?

— Он должен быть как-то связан с нашим городом — вот что я думаю. Вероятно, это он спрятал сигил и гримуар в моем подвале.

— Зачем?

— Да если б я знал.

— А почему именно сейчас в наступление перешел?

— Этого я тоже не знаю. Но, похоже, я привел его сюда.

— При помощи того заклинания? — Последнее слово Джоджо произнес с насмешкой.

— Может быть, оно призвало его сюда. Зажгло маяк. Все знаки сошлись — вот он и вернулся.

— Для чего?

— Не могу же я повторять «не знаю» всю ночь, Джоджо.

Джоджо нахмурился и залпом осушил рюмку до дна. Вздохнул, поежился, встал и упер руки в бока.

— Мне понадобятся две вещи, — сказал он. — Ружье и бритва.

— У меня есть бритва, но нет ружья. А зачем вам бритва?

— Разве не видно, преподобный? Мне побриться нужно.

Шеннон улыбнулся, но улыбка растаяла в тот же миг, когда во дворе за окном ожили чьи-то голоса. Там, в темноте, были люди, и они кричали. Шеннон отпрянул от окна подальше. Джоджо, напротив, подошел и отодвинул занавеску — выглянуть наружу.


— Кто это там? — спросил преподобный дрожащим голосом.

— Знать не знаю, но их с полдюжины.

— А чего они хотят?

Будто заслышав вопрос, кто-то из неизвестных выкрикнул:

— Нам нужен монстр! Мы хотим Джоджо Уокера!

«Монстр» вдохнул полной грудью и повернулся к Шеннону.

— Как жаль, преподобный, что у вас нет ружья, — сказал он.



Все было в точности как в ее сне. Не сумев подавить изумленное «ах», Теодора во все глаза уставилась через ветровое стекло патрульной машины на церковь из кошмара. Главное отличие в том, что в ее сне церковный двор был усеян телами, а здесь, на ее глазах, эти тела рвались вперед, к дому, оглашая ночь надрывными криками.

Она перевела взгляд с людей обратно на обшитую вагонкой церковь, но церкви там уже не было — на ее месте возвышался огромный конгломерат острых, как ножи, шпилей, прорезающих сгущающийся рассвет. Шпили, черные, будто оникс, выражали боевую мощь и духовную непобедимость угловатой конструкции, из которой вырастали.

Похожие на оживших мертвецов, заполнившие двор фигуры, покачиваясь, двигались гуськом, нарезая неровные круги вокруг медленно ползущей повозки, влекомой мулами. Кто-то выхаживал в высоких остроконечных шапках, кто-то был лыс или носил шутовской колпак с трепещущей вокруг головы бахромой. Шарманка билась за первенство с диссонирующей каллиопой, рождая на выходе оглушительную какофонию, которую и музыкой-то нельзя назвать. Гогот дополнил шумовой хаос, и хор фальцетов завел:

— Джоджо! Джоджо! Всем нам нужен Джоджо!

Вспыхнули факелы, освещая лица безумных балаганщиков. Не у всех лица скрывали белесый грим и алая помада, поэтому Теодора смогла узнать в толпе любовницу Раса — Лану, Арнольда Така и официантку из «Звездочета». Перекрывая оглушительный рев отрывистой музыки и пронзительные крики остальных, эти трое орали песню, танцуя в стороне от медленно движущейся паствы:

Мальчик Псоглавец рычит и кусается!

И на людей без раздумья бросается!



Но не всегда быть такому вот мраку —

И человек покусает собаку!





— О, Джоджо, — прошептала Теодора.

— Думаю, вы тоже их видите, — заметил Рич. Теодора медленно кивнула. — Ну что ж, я, выходит, не сумасшедший? Или, по крайней мере, не более сумасшедший, чем вы.

— Что с ними не так? — спросил Чарльз, сидя прямо, будто аршин проглотил, и с видом донельзя испуганным. — Это похоже на то, что вы видели в кинотеатре?

— По-моему, показ не завершился, — сказала Теодора. — То, что было во «Дворце», — всего-навсего первый акт.

— Едрить-колотить, — выдала Марджи и прикрыла губы ладошкой, покраснев.

— Это еще слабо сказано, юная леди, — заметил Рич, нажимая на тормоз и заглушая мотор полицейской машины. — Вы только посмотрите на эту срань.

Шериф кивнул, и все взгляды обратились к дому — одноэтажному а-образному строению, из окон которого сочился насыщенный желтый свет. Входная дверь резко распахнулась, и в утренний сумрак хлынуло сияние. Кто-то вышел из дома, освещенный яркими внутренними лампами со спины и вдобавок фарами полицейского автомобиля спереди. Теодора ахнула, Марджи завизжала.

— А я-то думал, худшее позади, — пробормотал Эрни Рич. — Это же чертов оборотень.

— И человек покусает собаку! — визжала Нетти. Ее губы вздернулись, словно поддетые невидимыми крючками, сложившись в жуткий упыриный оскал.

— Привет, Нетти, — спокойно поздоровался с ней Джоджо. — Жаль видеть тебя в таком виде. — Он не совсем понял, что имел в виду: ее ужасное состояние или собственную заросшую рожу. В общем, вышла фразочка аж на два жизненных случая.

Нетти хохотнула в низком хриплом тоне. Рядом бледнолицый клоун открыл свои желтые глаза и загоготал на пару с ней. К его торсу была привязана шарманка. Ручка ходила в лапе клоуна вверх-вниз, наполняя воздух музыкой, смахивающей на звук разбиваемого стекла.

Встав на пороге, Шеннон окрикнул его:

— Вы что, спятили? Вернитесь и закройте дверь!

— Это все невсамделишное, — пробормотал Джоджо. — Такое невозможно.

— Ради всего святого, это же магия! — завопил Шеннон. — Неужели вы ни слова моего не услышали? Возвращайтесь!

— Магия, говорите? — Джоджо сделал шаг назад, ухватившись за край двери, и вдруг ему на глаза попался автомобиль на подъездной дорожке. Безошибочно узнаваемая окраска машины — зелено-белая — еле-еле различалась в предутреннем мареве. Ухмыльнувшись, он произнес:

— Эрни, мать его, Рич явился, не запылился!

Он выскочил из дома, захлопнул за собой дверь и побежал к патрульной машине со всех ног.