— Ох…

— А мне тогда было… тринадцать, надо думать. Да, по-моему, так.

— Как грустно…

— Такова жизнь. — Джоджо пожал плечами. — Грустная, жестокая, короткая.

— Вы цитируете вне контекста.

— Прошу прощения? — Он склонил голову набок, озадаченный, но заинтригованный.

— Это ведь слова Гоббса, не так ли? Из его книги «Левиафан»[16]. Но он говорил не о жизни вообще, а о жизни во время войны.

— Снимаю шляпу, — сказал Джоджо. — Но не забывайте — мы живем в военное время.

— В Литчфилде нет войны.

Он пожал плечами.

— Вот уж не знаю.

— Война — у нас, на родине?

— Почему бы и нет. Слушайте, а вы знаете что-нибудь о людях, связанных с фильмом — тем, который ваш муж сейчас крутит? О ребятах из передвижного шоу?

Теодора приподняла бровь.

— Старые привычки покоя не дают?

— Уж не обессудьте.

— Ничего особенного не знаю, — ответила она, отводя глаза и погружаясь в свои раздумья. — Вот правда — ничего особенного. Они мне не нравятся разве что. Не сами, а их шоу.

— Вы смотрели фильм?

— Нет, и не очень тянет. Благодарю покорнейше.

— А вы с кем-нибудь из них разговаривали?

— Напрямую — нет. Я в дела Раса не лезу.

— Значит, с Зазывалой Дэвисом вы тоже не встречались.

— Приходилось видеть. Довольно обычный тип, разве что глаза у него…

— А что с глазами?

— Гм. — Она нахмурилась и уставилась на заплесневелые балки, на коих держалась крыша сарая. — На вас когда-нибудь таращилась змея, мистер Уокер?

— Можно просто Джоджо.

— Хорошо, и все-таки?

— Насколько помню — нет, ни разу.

— Лед и пламя, всё — в одном флаконе.

— Я… не уверен, что понимаю вас, мэм.

— Трудно описать, — призналась она. — Да я и не пробовала это облечь в слова ни разу. В наш с Расселом дом часто всякая живность прокрадывается — опоссумы, еноты, паучищи размером с мою ладонь. Змеи тоже, бывает, приползают. Почти всегда — гремучки и желтопузики, хотя, помню, однажды вышла через черный ход — и прямо на меня смотрит огромный щитомордник. Черный, весь лоснящийся, глаза такие жестокие-жестокие… Ни у одной твари божьей ничего подобного не видела. — Теодора замолчала, глядя в потолок с неясным чувством. — Знаю, преподобный Шеннон говорит, что только у людей есть душа, но я всегда в этом сомневалась. Не знаю, был ли у вас когда-нибудь конь или пёс, но я росла среди животных и многих почитала за настоящих друзей. Раз во мне есть хоть капля души, то и в них ее было хоть отбавляй… так что, если сойтись на том, что у животных тоже есть душа, можно понять, почему меня поразила та змея. Глаза у нее были совершенно бездушные. Абсолютно.

— И у этого Дэвиса, получается, такие же?

— Да, опаляют и остужают разом, — произнесла она. — Лед и пламя в одном флаконе.





Глава 10





Во всю мощь своих луженых легких миссис Хатчинс запела:

Когда шаг будет сделан последний,

Распахнутся врата городские,

Звук пречистых и ангельских пений

Ублажит тогда уши людские…





Остальная паства тоже пела — все, кроме Рори Альменда, который и так едва мог говорить громче шепота, — и никто не мог сравниться с агрессивным напористым вокалом их фактической предводительницы.

Когда мгла, внемля свыше наказу,

Ниспадет с тайны старой лица,

Все труды оправдаются разом —

Ведь пути мы достигнем конца.





Джим Шеннон с трудом представлял себе, откуда она черпает энергию — казалось бы, всё против нее: жара, возраст, вес… Ему мнилось, что он пребывает куда в более здоровом теле, чем эта старуха, но Джим уже промок до нитки и чувствовал себя квёлым. По рукам дважды пробегала дрожь, и штандарт в них бился о плакат впереди стоящего, на что тот откликался злобным взглядом. Шеннон никак не мог избавиться от смутного чувства унижения — как легко старушенция вырвала у него бразды правления. Он, а не она должен был возглавить сей глупый маленький крестовый поход. Не то чтобы Джим ощущал себя прирожденным лидером… но какой от него прок при такой-то Эмме Хатчинс? Марионеточная управа — вот что он из себя представляет; и когда осознание в полной мере ударило по нему, Джим Шеннон опустил голову — не руки.

Когда гимн подошел к концу и вдали замаячил «Дворец», Шеннон почувствовал, как его желудок сжался в кулак. Он подумал и едва не произнес вслух: «Ведь пути я достиг конца».



Джоджо ступил на желто-зеленую траву и прищурился на гаснущее солнце, бросавшее ослепительные копья света за горизонт в последней отчаянной попытке выиграть битву с темнотой. Он сказал Теодоре, что хочет прогуляться до большого дома — двухэтажного фермерского дома Лероя Данна — и посмотреть, нет ли поблизости кого-то, кто мог бы помочь. Он сдвинул шляпу набок, отгораживаясь от солнца, и тронулся в путь.

На полпути через невозделанное поле его осенило.

— Теодора, — пробормотал он с горьким смешком. — Чертова Теодора сходит с ума.

Он видел эту киношку в свои первые дни на посту помощника шерифа, году в тридцать шестом или тридцать седьмом, если не изменяет память, и, конечно же, тогда в ней главную роль исполняла единственная и неповторимая Бетси Уокер, так похожая на Айрин-черт-ее-дери-Данн.

— Вот дерьмо, — пробормотал он, одолевая невысокий холм, за которым укрылся фермерский дом, почти уверенный, что невинный образ милой дамы со сломанной ножкой теперь для него безвозвратно погиб.



— Ты прекрасно выглядишь, — сказала она, поджав блестящие вишнево-красные губы и глядя на него сонными карими глазами.

Он натянул белый халат и потуже затянул узел бабочки на горле. Он всегда терпеть не мог носить галстуки, но теперь его это почему-то не беспокоило.

— Ну дела.

— Настоящий профессионал, — добавила она. — Завзятый эскулап.

— Ага, — согласился он.

— Не забывай об этом.

Она вложила ему в руку сложенный вдвое лист бумаги для машинописи, на что он ответил насмешливым взглядом.

— Твоя роль, — напомнила она ему. — Лучше бы тебе хорошенько выучить реплики.

— Да-да, роль.

— Необязательно устраивать им медкомиссию. Но помни — львиная доля этих простофиль хочет верить, что ты на самом деле великий доктор Эллиот Фримен, понятно? Так что заставь их поверить тебе.

— О’кей.

— Эй. — Она щелкнула пальцами в дюйме от его глаз. Он моргнул. — Либо ты с нами, либо — в обнимку с ногами. Сыграй роль на пятерочку, Джейк.

Она ухмыльнулась по-волчьи и зажала в зубах длинную тонкую сигарету. Джейк улыбнулся ей в ответ, сам не понимая, зачем и почему. Все, что он мог в настоящее время осмыслить, это представление. Самый важный акт в его жизни, звездный час. Делай дело — говори слова — будь убедителен.

Пусть папаша Дэвис гордится тобой.