Я снова засмеялась. Что за нелепый разговор! Дурацкий. Оскорбительный для нашей дружбы.

– Элиса, ты что, с ума сошла? Я что, по-твоему, способна соблазнить твоего парня? Ты в своем уме?

– Может быть, я и сошла с ума. Но я своими глазами видела, как ты с ним целовалась.

– Да не целовалась я с ним! Он просто коснулся меня губами. Тем более мы оба курнули. Ну хорошо, хорошо. Обещаю тебе: больше никаких поцелуев.

– Бланка, я не слепая. Ты уже несколько дней к нему клеишься.

Меня опять разобрал смех.

– Ты знаешь, что это правда, – тихо добавила она.

– Я хорошо отношусь к Дамиану. Между нами никогда ничего не было. Но ради твоего спокойствия я согласна отныне держать его на расстоянии. Я пальцем к нему не притронусь.

Я встала и взяла ее за плечи, словно пыталась пробудить от страшного сна.

– Элиса, неужели ты и правда веришь, что я способна закрутить любовь с Дамианом? Ну, подумай сама, ведь это же глупо!

– Ну конечно! – возмущенно воскликнула она. – Кому взбредет в голову крутить с ним любовь? Только такой дуре, как я.

– При чем здесь это? Ты же меня знаешь – я никогда не уведу парня у подруги. Тем более вокруг столько мужчин.

Я уже поняла, что мне ее не переубедить.

– Но ты на него вешалась. И целовала в губы.

– Вешаться на мужчину – это совсем другое. Элиса, мы с ним просто друзья. И ничего больше.

– Бланка, это не дружба. Ты с ним кокетничаешь.

– В дружбе всегда есть немного кокетства.

– Ну вот! Наконец-то призналась! Молодец, продолжай в том же духе! – Она выбросила вперед руку, словно давая войску приказ выступить в поход.

– Элиса, давай серьезно. Дамиан не интересует меня как мужчина, он мне просто друг. И вчера он всего лишь прикоснулся губами к моим губам… – Похоже, сегодня мне уже не избавиться от мигрени. – Ну что такое поцелуй в губы? Подумаешь, велика важность! Я целую в губы своих детей. И друзей. И подруг.

– Знаешь, что я тебе скажу, дорогая Бланка? Все это ребячество! Ты носишься с идеей о новом обществе, которое строит наше поколение. В этом обществе все живут в мире и согласии, целуются с кем хотят, сходятся и расходятся на счет раз, рожают детей от разных отцов и так далее. Так вот, это общество может стать реальностью в одном-единственном случае – если всем на всех будет наплевать.

– Мне действительно на всех плевать.

– Потому что ты никого не любишь! Кроме своих детей. Может, еще мать любила. Но вот что я тебе скажу. Мне надоело быть твоим психоаналитиком. Твоя мать умерла. Она была старая и больная. Последние полгода она тебя изрядно помучила, но она прожила прекрасную жизнь, она любила и была любима, она брала от жизни все и всегда делала что хотела. Ты любила ее, и теперь тебе тяжело, ты не знаешь, как жить дальше. Но это не дает тебе права разрушать чужие жизни.

– Я никогда не пыталась разрушить чью-то жизнь. Знаешь, Элиса, в чем твоя проблема? – И, не дав ей времени опомниться, я выпалила: – Ты трусиха. Поэтому ты не пьешь, поэтому не завела детей, поэтому нуждаешься, чтобы рядом был мужчина. Все это от страха. Ты сама себя заперла в клетку и боишься высунуть из нее нос! – Я поняла, что правый висок у меня вот-вот лопнет и из дыры вылетит мозг. Что и положит конец нашему спору.

– Это говоришь мне ты? Богачка, которая живет на ренту! Которая в жизни не переступала порога бесплатной больницы! Которая не ездит в гости в бедные кварталы! А я живу в таком квартале! А в клетке живешь ты! Ты существуешь в выдуманном мире, не имеющем ничего общего с реальным.

– Я не живу на ренту.

– Я уезжаю. Можешь острить сколько твоей душе угодно. Дамиан ждет меня на стоянке.

Она развернулась и пошла прочь, через сад.

– Знаешь что?! – крикнула я, выскочив за ней вслед. – Я целуюсь с кем хочу! И ни перед кем не собираюсь отчитываться! И деньги раздаю кому хочу! Только с поцелуями еще проще – они у каждого есть! Они всех уравнивают. Если бы ты поступала, как я… Если бы все на свете поступали, как я, в мире стало бы меньше порядка, зато в нем было бы лучше жить!

– Прощай, Бланка.

Она ушла.

Я услышала свист. Подняла глаза и увидела Гильема. Он стоял у окна и смотрел на меня с удивлением. Поймав мой взгляд, покрутил пальцем у виска, словно говоря: «Обе вы ненормальные!»

Я с силой захлопнула дверь и разразилась рыданиями.





14


Гильем увел всех на пляж, уговорив отправиться на яхте к маяку. Я осталась дома с Патум. Бродила по комнатам как неприкаянная, то и дело прикладывая ко лбу завернутый в салфетку лед в надежде, что головная боль чуть стихнет. Патум, понимая, что тебя нет, не делала попытки войти в твою спальню и просто сидела под дверью. Время от времени она вставала и принималась обнюхивать каждый уголок – наверное, ловила твой запах. Если пахнет тобой, значит, ты скоро вернешься? Я ловила себя на том, что рассуждаю примерно как она. Что, если съездить куда-нибудь, где мы с тобой были вместе? В Афины, Венецию, Нью-Йорк… Вдруг ты там? Гильем вчера говорил, что, по мнению ветеринара, Патум осталось недолго – хорошо, если протянет до зимы. Она – последняя из своего помета. Ты раздарила щенков своим тогдашним друзьям. Я до сих пор помню смешанный с восторгом ужас, который испытала, глядя, как Нана ходит по дому, оставляя за собой плотные шевелящиеся комочки, – кажется, их было девять. Один умер через пару часов, остальные выжили. Ты велела сколотить большой деревянный ящик, поставила его возле своей кровати и на протяжении нескольких недель ухаживала за малышами. Тебя ничуть не смущало, что в твоей изысканно убранной спальне – малиновый ковер на полу, зеркала, комоды красного дерева и портреты пышнотелых дам на стенах – поселился неубиваемый запах собачьего питомника. Ты следила, чтобы самые прожорливые не отнимали еду у самых слабых, и давала Нане, их матери, отдохнуть. По тому, как ты возилась с ними, легко было догадаться, какой ты была в детстве. Мне такие девочки нравятся.

Патум смотрела на меня с тоской. Она любит меня необъяснимой беззаветной любовью. Наверное, настоящая любовь только такой – незаслуженной – и бывает. Но сейчас Патум – собака Гильема. Наверное, это правильно. В конце концов, это он дал ей имя и купил для нее все необходимое. Интересно: люди тоже принадлежат тем, кто дает им имена? Боюсь, когда она умрет, вместе с ней умрет еще одна часть моей жизни. Иногда мне чудится, что умершие близкие дышат мне в затылок, и это дыхание, насыщенное любовью и гордостью за меня, не дает мне стоять на месте, заставляет шевелиться. В другие минуты меня охватывает ощущение, что и позади, и впереди меня – пропасть. Мне вспомнился Рей – свергнутый король в побитой временем белой мантии; он тоже остался без хозяина.


Наконец вернулись дети. Поездка к маяку их вымотала, но они счастливы. Кожа Эдгара бронзовеет с каждым днем, у Нико на лице высыпает все больше веснушек. Я представила, сколько сердец они разобьют, когда вырастут, сколько раз сами будут страдать от разбитого сердца, и, как злая колдунья из сказки, не смогла сдержать улыбки. Сколько душевных травм им предстоит пережить! Доверчивые, ранимые, страстные, чистые, они обречены на жестокие игры судьбы, хотя пока об этом даже не подозревают! Я извинилась, объяснила, что не в состоянии сидеть со всеми за столом, и ушла к себе, надеясь, что темнота поможет мне заснуть и справиться с мигренью. Я слышала доносившиеся снизу громкие голоса и смех. Ко мне в спальню поднялась София, поинтересовалась, не нужно ли мне чего, и смочила мне лоб лимонным одеколоном. Чуть позже заглянул Гильем.

– Как себя чувствует Дама с камелиями? – спросил он, усаживаясь ко мне на кровать. – Есть хочешь?

Он так и не снял длинные купальные трусы в голубую и желтую полоску. Еще на нем майка с эмблемой школы, в которой он преподает. По загорелому лицу видно, что он в отличном настроении.

– Нет, не хочу, спасибо.

– Не понимаю, зачем ты куришь всякую дрянь?

– Действительно, зачем?.. Посиди со мной, ладно? Дай мне руку…

Он что-то буркнул, но взял меня за руку. Гильем не слишком склонен к внешним проявлениям любви. Но я на сто процентов уверена: случись что-нибудь со мной, возникни у меня нужда в помощи или добром совете, я всегда могу на него рассчитывать. Большую часть своего времени он тратит на насмешки над собой и другими, выпивку и своих учеников, которых пытается приобщить к изу-чению истории. Когда мы женились, я этого не знала. Когда разводились, тоже. Зато знаю сейчас. Может, еще не поздно?..

– Эта твоя подружка, София… Вот ненормальная, – начал он вроде бы беззаботно, но не сводя с меня пристального взгляда: что я отвечу.

– О да! Та еще штучка.

– Она очень тебя любит. Вчера несколько часов только о тебе и говорила, – добавил он.

– Я тоже ее люблю. София – прелесть. Ты положил на нее глаз, да?

– Она симпатичная. Но если ты против… – Он замолк на полуслове.

Мне стало смешно: я тут лежу чуть ли не при смерти, а бывший муж спрашивает у меня разрешения приударить за моей лучшей подругой. Наверное, если я кого-нибудь полюблю, тоже обращусь к Гильему за благословением. В конце концов, они с Оскаром в какой-то мере заменили мне отца.

– Дерзай! – Я крепче сжала его руку. – Но если она разобьет тебе сердце, я ее убью.

– Будем надеяться, до этого не дойдет, – усмехнулся он. – Ладно, я пошел. Надо проследить, чтобы дети нормально поели.

Он ушел, тихонько прикрыв за собой дверь.

Какое счастье, что у ревности есть срок годности, подумала я, прикладывая к правому глазу салфетку с кубиками льда. А вот любовь срока годности не имеет. По крайней мере, в моем случае. Я не в силах никого разлюбить. После всех разрывов, предательства и измен (в том числе своих) я по-прежнему вижу в каждом, кого любила, только хорошее – как видела до того, как все пошло прахом. С каким-то тупым упорством я отказываюсь отрекаться от старой любви и не желаю врачевать старые раны: я составляю с ними единое целое.

Я знаю, что не все меня поймут. Не так просто сбросить с себя тяжкое бремя обиды. Многие всю жизнь несут его гордо, как знамя, как награду, и ни за что не согласятся от него избавиться, то есть простить обидчика.

Мы с Гильемом расстались много лет назад. Я все так же люблю его, но освобожу от своей любви. Сделать это тем легче, чем больше ясности в наших отношениях. Спасибо добряку Гильему – он только что дал мне хорошего пинка. А вот Оскар, напротив, будет, подобно Кентервильскому привидению, до скончания дней таскать за собой кандалы моей любви (а я – кандалы его).

Я проспала несколько часов. Пробудившись, обнаружила, что от Дамиана пришла эсэмэска: он просил прощения за то, что «втянул меня в эту историю». Еще одну прислал Санти – с предложением встретиться на пару часов в каком-нибудь отеле. Сообщение Дамиана я стерла, не став отвечать. С Санти договорилась о свидании.

Когда я выходила из дома, увидела, как Гильем с Софией обнимаются, лежа в гамаке. Урсула гремела на кухне тарелками. Эдгар сидел у себя в спальне, погруженный в очередную компьютерную игру, младшие дети давно спали. Я шла через сад под стрекот кузнечиков. Маленькая ящерка, заслышав звук моих шагов, испуганно юркнула в щель между еще теплых камней.

На улицах было полно народу: счастливых семейных пар, исполненных надежд молодых парней, засыпающих на ходу детишек. Работали магазины, на открытых террасах кафе – ни одного свободного столика. Спокойное море чуть поблескивало, как старое серебро. На площади музыканты играли пачангу, пытаясь расшевелить отдыхающих, но лишь трое папаш с малышами на плечах отважились сделать несколько шагов в ритме танца. Проходя мимо казино, я увидела за столиком у дверей давешнего красавчика в компании приятелей. Они пили пиво. Я узнала девушку, которая была с ним на похоронах. Она мне улыбнулась.

Красавчик поднялся и направился ко мне:

– Привет. Как дела?

Нос у него облупился, из пыльной правой туфли вылез большой палец. Он смотрел на меня с вежливым вниманием, но я-то знала, что морской воздух и солнце, золотой отсвет зажженных фонарей, несколько часов сна и перспектива встречи с любовником пошли мне на пользу: мои щеки разрумянились, в глазах появился блеск. Я выпрямила спину и достала сигарету. Он расправил плечи. Сунул руки в карманы и незаметным движением преградил мне путь. Я вдруг подумала – не без горечи, но, в общем, равнодушно, – что он, скорее всего, моложе меня. Впрочем, я никогда не считала молодость орудием соблазнения, хотя, признаюсь, еще недавно мысли о том, что однажды она закончится, нисколько меня не тревожили. Да и сейчас я без особой печали, но и без особой радости наблюдаю за началом своего увядания – пока только физического. И отдаю себе отчет, что за ним, вполне вероятно, последует помрачение рассудка.

– Хорошо.

– Выпьешь с нами?

– Я бы с удовольствием, но не могу – тороплюсь.

– Ну конечно. Вокруг тебя столько мужчин.

Санти, должно быть, ждал меня, но вот что любопытно: мне почему-то уже не так хотелось его увидеть. Вокруг меня действительно много мужчин; наверное, я надеюсь, что с их помощью сумею восстановить в себе что-то очень важное, заранее зная, что у меня ничего не получится. Мне с каждым днем все яснее, как горько одиночество и как просто можно сорваться в пропасть отчаяния.

– Ну ладно, как-нибудь в другой раз, – кивнул он и отступил на шаг, освобождая мне путь. На прощанье он поцеловал меня, на миг прижавшись своей колючей и теплой щекой к моей.

– Вообще-то несколько минут у меня есть, – сказала я, бросив взгляд на часы. – Кстати, как тебя зовут?

– Марти.

– Очень приятно. Бланка.

Я машинально, заученным жестом протянула ему руку. По тому, как он смотрел мне в глаза, по прикосновению его теплой щеки я догадалась, что пожатие будет крепким, а ладонь – сухой и горячей.

Мы присоединились к его друзьям – парню и двум девушкам, – которые радушно приняли меня в свою компанию, одарив дружелюбно заинтересованными улыбками. Девушки говорили о мужчинах. По тону их рассуждений я поняла, что обе они не замужем (только женщины, которые счастливы в браке, способны давать мужчинам суровые и даже злые оценки) и ни у той ни у другой нет детей. Мужчины слушали, насмешливо переглядываясь, но молчали, не пытаясь опровергнуть ни одного из расхожих и по большей части ложных штампов, которые представители одного пола используют для описания противоположного.

– А ты, что ты ищешь в мужчинах? – неожиданно обратилась ко мне девушка – не та, что была с Марти на похоронах, а вторая, темноглазая шатенка с живым взглядом. Она задала свой вопрос с непринужденностью, приглашающей к откровенности, что свойственно женщинам, обсуждающим подобные проблемы.