– Мы заняли вторую спальню, пришлось там все поменять, старые матрацы прогнили. – Маура вернулась с подносом, поставила его на прикроватный столик, помогла мне сесть, подложив под спину стопку подушек и подушечек. – Ешь, набирайся сил, они тебе понадобятся.
Руки дрожали так сильно, что мне не удавалось удержать ложку. Панеттоне ее отобрала и стала кормить меня горячим бульоном с видом любящей матери.
– Из школы мы, разумеется, сбежали. Ешь, не отвлекайся. Ну как сбежали, покинули «Нобиле-колледже-рагацце» с тайного благословения директрисы. Когда до нас дошли слухи, что тишайший Муэрто прогнал от себя супругу, сестра Аннунциата встревожилась настолько, что села в гондолу и отправилась требовать объяснений. В аудиенции ей было отказано. Тогда Карло, то есть, разумеется, синьорина Маламоко… Представляешь, какой скандал получился бы, узнай наша монашка правду о своей ученице? Еще ложечку. Вот умница. В общем, директриса благословила Карло на поиски и даже вручила ему ключ от черного хода. Как будто моему Карло нужны ключи, – Маура хихикнула. – О, Филомена, мне столько нужно рассказать. Твои хиняне, то есть хинцы… Ну, помнишь тот трактат о способах возлежания? Ах нет, это отдельная тема. Так вот, Ньяга Маламоко отправился в город и рыскал там ночи напролет. О тебе никто ничего не знал. Дона догаресса отплыла из дворца на городской гондоле, но в школу не явилась. Князь… Да, к тому времени мы привлекли к поискам экселленсе с его Ночными господами. Лукрецио прижал синьора Копальди, тот мог сообщить лишь то, что заплатил первому попавшемуся гондольеру. Экселленсе собирался уже выжать Артуро целиком в чашу фонтана, чтоб из его жидкости экстрактировать запах этого «первого попавшегося», но передумал.
Тарелка опустела, Маура помогла мне лечь.
– Историю о том, как сиятельный князь Мадичи нюхал сотни натруженных рук работников весла, я, пожалуй, упущу. – Девушка хохотнула. – И вот, когда надежда почти совсем умерла, вспоминаю я недолгий эпистолярный флирт с твоим рыжим братцем. Помнишь, он послал мне записку, а я не ответила? Хорошо, что я, как особа романтичная, храню свидетельства всех своих побед. Там был адрес. Кстати, намекни своим родичам при случае, что подписываться «Ф. Саламандер-Арденте» – это все равно что не подписываться вовсе. Вас всех зовут на одну букву. Вот какое имя я теперь должна называть, когда стану старой кошелкой и вздумаю хвастаться перед внуками?
– Филиппо, – ответила я, – это абсолютно точно был он.
Маура, возбужденно размахивающая руками во время своего монолога, прижала к лицу ладони и заплакала.
– Ты скоро поправишься?
– Непременно, милая. – Поискав каких-нибудь ободряющих слов, я попросила: – Дай мне еще чего-нибудь поесть.
– Нельзя, – отрезала командирша, вытирая щеки платком. – Твой желудок отвык от пищи, приучать его нужно постепенно. Сейчас – бульон, потом мы посетим уборную, и в награду ты получишь сухарик.
От слова «сухарик» мой рот наполнился слюной и я запросилась в места уединения, чтобы быстрее получить награду.
Мы шли очень медленно. Я опиралась на плечо Панеттоне и успела рассмотреть всю обстановку. В доме царили уют и чистота. Пахло паркетной натиркой, крахмальной свежестью белья и занавесок, древесной смолой от горящего камина, в котором резвилась огненная саламандра. А из кухни доносился аромат тушенных со специями овощей и запеченного мяса.
Правильно расценив мои потягивания носом, Маура сообщила, что мужчины, оказывается, не дураки пожрать, и пусть меня не вводит в заблуждение худощавость ее личного мужчины.
Уже по пути обратно в спальню я спросила:
– Как у вас все это произошло?
– В первый раз – довольно бестолково. – Подруга покраснела. – Я была столь напориста, вооруженная советами из твоих трактатов, что вполне могла бы все испортить, не прояви Карло достаточно терпения.
– Сухарик, – напомнила я, устроившись на постели, – и продолжай со всеми подробностями.
Пресное хрустящее тесто показалось мне вкуснее всего, что я ела до сих пор. Я фыркала, слушая рассказ Панеттоне об алой прозрачной накидке, сквозь которую просвечивало все ее тело, о том, как она сначала пыталась соблазнить, а потом просто заставить Карло заняться с ней любовью.
– Учти, – предупредила она, – в первый раз это больно.
Я удивилась, у рыб и дельфинов такого, кажется, не было, но решила не уточнять. Любви с Чезаре у меня теперь не получится, поэтому и боль первого раза мне не предстояла.
Итак, моя маленькая синьорина да Риальто стала взрослой. И дело было отнюдь не в том, что ее плоть дарила радость мужчине. Мауру наполняла безграничная и мудрая, как сама жизнь, любовь. Я не завидовала ее счастью, ну разве что самую малость.
Сообщив об этом Панеттоне, я потребовала еще один сухарик за честность, и съела его, запивая теплым и сладким травяным настоем.
– Спи, – велела командирша, забирая чашку. – У меня полно хозяйственных забот, с минуты на минуту явятся приходящие служанки. Я наняла для уборки и прочих мелочей двух приличных женщин с соседней улицы.
– И кухарку?
– Готовлю я сама, – Маура гордо выпятила подбородок.
– Синьора Маламоко, – поддразнила я ее. – И что же, синьору Маламоко нравится твоя стряпня?
– Вот сама его об этом и спросишь, когда он вернется после занятий. И если этот стронцо недостаточно быстро выразит восторг, получит поварешкой по голове.
Заснула я с улыбкой на губах. Мне снилась аквамариновая вода лагуны Изолла-ди-кристалло, заключенная в кольцо кварцевых скал. Я парила в ней, широко раскинув руки, и любовалась причудливыми изгибами донных растений, разноцветными камешками и стайками пестрых рыбешек, снующих в глубине.
Когда я открыла в глаза, в окно заглядывала ноздреватая полная луна.
– Ты принес конспекты? – говорила на кухне Панеттоне. – Нам с Филоменой придется немало нагонять.
Карло жевал и отвечал невнятно.
– Директриса? – переспросила Маура удивленно. – Славно. Ее конспекты в любом случае гораздо подробнее и четче твоих.
– Но с тобой ей все равно не сравниться, моя рассудительная, моя деловитая, умненькая, моя…
Голоса затихли, кажется, в кухне целовались. Немного подождав, я кашлянула:
– А меня кормить вы не собираетесь?
Карло вбежал в спальню первым, заключил меня в объятия и звонко чмокнул в щеку. Он был в женском платье, и из-за того, что в движениях сейчас он не пытался походить на юную синьорину, выглядел нелепо.
Я его тоже поцеловала.
– Надеюсь, – произнесла Маура с притворным возмущением, – все здесь присутствующие понимают, что от того, чтобы вцепиться в некие рыжие волосы, меня удерживает лишь моя почти святость?
Расхохотавшись, я предложила ей начать с волос черных.
– Рагацце, – сказал Карло, – как же я по вам скучал.
– Или переоденься, или называй себя в женском роде, – ворчала Маура, поправляя мои подушки. – А то я чувствую себя любительницей мужеподобных дам или женоподобных синьоров. А это неприятное чувство.
Карло послал ей с порога воздушный поцелуй и ушел.
– Какие еще конспекты? – спросила я подругу. – Разве со школой не покончено?
– Удивительно слышать эти слова из уст Аквадоратской львицы, Филомена. Опомнись! Бросить псу под хвост три года жизни?
– За последний месяц со мной произошло больше, чем за все время учебы.
– И что? Теперь ты испытала пресыщение и собираешься погрузиться в вековой сон подобно древнему вампиру?
Именно в этот момент до нашего слуха донесся струнный перебор, и приятный мужской голос напевно сообщил о любви и страсти.
– Кстати, о вампирах. – Маура закатила глаза. – Экселленсе в своем репертуаре.
– Лукрецио? – Поддерживаемая подругой, я поднялась с кровати и подошла к окну.
Одинокая гондола поблескивала лаковыми боками в лунном свете. На ней, поставив одну ногу на борт, стоял сиятельный Мадичи в темном с серебристым шитьем камзоле и с распущенными по плечам волосами. В руках он держал инструмент.
– Моя серениссима, – пропел он, – вы прекрасны.
– Какое чудовищное преувеличение, чудовищный князь. – В зеркало я посмотреть успела, и комплимент меня не радовал. – Отчего вы не вошли в дом?
– Я вампир, моя безмятежность.
– Это всем известно.
– И не могу переступить ваш порог без приглашения.
– Так получите его, – улыбнулась я. – Добро пожаловать, Лукрецио.
Маура, уже вообразившая себя хозяйкой дома с саламандрами, пробормотала что-то о моем легкомыслии, но пошла открывать дверь.
Инструмента в руках экселленсе не было, зато был огромный букет оранжево-черных лилий. Мне он его не отдал, видимо, решив, что я слишком слаба, сунул Мауре, широко шагнул и опустился передо мною на одно колено.
– Серениссима…
Поцелуй в руку, в запястье, в сгиб локтя. Сухие гладкие губы. Представив, как мы смотримся со стороны – иссиня-бледная пошатывающаяся девица в льняной сорочке до пола и расфранченный аристократ у ее ног, – я чуть не расхохоталась.
– Ах, экселленсе, вы меня смущаете.
– Карло, – позвала громко Маура, – милый, принеси из гостиной ту уродливую вазу, его сиятельство подарил нам букет.
Маламоко, успевший переодеться, предложил женушке выбрать из ваз самую уродливую самостоятельно и дружески кивнул вампиру.
– Вы получили мое послание?
– Да, Карло, благодарю. Известие о том, что дона Филомена пришла в себя… – Он перевел взгляд на меня и ахнул: – Вам плохо, серениссима? Присядьте.
Маура ворвалась в комнату подобно карающему вихрю. Присесть? Князь вообще в своем уме? Девушка две недели находилась между жизнью и смертью, а ее вынуждают…
Лукрецио подхватил меня на руки и уложил в постель.
– Тогда, моя драгоценная, я откланяюсь. И вернусь, когда…
– Останьтесь, – удержала я его холодную ладонь. – Лукрецио, побудьте со мной еще немного.
Карло с Маурой переглянулись. Подруга кивнула на понятный лишь ей знак и вышла. Маламоко присел у стола. Они не собирались оставлять меня с князем наедине. Ах, меня же нельзя волновать. Мне хотелось поговорить о Чезаре, но, кажется, эта тема пока была под запретом. Вспомнив, как собиралась с дожем в палаццо Мадичи, я спросила:
– Что рассказал вам плененный Ньяга?
Экселленсе покачал головой:
– Ничего сверх того, о чем уже знает серениссима. В то самое время, когда мы с вами беседовали у ограды палаццо, этот юноша под покровом дня бежал.
Под покровом дня? Нет такого выражения, но это у людей, мы-то совершаем побеги под покровом ночи.
– Какая досада. Вы его искали?
Руки дрожали так сильно, что мне не удавалось удержать ложку. Панеттоне ее отобрала и стала кормить меня горячим бульоном с видом любящей матери.
– Из школы мы, разумеется, сбежали. Ешь, не отвлекайся. Ну как сбежали, покинули «Нобиле-колледже-рагацце» с тайного благословения директрисы. Когда до нас дошли слухи, что тишайший Муэрто прогнал от себя супругу, сестра Аннунциата встревожилась настолько, что села в гондолу и отправилась требовать объяснений. В аудиенции ей было отказано. Тогда Карло, то есть, разумеется, синьорина Маламоко… Представляешь, какой скандал получился бы, узнай наша монашка правду о своей ученице? Еще ложечку. Вот умница. В общем, директриса благословила Карло на поиски и даже вручила ему ключ от черного хода. Как будто моему Карло нужны ключи, – Маура хихикнула. – О, Филомена, мне столько нужно рассказать. Твои хиняне, то есть хинцы… Ну, помнишь тот трактат о способах возлежания? Ах нет, это отдельная тема. Так вот, Ньяга Маламоко отправился в город и рыскал там ночи напролет. О тебе никто ничего не знал. Дона догаресса отплыла из дворца на городской гондоле, но в школу не явилась. Князь… Да, к тому времени мы привлекли к поискам экселленсе с его Ночными господами. Лукрецио прижал синьора Копальди, тот мог сообщить лишь то, что заплатил первому попавшемуся гондольеру. Экселленсе собирался уже выжать Артуро целиком в чашу фонтана, чтоб из его жидкости экстрактировать запах этого «первого попавшегося», но передумал.
Тарелка опустела, Маура помогла мне лечь.
– Историю о том, как сиятельный князь Мадичи нюхал сотни натруженных рук работников весла, я, пожалуй, упущу. – Девушка хохотнула. – И вот, когда надежда почти совсем умерла, вспоминаю я недолгий эпистолярный флирт с твоим рыжим братцем. Помнишь, он послал мне записку, а я не ответила? Хорошо, что я, как особа романтичная, храню свидетельства всех своих побед. Там был адрес. Кстати, намекни своим родичам при случае, что подписываться «Ф. Саламандер-Арденте» – это все равно что не подписываться вовсе. Вас всех зовут на одну букву. Вот какое имя я теперь должна называть, когда стану старой кошелкой и вздумаю хвастаться перед внуками?
– Филиппо, – ответила я, – это абсолютно точно был он.
Маура, возбужденно размахивающая руками во время своего монолога, прижала к лицу ладони и заплакала.
– Ты скоро поправишься?
– Непременно, милая. – Поискав каких-нибудь ободряющих слов, я попросила: – Дай мне еще чего-нибудь поесть.
– Нельзя, – отрезала командирша, вытирая щеки платком. – Твой желудок отвык от пищи, приучать его нужно постепенно. Сейчас – бульон, потом мы посетим уборную, и в награду ты получишь сухарик.
От слова «сухарик» мой рот наполнился слюной и я запросилась в места уединения, чтобы быстрее получить награду.
Мы шли очень медленно. Я опиралась на плечо Панеттоне и успела рассмотреть всю обстановку. В доме царили уют и чистота. Пахло паркетной натиркой, крахмальной свежестью белья и занавесок, древесной смолой от горящего камина, в котором резвилась огненная саламандра. А из кухни доносился аромат тушенных со специями овощей и запеченного мяса.
Правильно расценив мои потягивания носом, Маура сообщила, что мужчины, оказывается, не дураки пожрать, и пусть меня не вводит в заблуждение худощавость ее личного мужчины.
Уже по пути обратно в спальню я спросила:
– Как у вас все это произошло?
– В первый раз – довольно бестолково. – Подруга покраснела. – Я была столь напориста, вооруженная советами из твоих трактатов, что вполне могла бы все испортить, не прояви Карло достаточно терпения.
– Сухарик, – напомнила я, устроившись на постели, – и продолжай со всеми подробностями.
Пресное хрустящее тесто показалось мне вкуснее всего, что я ела до сих пор. Я фыркала, слушая рассказ Панеттоне об алой прозрачной накидке, сквозь которую просвечивало все ее тело, о том, как она сначала пыталась соблазнить, а потом просто заставить Карло заняться с ней любовью.
– Учти, – предупредила она, – в первый раз это больно.
Я удивилась, у рыб и дельфинов такого, кажется, не было, но решила не уточнять. Любви с Чезаре у меня теперь не получится, поэтому и боль первого раза мне не предстояла.
Итак, моя маленькая синьорина да Риальто стала взрослой. И дело было отнюдь не в том, что ее плоть дарила радость мужчине. Мауру наполняла безграничная и мудрая, как сама жизнь, любовь. Я не завидовала ее счастью, ну разве что самую малость.
Сообщив об этом Панеттоне, я потребовала еще один сухарик за честность, и съела его, запивая теплым и сладким травяным настоем.
– Спи, – велела командирша, забирая чашку. – У меня полно хозяйственных забот, с минуты на минуту явятся приходящие служанки. Я наняла для уборки и прочих мелочей двух приличных женщин с соседней улицы.
– И кухарку?
– Готовлю я сама, – Маура гордо выпятила подбородок.
– Синьора Маламоко, – поддразнила я ее. – И что же, синьору Маламоко нравится твоя стряпня?
– Вот сама его об этом и спросишь, когда он вернется после занятий. И если этот стронцо недостаточно быстро выразит восторг, получит поварешкой по голове.
Заснула я с улыбкой на губах. Мне снилась аквамариновая вода лагуны Изолла-ди-кристалло, заключенная в кольцо кварцевых скал. Я парила в ней, широко раскинув руки, и любовалась причудливыми изгибами донных растений, разноцветными камешками и стайками пестрых рыбешек, снующих в глубине.
Когда я открыла в глаза, в окно заглядывала ноздреватая полная луна.
– Ты принес конспекты? – говорила на кухне Панеттоне. – Нам с Филоменой придется немало нагонять.
Карло жевал и отвечал невнятно.
– Директриса? – переспросила Маура удивленно. – Славно. Ее конспекты в любом случае гораздо подробнее и четче твоих.
– Но с тобой ей все равно не сравниться, моя рассудительная, моя деловитая, умненькая, моя…
Голоса затихли, кажется, в кухне целовались. Немного подождав, я кашлянула:
– А меня кормить вы не собираетесь?
Карло вбежал в спальню первым, заключил меня в объятия и звонко чмокнул в щеку. Он был в женском платье, и из-за того, что в движениях сейчас он не пытался походить на юную синьорину, выглядел нелепо.
Я его тоже поцеловала.
– Надеюсь, – произнесла Маура с притворным возмущением, – все здесь присутствующие понимают, что от того, чтобы вцепиться в некие рыжие волосы, меня удерживает лишь моя почти святость?
Расхохотавшись, я предложила ей начать с волос черных.
– Рагацце, – сказал Карло, – как же я по вам скучал.
– Или переоденься, или называй себя в женском роде, – ворчала Маура, поправляя мои подушки. – А то я чувствую себя любительницей мужеподобных дам или женоподобных синьоров. А это неприятное чувство.
Карло послал ей с порога воздушный поцелуй и ушел.
– Какие еще конспекты? – спросила я подругу. – Разве со школой не покончено?
– Удивительно слышать эти слова из уст Аквадоратской львицы, Филомена. Опомнись! Бросить псу под хвост три года жизни?
– За последний месяц со мной произошло больше, чем за все время учебы.
– И что? Теперь ты испытала пресыщение и собираешься погрузиться в вековой сон подобно древнему вампиру?
Именно в этот момент до нашего слуха донесся струнный перебор, и приятный мужской голос напевно сообщил о любви и страсти.
– Кстати, о вампирах. – Маура закатила глаза. – Экселленсе в своем репертуаре.
– Лукрецио? – Поддерживаемая подругой, я поднялась с кровати и подошла к окну.
Одинокая гондола поблескивала лаковыми боками в лунном свете. На ней, поставив одну ногу на борт, стоял сиятельный Мадичи в темном с серебристым шитьем камзоле и с распущенными по плечам волосами. В руках он держал инструмент.
– Моя серениссима, – пропел он, – вы прекрасны.
– Какое чудовищное преувеличение, чудовищный князь. – В зеркало я посмотреть успела, и комплимент меня не радовал. – Отчего вы не вошли в дом?
– Я вампир, моя безмятежность.
– Это всем известно.
– И не могу переступить ваш порог без приглашения.
– Так получите его, – улыбнулась я. – Добро пожаловать, Лукрецио.
Маура, уже вообразившая себя хозяйкой дома с саламандрами, пробормотала что-то о моем легкомыслии, но пошла открывать дверь.
Инструмента в руках экселленсе не было, зато был огромный букет оранжево-черных лилий. Мне он его не отдал, видимо, решив, что я слишком слаба, сунул Мауре, широко шагнул и опустился передо мною на одно колено.
– Серениссима…
Поцелуй в руку, в запястье, в сгиб локтя. Сухие гладкие губы. Представив, как мы смотримся со стороны – иссиня-бледная пошатывающаяся девица в льняной сорочке до пола и расфранченный аристократ у ее ног, – я чуть не расхохоталась.
– Ах, экселленсе, вы меня смущаете.
– Карло, – позвала громко Маура, – милый, принеси из гостиной ту уродливую вазу, его сиятельство подарил нам букет.
Маламоко, успевший переодеться, предложил женушке выбрать из ваз самую уродливую самостоятельно и дружески кивнул вампиру.
– Вы получили мое послание?
– Да, Карло, благодарю. Известие о том, что дона Филомена пришла в себя… – Он перевел взгляд на меня и ахнул: – Вам плохо, серениссима? Присядьте.
Маура ворвалась в комнату подобно карающему вихрю. Присесть? Князь вообще в своем уме? Девушка две недели находилась между жизнью и смертью, а ее вынуждают…
Лукрецио подхватил меня на руки и уложил в постель.
– Тогда, моя драгоценная, я откланяюсь. И вернусь, когда…
– Останьтесь, – удержала я его холодную ладонь. – Лукрецио, побудьте со мной еще немного.
Карло с Маурой переглянулись. Подруга кивнула на понятный лишь ей знак и вышла. Маламоко присел у стола. Они не собирались оставлять меня с князем наедине. Ах, меня же нельзя волновать. Мне хотелось поговорить о Чезаре, но, кажется, эта тема пока была под запретом. Вспомнив, как собиралась с дожем в палаццо Мадичи, я спросила:
– Что рассказал вам плененный Ньяга?
Экселленсе покачал головой:
– Ничего сверх того, о чем уже знает серениссима. В то самое время, когда мы с вами беседовали у ограды палаццо, этот юноша под покровом дня бежал.
Под покровом дня? Нет такого выражения, но это у людей, мы-то совершаем побеги под покровом ночи.
– Какая досада. Вы его искали?