Вот бы можно было так же заполнить и ту пустоту, которая образовалась в ее сердце. Заполнить ее плодородной землей, чтобы на ней выросли и зацвели розы. Может быть, тогда она перестанет снова и снова слышать в своей голове голос Ромы, занимающий все ее мысли.

Ее колени были покрыты свежими ссадинами. Она упала в полукилометре от «Мантуи» и какое-то время лежала на земле, чувствуя под своими ладонями гравий и не мешая своему платью впитывать дождевую воду и грязь. Всю дорогу до дома ее израненные колени болели, но сейчас эта боль успокаивала ее, как и прохлада земли, как и утреннее солнце, согревающее ее лицо, как врезающиеся в ее кожу мелкие камешки и обломки веток – все это успокаивало, все это было хорошо.

Это все, что я могу тебе дать.

Во всем этом не было никакой логики. Если Рома Монтеков все эти годы не испытывал к ней ненависти, то почему он притворялся, будто ненавидит ее? А если он ненавидел ее все эти годы, то почему он притворялся, притом с такой мукой в голосе, будто он так же страдал от своего предательства, как и она сама?

У меня не было выбора.

Джульетта испустила вопль и впечатала кулак в землю. Две служанки, работавшие неподалеку, вскочили и бросились прочь, но Джульетта не обратила на них ни малейшего внимания. Да сколько можно? Ведь четыре года назад она делала то же самое, что делает теперь – сопоставляла дела Ромы и его слова и не могла понять, почему – почему – он ее предал, хотя говорил, что любит ее. И сейчас она тоже не могла его понять, не могла соотнести его тягу к ней с ненавистью, которую он должен был испытывать, не могла постичь эту печаль в его глазах, когда он говорил о том, что она стала другой Джульеттой, холодной Джульеттой, на которую ему тяжело смотреть.

Тут не может быть одной правды. Ничто никогда не бывает таким простым.

Джульетта схватила лежавшую рядом с ней лопату, и бушующий в ней гнев достиг апогея. Сажать цветы – это детская игра. Встав с колен, она подняла лопату и с силой всадила ее в клумбу, над которой работала последние часы. Снова и снова лопата вонзалась в клумбу, пока все цветы не были изрублены на куски и их лепестки не усеяли черную землю. Кто-то позвал ее издалека, и звук ее имени взбесил ее еще больше, взбесил так, что она повернулась и атаковала первое, что попалось ей на глаза – тонкое деревце, которое было вдвое выше, чем она.

Подняв лопату, она принялась колотить ею по его стволу.

– Джульетта!

Кто-то перехватил лопату. Повернувшись, Джульетта увидела Розалинду, ее изящная рука с наманикюренными ногтями твердо удерживала черенок лопаты, не давая Джульетте нанести по деревцу еще один удар.

– Какая муха тебя укусила? – тихо спросила Розалинда. – Ты что, сошла с ума?

– Оставь меня, – резко ответила Джульетта, выдернула лопату из руки своей кузины и торопливо вошла в дом, оставляя грязные следы по дороге в свою спальню и ничуть не тревожась об этом. Здесь она вытащила из гардероба свое самое унылое и бесформенное пальто и надела его, закрыв свое платье, скрыв свое лицо и вообще все, что могло бы выдать ее социальный статус. Подняв капюшон, она спрятала и волосы, хотя в этом не было нужды, поскольку сегодня она не воспользовалась помадой и не стала укладывать их фирменными волнами. Вместо этого волосы щекотали ее шею. Сжав одну из прядей над своим ухом, она дернула ее, словно затем, чтобы проверить, реальны ее волосы или нет.

Она вышла из дома, глядя прямо перед собой и всего один раз оглядевшись по сторонам. Следят ли за ней? Ей было все равно. Ее сердце воинственно стучало, а руки она сжала в кулаки, чтобы не позволить пальцам дрожать.

Джульетта всегда гордилась тем, что ей дороги ее приоритеты, знала, на что надо ориентироваться, что нельзя упускать из виду – так путешественники ищут на небе Полярную звезду. Важнее всего для нее были ее город, ее банда, ее семья. Ее семья, ее банда, ее город.

Но может ли путешественник найти на небе Полярную звезду, если мир перевернулся вверх дном?

Джульетта шла все дальше и дальше, дошла до Бунда и стала обходить беспорядочно пришвартованные моторные лодки.

Может, перестать идти прямо и вместо этого свернуть в сторону? Она могла бы просто шагнуть с пристани в воду, превратившись в очередную утерянную единицу товара, очередную цифру в графе убытков.

Миновав Бунд и выйдя за пределы Международного квартала, она наконец-то оказалась на территории Белых цветов.

Она надвинула капюшон на лицо. В этом не было необходимости – ей было куда легче оставаться незамеченной во владениях Монтековых, чем Роме на земле Алых. Без алой ленты на запястье или в волосах, без каких бы то ни было отличительных знаков патрулирующие улицы Белые цветы примут ее всего лишь за еще одну китаянку, живущую неподалеку.

– Ой!

Джульетта вздрогнула и опустила голову прежде, чем тот, кого она случайно задела плечом, успел как следует разглядеть ее лицо.

– Простите, – бросила она и, прежде чем завернуть за угол, подумала, что, малый, которого она толкнула, был светловолос и с любопытством посмотрел ей вслед.





* * *


– Со мной произошла одна ужасно странная вещь, – сказал Венедикт.

Он сел на стул и, сняв с шеи шарф, положил его на их маленький угловой столик. Маршал кивнул, показывая, что слушает его, а Рома держался так, будто вовсе не слышал, что сказал его кузен. Он тупо глядел в пространство и – к немалой озабоченности Венедикта – выглядел так, будто не спал уже несколько ночей. С тех пор как зараза поразила Алису, усталость, написанная на лице Ромы, с каждым днем становилась все заметнее, но сейчас дело было не только в этом. Что-то в выражении его лица изменилось, стало иным. Как будто не только его тело, но и его разум дошел до последней черты и отключился.

Интересно, возвращался ли он вообще домой вчера вечером или минувшей ночью? Наверное, нет, ведь на нем сейчас была та же белая рубашка, что и вчера, только теперь она выглядела мятой. Стоит ли поинтересоваться у него, что стряслось, или же лучше сделать вид, будто все хорошо и вести себя с ним как ни в чем не бывало?

И, побоявшись услышать ответ на вопрос о том, что стряслось, Венедикт предпочел держаться со своим кузеном так, будто все шло своим чередом.

– Кажется, я только что видел Джульетту Цай.

Колено Ромы дернулось и с такой силой врезалось в нижнюю часть столешницы, что тарелка Маршала едва не свалилась на пол.

– Эй, осторожнее, – укорил его Маршал, придержав свою тарелку с куском медового торта. – Если тебе до сих пор не принесли твой заказ, это вовсе не значит, что ты можешь сбрасывать со стола еду других.

Рома не обратил на Маршала ни малейшего внимания.

– Как это? – спросил он Венедикта. – Ты уверен, что это была именно она?

– Успокойся, – ответил Венедикт. – Она просто шла по своим делам…

Рома уже вскочил со стула и не успел его кузен понять, что происходит, как он выбежал из ресторана и распашные двери заведения заходили ходуном.


– Что… что это было? – удивился Венедикт.

Маршал пожал плечами. И, отломив ложкой большой кусок торта, положил его в рот.

– Хочешь торта?





* * *


Между тем Джульетта уже забрела в глубь территории Белых цветов и теперь блуждала по улицам, не узнавая их, хотя поначалу ей казалось, что она их помнит. Наконец она оказалась в той части города, которую, кажется, действительно помнила и, найдя один очень знакомый проулок, свернула в него и опустила голову, чтобы пройти под выстиранным бельем, которое сушилось на низко натянутых веревках.

– Фу, гадость, – пробормотала она, когда ей на затылок упало несколько капель не совсем чистой воды. И, остановившись, чтобы смахнуть воду, она увидела высокого статного мужчину, вошедшего в проулок с противоположного конца.

Мышцы ее плеч невольно напряглись, но она заставила себя продолжить идти вперед как ни в чем не бывало. Если она сейчас повернет назад и бросится бежать, это сразу же выдаст ее, и он поймет, что она не имеет права находиться в этой части города.

К счастью, Дмитрий Воронин, похоже, не узнал ее, когда проходил мимо. Он что-то бормотал себе под нос, поправляя манжеты рубашки. Он вышел из проулка, Джульетта прошла в другой его конец и вздохнула с облегчением. Она скользила взглядом по доходным домам, узнавая их. Ей уже доводилось тут бывать, но это было давно, и с тех пор столько всего произошло, стены домов изменили свои цвета, керамическая плитка выцвела…

– Ты с ума сошла?

Джульетта ахнула, узнав голос Ромы до того, как он обвил рукой ее талию и затащил ее в проход между домами. Придя в себя, она едва удержалась от того, чтобы с силой наступить ему на ногу.

– Спасибо большое, но я могу идти сама, – прошипела она.

– Ты совсем не торопилась и стояла как столб, так что тебя было хорошо видно из всех окон моего дома! Они убьют тебя, Джульетта. Ты что, считаешь нас слабаками?

– Ты правда так думаешь? Мои убитые родственники подтвердили бы, что это не так.

Они оба замолчали.

– Что ты здесь делаешь? – тихо спросил он. Его взгляд упирался в ее ухо, он явно не хотел смотреть ей в глаза. Но Джульетта глядела ему прямо в лицо и не могла оторвать от него глаз. Ее распирало от того, что она хотела сказать, что хотела услышать, от чего хотела освободиться. В ней было слишком много всего, и все это рвалось наружу, чтобы разлететься в клочья и стать частицами мира природы, пробивающегося сквозь трещины в бетонном тротуаре.

– Я здесь, – выдавила из себя она, – потому что мне осточертело убегать, осточертело оставаться в неведении. Я хочу знать правду.

– Я же сказал тебе…

– Ты не можешь так поступить. – Теперь она кричала. Она не собиралась кричать, но кричала – после четыре лет молчания она уже не могла держать это в себе. – Неужели я не заслуживаю правды? Не заслуживаю того, чтобы ты наконец сказал хоть что-то о том, что заставило тебя в деталях рассказать своему отцу, как можно устроить…

Она осеклась, и ее брови поднялись так высоко, что исчезли под ее челкой. Рома приставил нож к ее груди.

Что же он сделает?

Но он только покачал головой. И внезапно стал так похож на себя прежнего. На того паренька, который впервые поцеловал ее на крыше джаз-клуба. Который не любил насилия и клялся, что когда-нибудь станет управлять своей половиной города по законам справедливости.

– Ты не боишься, и знаешь почему? – Его голос дрогнул. – Потому что знаешь, что я не могу вонзить в тебя нож – ты всегда это знала, и, даже если после твоего возвращения у тебя были сомнения в моем милосердии, ты быстро разобралась что к чему, не так ли?

– Если ты знал, что я не боюсь, то зачем вообще достал нож?

– Именно поэтому… – Рома закрыл глаза, и она увидела, как по лицу его покатились слезы. – Именно поэтому мое предательство и было таким ужасным. Потому что ты верила, что я не способен причинить тебе зло, однако я это сделал.

Он отстранился, отвел нож от ее груди, потом повернулся и метнул его в стену так, что лезвие погрузилось в нее по рукоятку. Джульетта в оцепенении смотрела на это, чувствуя себя кем-то вроде призрака, парящего в вышине. Наверное, именно такого она и ожидала. Рома был прав. Она не могла бояться, даже когда у него в руках была ее жизнь. Как-никак, она сама явилась во владения Белых цветов, чтобы отдать эту жизнь в его руки.

– Тогда почему? – хрипло произнесла она. – Почему ты это сделал?

– Это был компромисс. – Рома с силой потер свое лицо и посмотрел туда, где начинался проулок, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает. – Мой отец хотел, чтобы я убил тебя, а я отказался.

Джульетта помнила белый цветок, лежавший на дорожке, которая вела к ее дому, и записку от господина Монтекова, полную ядовитых насмешек.

– Почему ты отказался?

Рома резко засмеялся и покачал головой.

– Разве ты не знаешь? Я любил тебя.

Джульетта прикусила язык. Опять это слово. Любил. Он говорил так, будто все, что происходило между ними до того ужасного дня, было настоящим, а она не могла этого постичь, не могла этого принять, ведь она так долго убеждала себя, что все их совместное прошлое было ложью, искусным притворством, на которое Рома пошел, чтобы добраться до ее семьи.

Ей было необходимо убедить себя в этом. Как бы она смогла вынести мысль о том, что он любил ее, но все равно уничтожил ее душу? Как бы она смогла вынести правду – что она любила его, любила так сильно, что отголоски этой любви жили в ней до сих пор? Если все это не было всего лишь частью коварного плана, направленного на то, чтобы задурить ей голову… то ее нынешнее влечение к нему объясняется одним – слабостью ее собственного сердца.

Она ощутила во рту вкус крови и, поморщившись от боли в прикушенном языке, разжала зубы, но продолжала молчать.

– Ты можешь верить тому, чему хочешь верить, – сказал он, заметив, как изменилось выражение ее лица. – Но ты хотела правды, и вот она. Мой отец узнал про нас с тобой. Кто-то из его шпионов донес ему, что мы влюблены, и, чтобы смыть это оскорбление, он дал мне нож, – Рома показал на нож, торчащий из стены, – чтобы я вонзил его в твое сердце.