Дроны, как и полагалось, доставили три набора: два первых и один третий, для Бориса. Славик брезгливо вскрыл свою упаковку и с наигранным восторгом воскликнул:

– Анечка! Глянь-ка, что нам привезли!

– Что? – большегрудая Анечка совсем не понимала сарказма и с любопытством стала рыться в пакете.

– Ни-че-го. То же самое дерьмо, что и вчера. И позавчера. Дерьмо в пакете. Дерьмо в кубе. Дерьмо, возведённое в абсолют.

«Сам ты дерьмо в кубе», – подумал Борис и начал разбирать содержимое доставки, но Славик тут же просунул свою голову через его плечо.

– Ммммм, гороооошек… Пища богов и непризнанных гениев. Знаешь, Борис, я тут подумал и решил, что сегодня останусь без ужина. Как сказал один великий человек, не помню уже, кто: «Художник должен быть голодным». Но к тебе это, конечно же, не относится, – и он задорно хлопнул Бориса по свисающему поверх штанов животу. – Поэтому вот, угощайся, сосед. Извини, если что не так.

С этими словами Славик достал из пакета какую-то небольшую коробочку и протянул её Борису.

«Конечно, надо бы похудеть, – подумал он. – Не для Славика, а так, для здоровья. Вроде бывший боец, а так себя запустил». Но упаковка карамельных палочек из первого набора всё равно грела ему душу. Он собирался растянуть её как минимум на пару дней.





2


Комната Бориса сильно преобразилась по сравнению с той, в которую он въехал десять лет назад. Когда он получил свой первый гонорар, он сразу же, как и собирался, купил новые, улучшенные обои на окна. Установив их, он занялся приведением своего нового жилища в порядок: несколько часов вытирал накопившуюся на мебели пыль и скрупулезно собирал весь мусор, оставшийся от предыдущего жильца. Борис в тайне надеялся найти ещё что-то из своих детских вещей, но под руку не попадалось ничего, кроме обёрток от продуктовых наборов, обрезков проводов и непонятно откуда взявшейся паутины.



В то время, в 2060 году, Борис очень тщательно готовился к своему первому празднованию Дня Великого Освобождения. Он почему-то хотел сам отнести весь этот мусор на свалку, не доверяя его дронам, прилетавшим раз в неделю для сбора и утилизации отходов. На данный момент единственным шансом выйти на улицу было дождаться разблокировки дверей в праздничный день, и вскоре на Портале стал доступен график выхода и прихода, опубликованный в преддверии ежегодных массовых гуляний. Борис обнаружил, что может находиться на улице с трёх часов дня до семи вечера. Он подумал, что ещё успеет поймать немного весеннего тепла и подышать свежим городским воздухом.



В день празднования Великого Освобожднния Егор Семёныч и Юлиана Павловна остались дома, несмотря на то что Портал выделил им два часа для прогулок, с девяти до одиннадцати. «Да чего я там не видел-то? – объяснял Егор Семёныч их решение, – Раньше-то, поди, каждый день гуляли. Нагулялись, значит». И потом, понизив голос, нерешительно продолжал: «Может, это, по сто грамм форнтовых вечерком? За освобождение?» Борису стало вдруг жалко спирта, но отказать старику он не мог. Он решил вечером налить Егор Семёнычу один стаканчик и потом вежливо выпроводить его отмечать праздник с бабкой.



Микропропуск сработал ровно в три часа. Борис сбежал по уже знакомой лестнице, пронзённой пустой шахтой лифта, и наконец, после полутора месяцев маскировочного плена, вышел на улицу. Погода была по-настоящему весенней, и вся грязь, так неприветливо встретившая его в день приезда, уже поросла новой молодой травой. На улицах были люди, не много и не везде, но и это вызывало у Бориса абсолютный детский восторг. Он хотел подойти к каждому из них, поздороваться и вглядеться в их лица, чтобы запомнить и унести с собой в свою одинокую квартиру это весеннее тепло вперемешку с живыми людскими улыбками. Прохожие выглядели ошарашенными, но не подавали виду и неспешно и неуверено передвигались по городу, кто-то один, кто-то в небольшой компании, стараясь не шуметь и готовые при любой малейшей угрозе скрыться в бомбоубежище. Мимо Бориса прошла молодая и очень красивая пара: он – в наглаженной белой рубашке, она – в коротком голубом платье, слишком холодном для этого времени года. Они держались за руки и говорили о чём-то, как вдруг парень посмотрел на устройство контроля времени на своём запястье, потом на навигатор, и с сожалением обнял свою спутницу. Борис понял, что их графики выхода и прихода не совпадали, и одному из них нужно было возвращаться домой. Над их головами вместо птиц пролетали дроны, обеспечивая безопасность и защиту от террористических атак.



Борис не знал, куда идти. У него впервые не было с собой маршрутного листа, потому что по закону два раза в год, в День Великого Освобождения в начале мая и в День Всенародного Голосования в начале сентября граждане могли передвигаться самостоятельно, без саморегистраторов, конечно, не выходя за рамки своего индивидуального графика. Именно поэтому эти дни так ждали все жители Государства: планировали встречи с близкими, разрабатывали маршруты для своих прогулок, заранее готовили праздничную одежду и небольшие подарки и вспоминали истории, которыми они не могли поделиться в интервалы для общения. Борис ничего не готовил и не разрабатывал, и поэтому чувствовал себя одиноким и брошенным на произвол судьбы. Но что-то в лицах проходивших мимо него людей говорило, что они тоже не привыкли к такой неожиданной свободе, и как бы стесняются её. Кто-то, как его соседи, вообще предпочитал провести этот день дома, следя за событиями по транслятору и доверяясь безопасности родных стен.



У Бориса не было ни друзей, ни знакомых, ни близких в этом городе. Он уже давно потерял связь с воспитанниками штаба, а старые боевые товарищи так и остались дослуживать на фронте. Не с кем было встретиться, некого поздравить с праздником, да и он не был уверен, что захотел бы разделить с другими своё долгожданное одиночество. Поэтому он просто бродил по улицам, стараясь не заблудиться в лабиринте родного города. Он заметил, что на многие дома проецировались голограммы с портретом Виктора Правдина, который улыбался каждому проходящему мимо. Борису очень хотелось улыбнуться в ответ, но что-то его останавливало, и он просто проходил мимо под его строгим покровительственным взглядом. По крайней мере, присутствие президента создавало иллюзию спокойствия и безопасности, и от этого на душе у Бориса становилось как-то легко и весело. На площадях транслировали праздничную речь главы государства, и Борис немного запутался в его многочисленных аватарах. То он видел Правдина на одном доме, через минуту – на другом, а в это время в ста метрах раздавался его спокойный и уверенный голос. Борис остановился послушать речь, которая, как обычно, была лаконична и преисполнена уважением к каждому из зрителей. Правдин рассказывал о героических усилиях наших предков по спасению Государства от захватчиков и достижению Великого Освобождения, которое определило будущее нашей планеты на десятилетия вперёд. Он предложил всем склонить головы перед теми, кто отдал свои жизни во имя этой благой цели, и толпа послушно повиновалась его приказу. Потом он призвал всех жителей Союзного Государства сплотиться для достижения ещё одного, не менее значимого, Освобождения, чтобы окончательно и бесповоротно изгнать врага с нашей земли. Он говорил, что сам готов отдать свою жизнь за свободу и процветание Союзного Государства.



Речь закончилась, и из толпы прозвучали аплодисменты и одобрительные возгласы. Борис пошёл дальше, куда глаза глядят. По дороге ему встречалось много волонтёров, одетых в парадную светло-синюю государственную форму с повязанными вокруг шеи оранжевыми платками. Они, широко и приветливо улыбаясь, подходили к прохожим и раздавали им разноцветные воздушные шарики – символ Великого Освобождения – которые можно было запустить в небо и наблюдать, как они поднимаются над мирно сверкающими под весенним солнцем крышами. Борис взял один, белый, и долго стоял, раздумывая, где бы лучше отправить его в последний полёт. Вдруг его осенило.



Ноги как будто сами принесли Бориса на холмик рядом с домом, который сейчас выглядел гораздо более привлекательным, чем в начале весны. Светло-зелёная молодая травка почти полностью впитала в себя уродливые мусорные кучи и идеально гармонировала с белоснежными проталинами облаков, кое-где нарушавшими безупречную синеву неба. Борис вспомнил, что двадцать четыре года назад, почти в это же время, он стоял на этом месте, зажмурившись, и, кажется, кричал. Хотя, скорее всего, этот крик был только у него в голове – отчаянный детский крик, задушенный долгим бегом и накатившим ужасом. Боря пытался открыть глаза, но его разум не хотел видеть ничего, кроме чётко отпечатавшейся в нём картины, долгие годы преследовавшей его в ночных и дневных кошмарах. Дедушка – его любимый дедушка, с которым они гуляли, читали книжки, смотрели глупые мультики и смеялись в два голоса, дедушка, который всегда был рядом, и когда Боря разбил коленку, упав с велосипеда, прижимал его голову к своей груди, как будто забирая в себя его боль и обиду, его единственный дедушка – лежал сейчас в их квартире, на затёртом линолеуме, с неестественно вывернутой ногой, а его взгляд, остановленный смертельным выстрелом, был обращён куда-то мимо Бори, мимо бойцов, нарочито громко топавших по комнатам, мимо жизни – в никуда. И Боря побежал из этой уже чужой квартиры, захватив с собой две дорогие ему вещи, и бежал, подгоняемый в спину криками бойцов: «Стой, пацан! Куда? Стой!» до тех пор, пока не выбился из сил, и густой воздух не стал застревать у него в горле. И тогда он остановился на том самом холмике и беззвучно закричал внутрь своего ускользающего рассудка, а за спиной слышались приближающиеся тяжёлые чёрные шаги и голоса бойцов, и вот уже несколько холодных стволов табельного оружия равнодушно смотрят на него своими пустыми глазницами. А потом раздался другой голос: «Отставить! Ребенка живым брать!» Боря поднял глаза к небу. Белый шарик взлетал всё выше и выше, пока полностью не утонул в его мягкой бездонной синеве.



Борис вернулся домой и этим же вечером до беспамятства напился с Егором Семёнычем.





4


Несмотря ни на что, танк надо было раскрасить. Борис в очередной раз выбрал чёрный, добавил немного синего и совсем чуть-чуть белого. В этот раз, кажется, всё получилось как надо. Он нарисовал на борту танка зайчика с ярко-розовым сердечком в лапках, но решил, что министерство обороны не одобрит такой вольности, и закрасил его вновь смешанным цветом. Потом он стал программировать движения своего рисунка. Борису очень хотелось добавить танку какой-то зловещей мощи, и он заставил гусеницы скрипеть и тяжело позвякивать, в то время как дуло медленно поднималось и крутилось вокруг своей оси. Текст трансляции Катюша уже передала ему этим утром, и оставалось только подобрать правильный голос. Борис ещё раз прослушал слова и решил не делать тембр слишком низким. Он поставил ползунок в среднее положение, и озвучка приобрела какой-то доверительный оттенок. «Дети лучше воспринимают высокие и женские голоса, – подумал Борис, – Они напоминают им маму». Маму Борис помнил плохо, но был уверен, что, если бы она рассказала ему о том, как наши бойцы на фронте доблестно сражаются с вражескими танками, он бы ей, безусловно, поверил.



Как обычно, Катюша отключилась в десять. Комната наполнилась полумраком, но голографические обои давали достаточно света, чтобы спокойно раздеться, разобрать кровать и лечь. Борис достал из-под подушки одну карамельную палочку и с наслаждением засунул её в рот. Через полчаса он уже съел их все, надеясь, что завтра получит от Славика ещё какое-нибудь угощение. Борис подумал, что готов простить соседу его язвительный, но, в общем-то безобидный нрав, если это прощение будет вознаграждено не только бесплатными советами, но и чем-то более материальным. Он пообещал себе, что завтра же начнёт худеть, и с этой мыслью облегчённо заснул.



Трансляцию надо было отправить в первый же интервал для общения, и утром Борису осталось только добавить к ней несколько финальных штрихов. К его огромному счастью, в соседней комнате было тихо, видимо, её жильцы всё ещё спали. Транслятор, как всегда, рассказывал последние новости, содержание которых было уже всем заранее известно. Под его монотонное бубнение Борис тестировал механику танка. Наконец, всё заработало как надо, и можно было формировать сообщение для министерства обороны.




Отправив трансляцию адресату, Борис проверил, нет ли новых заказов, и убедившись, что больше ничего не прислали, решил немного перекусить. Он вдруг вспомнил о съеденной накануне упаковке карамельных палочек и мысленно отругал себя за такую расточительность. Сейчас можно было бы устроить себе отличный завтрак с конфетами и чайным напитком. Борис достал из-под подушки пустую коробку и потряс её, надеясь на то, что там остались хотя бы обломки карамели, которые он не заметил вчера в темноте. В коробке действительно что-то было. Борис просунул палец в надорванное отверстие и подцепил им какой-то маленький прямоугольный предмет подозрительно знакомой формы. Достав его, Борис с удивлением обнаружил у себя в руках микропропуск, который выдавали всем гражданам для открытия дверей в определённое время. Он удивился: кому могло прийти в голову засунуть такое важное устройство в коробку с конфетами, которую запросто могли отдать на утилизацию. Вспомнив, что коробка изначально предназначалась Славику, Борис решил искать ответ у него.



В соседней комнате слышалось какое-до движение. Борис постучал, и движение прекратилось, сменившись несколькими нецензурными выражениями в его адрес. Вскоре на пороге появился Славик, всклокоченный, и с пером для рисования в руке.

– Либо тебя привело сюда что-то очень важное, либо, я тебя убью, и, поверь мне, это не самое страшное, что я могу сделать, – прошипел он вместо приветствия.

– Вот, – Борис протянул соседу пустую коробку.

– О боги!!! – взревел Славик. – Ты проделал этот нелёгкий путь в два с половиной метра, чтобы отдать мне эту наиценнейшую вещь? Борюнчик, дорогой, я дарую тебе этот пустой предмет как символ твоего выдающегося интеллекта.

Вместо ответа Борис вытряс из коробки микропропуск.

– Надо полагать, что это предназанчалось тебе? – он пристально посмотрел в глаза застигнутого врасплох соседа.

– Что это, Славик? – спросила Анечка, выглянув из-за спины мужа. Борис заметил, что она была полностью завёрнута в простыню, из которой торчали только худощавые и довольно стройные ноги.

– Микропропуск, – ответил он за соседа.

– Третьего, между прочим, уровня, – гордо добавил Славик. – Делал тут небольшую халтурку для одного господина из министерства передвижения, – с этими словами он выразительно посмотрел на завёрнутую в простыню жену, – И вот решил в качестве, так сказать, бонуса, попросить немного привилегий, недоступных простым гражданам.

– То есть, теперь ты сможешь проходить в закрытые места? – уточнил Борис.

– Технически – да. Практически – не совсем. Только если будет заявка. Ты же знаешь, Бориска, чем карается проход в запрещённые помещения без соответствующего документа? Напомни-ка мне это слово, а то я что-то запамятовал. Ах да, ликвидация, кажется. Полное физическое уничтожение. Но при наличии оформленной за три дня заявки и этого микропропуска я, фактически, всемогущ. Могу шастать по пустым местам и в одиночестве созерцать унылые городские пейзажи. Черпать из них, это самое, как его… вдохновение. Что думаешь, сосед? Хороший выбор? Я же говорил тебе, неправильные картинки ты рисуешь. С ними далеко не уйдёшь. А за пропуск спасибо. Я теперь, можно сказать, твой должник, как бы дико это ни звучало.





5


Борис, конечно, немного завидовал Славику. Его молодости, его задорному пробивному характеру, его худому подтянутому телу и даже его первым продуктовым наборам – всему тому, чего у самого Бориса уже никогда не будет. Он пытался понять, в какой именно момент он упустил свою жизнь, как тот белый шарик с холма, и можно ли сделать ещё что-то, чтобы вернуть её обратно. Интересно, как это у Славика получается постоянно искать что-то новое для себя, получать доступ к закрытым для простых смертных знаниям, делать какие-то выводы, пусть примитивные и не всегда соответствующие действительности, но свои? Борису это всегда давалось с трудом. Он порой не мог отличить правду ото лжи, да и никогда особенно не вникал в это. Наверное, это в штабе по надзору и воспитанию у него отняли собственное мнение вместе с книгой и слоником. Какая разница, что считает Боря Арсеньев, если все думают по-другому.



Однажды, когда ему было лет десять, один из старших воспитанников тайком прокрался в комнату для воспитателей и вытащил из сумки одного из них пачку сигарет, которые в то время были в большом дефиците. Боря тогда лежал в спальне с расстройством желудка от несвежей колбасы, которую он имел неосторожность доесть на завтрак, в то время как остальные с отвращением выбрасывали её в ведро для отходов. Во время очередного похода в туалет Боря и заметил этого воспитанника, выходящего из комнаты для преподавателей. Он, конечно же, не собирался никому говорить, ябедников очень жестоко наказывали свои же, и к тому же, Боря ненавидел всех воспитателей и был рад, что кто-то в этот день лишится удовольствия покурить. Сходив в туалет, он вернулся в спальню, довольный, что пропускает урок истории и, возможно, пропустит ещё и физическую подготовку, на которой всех опять заставят бежать сто кругов по душному и вонючему спортивному залу. Но его радость была недолгой. Через полчаса вой сирены собрал всех воспитанников, даже больного Борю, в актовом зале, на деле просто в холодной комнате с отклеившимися обоями и скрипучей сценой, на которую было страшно наступить.



– Сегодня, – начала старшая воспитательница, – В стенах нашего штаба произошло страшное событие – воровство. Я напоминаю каждому из вас, что граждане Союзного Государства обязаны соблюдать закон, и любое его нарушение будет немедленно пресекаться и жестоко наказываться. Этот раз – не исключение.



В актовом зале стояла напряжённая тишина. Все ожидали предстоящего кровавого жертвоприношения.



– Так как во время кражи все воспитанники были на занятиях, нам не составило труда вычислить вора. Им оказался ни кто иной, как Борис Арсеньев, внук иноагента, решивший, наверное, продолжить преступное дело своего деда в нашем общем доме, который щедро предоставило ему Государство. При обыске его вещей мы обнаружили то, что было украдено у одного из наших воспитателей, что является доказательством его вины. Я прошу каждого из вас сейчас встать и показать пальцем на этого юного преступника. На счёт три!



Все встали и без особого энтузиазма показали на Борю. Он покраснел, опустил голову и безропотно слушал свой приговор. Конечно, он мог бы попросить предоставитьэти доказательства, сказать, что не курит, что сам своими глазами видел преступника, но он молчал. В любом случае, десятки голосов, скандировавших по команде старшего воспитателя «Вор! Вор! Вор!» заглушили бы его слабый, пусть даже и правый, голос. Да и почему бы ему в очередной раз не побыть преступным отродьем, если все этого так хотят? Так Борис понял, что значит «общественное мнение», и какие чудеса оно может творить. Конечно, ничего страшного с ним не случилось. В очередной раз его на неделю лишили компота, который он и так не слишком любил, вызывали к старшему воспитателю для проведения беседы и к штабному руководителю по коррекционно-воспитательной работе. Борис уныло слушал лекции о том, как важно ему самостоятельно искоренить в себе все зачатки иноагентских помыслов и побуждений, которые успел посеять его дед, что ему нужно ежедневно доказывать обществу, что он его достоин, несмотря на ужасную семейную историю. Борис молча слушал и виновато кивал. а сам мечтал как можно быстрее вернуться в свою спальню, где глубоко под матрасом была спрятана книга, которые они почитают ночью с Людмилой Ивановной. Он сначала хотел рассказать всё доброй нянечке, но она так и не завела разговор об инциденте с кражей, и он решил, что его можно благополучно забыть.



Борис подумал, что, будь тогда на его месте Славик, даже десятилетний, он бы не стал молчать и терпеть такие издевательства. Он бы встал, вышел на скрипучую сцену и произнёс бы речь, полную внутернних конфликтов и катарсисов, которая заставила бы всех собравшихся немедленно извиниться за несправедливые обвинения, а настоящий преступник непременно сознался бы и понёс бы суровое, но справедливое наказание.





6


Во время следующего интервала для общения Борис обнаружил, что новых заказов так и нет. Он немного походил по комнате, в очередной раз пересчитывая ровные квадратики на линолеуме, остановился у окна, немного поизучав картинки голографических обоев, и решил поспать. Но спать не хотелось. Хотелось чем-то заняться, хотя бы нарисовать что-то для себя, попробовать разные цвета и техники, поэксперементировать с перспективой. Он вдруг вспомнил слова Славика про обучающие трансляции и подумал, что было бы неплохо получить доступ ко второму уровню, но для начала можно порыться и в общедоступном, пятом, где среди агитационного мусора иногда попадалась довольно интересная информация. Борис включил аппарат для голограмм, приготовил чистое пространство, взял ручку и попросил Катюшу найти ему все художественные обучающие трансляции за последний месяц.

«Найдено пять обучающих трансляций по запросу, – сообщила Катюша, – Запускаю первую.»



Вдруг её голос прервался, и вслед за этим из транслятора донеслось: «Обнаружено новое устройство ввода, хранения и обработки информации. Модель: не найдена. Ревизия: не найдена. Содержимое: отсутствует». Экран показал синюю горизонтальную полосу, которая, немного повисев, исчезла, и вслед за ней устройство вывело непонятный лист с какими-то значками, в основном – палочками и кружочками. После некоторых умственных усилий Борис, к своему удивлению, узнал в них буквы, почти как в его книге, но сложить их в слова пока не смог. «Устройство отключено», сказал транслятор, но буквы никуда не делись, и Борису вдруг стало страшно. Кажется, он сломал свой рабочий инструмент, десять лет прослуживший ему верой и правдой. Он взял в руки перо и провёл им в воздухе, но экран упорно показывал только белый лист с чёрными значками, наотрез отказываясь повторять движения Бориса. Случилось что-то ужасное. Что, если он получит очередной заказ и не сможет принять его из-за этой глупой поломки? Что если заказ отдадут, например, Славику, или кому-то ещё, кто сделает его гораздо лучше? Что, если про Бориса забудут, и он так и останется сидеть здесь перед сломанным аппаратом, никому не нужный, без денег и без права на существование? Он откинулся на спинку стула и вдруг почувствовал укол боли, той самой боли, которую он носил в себе после ранения на фронте.