Пес был немного тощий, но производил впечатление здорового. Он излучал спокойствие. Даже позволял себя гладить.
Бронек не знал, будет ли как-то его использовать, ведь у него не было своего поля, а даже если бы и было, он бы скорее не возделывал его, а сдал в аренду. Он не любил работу в хозяйстве, а, пожив в городе, невзлюбил ее вдвойне.
И все же коня надо было подковать. Вопреки осторожному совету Хелены поехать к кузнецу, Бронек решил, что попробует справиться сам с помощью Фелека, которого это интересовало так же, как воскресная служба, проще говоря, не интересовало совсем. Тем не менее однажды вечером он пришел, и они с упрямым шурином заперлись в овине, чтобы подготовить необходимый инструмент.
– Чего ты колотишь? – спросил он Бронека, бившего молотом по железу. – Это же ничего не даст.
– Заржавели, надо их немного… – Бронек вздохнул и ударил по подкове еще раз.
– Немного что?
– Фелек, не разбираешься в подковывании лошадей, вот и не умничай.
– Достаточно разбираюсь, чтоб понимать, что это просто бред. Лупить по холодной подкове – что-то новенькое…
Между тем Бронек поднял молот высоко над головой. Ударил. Что-то блеснуло. Железная стружка отскочила от подковы.
Бронек почувствовал, что его правый глаз пылает изнутри. Отпрыгнул, схватился за голову, заморгал. Выбежал на улицу и закрыл сначала правую, а потом левую часть лица.
Он не видел на один глаз.
Глава пятая
В голове гудело. Боль такая, будто кто-то резал его череп на куски.
Он ополоснул лицо грязной водой из канала и прислонился к дереву. Рассвет пробивался сквозь густую крышу из листьев.
Все-таки не умер.
Всю ночь он провел в забытьи, уверенный, что это конец. То и дело терял сознание, а если пытался пошевелить головой, белая боль разрывала тело. Силился вспомнить, что произошло, но помнил немногое. Только эту паскудную сову.
Она спикировала на него с неба. Когти как ножи. Впилась в волосы и долбила по черепу твердым клювом, словно хотела содрать скальп. Может, у нее получилось? Лоскут осторожно коснулся головы. Задел расцарапанную кожу. Содрогнулся от боли.
В очередной раз проверил, точно ли в канаве нет пистолета. Не было. Видимо, он выронил его там, у входа в коровник. Ну ничего, подумал. Сворует нож и как-нибудь справится.
Йохан Пихлер улыбнулся, закрыл глаза и почти сразу уснул.
* * *
В день похорон дождь шел с утра. Ксёндз пел так жалобно, будто хоронили его самого. Гробовщик ровнял лопатой рыхлую землю на могиле, а капли воды барабанили по гладким поверхностям соседних памятников.
Ирена держала мальчиков за руки, задумчиво смотря на плащ стоявшей рядом женщины. Казю ковырял ботинком песок, а Виктусь, завороженный, разглядывал маленькую старушку с самым большим носом, какой он видел в жизни.
После похорон Ирена подошла к Мирке Паливоде и поцеловала ее в обе щеки.
– Мне так жаль, – сказала она, направив взгляд в район ее уха. – Янек не смог прийти, у него все еще часто кружится голова.
– Да, я слышала, – ответила Мирка. – Они и так давно друг с другом не разговаривали. Но… он его любил, Ирка. И часто повторял, что Янек Лабендович – порядочный парень.
– Я ему передам, – Ирена кивнула и быстро повернулась к мальчикам.
Во время всей службы и похорон Мирка Паливода сохраняла относительное спокойствие, но теперь посмотрела на Виктуся, – на шрам у него на лбу, будто кто-то ножом выковырял кусок черепа, – и вся скривилась, а потом разразилась плачем. Направляясь с мальчиками к выходу с кладбища, Ирена слышала ее вой.
* * *
Во всем мире люди рождались, умирали, боролись, трусили, любили и отчаивались, а Ян Лабендович уже три дня лежал в кровати и три дня был сыт этим по горло. Он не любил читать, а бесцельно гнить в постели ненавидел. Голова по-прежнему болела. Шишка, поначалу похожая на яблоко, чуть уменьшилась, но все еще могла потягаться размерами со сливой. Приходилось класть голову набок.
Ян жалел, что не смог пойти с женой и детьми на похороны Паливоды. Утром даже попытался надеть костюм, но, как только своими силами встал, дом закружился, а перед глазами заплясали черные пятна. Он поскорее вернулся в кровать и лежал вот так, бездеятельно, не зная даже, что там в коровнике, в курятнике и в полях.
У Паливоды давно болело сердце. Говорили, он умер во сне. Ян подумал, что это не худший способ расстаться с миром: уснуть в собственной постели, рядом со своей женщиной, и больше никогда не проснуться. Уж всяко лучше, чем рухнуть у коровника лицом в грязь и истечь кровью от удара неизвестного бандита.
Он пытался восстановить в памяти события прошлой ночи: мычание коровы, свеча, выход в коровник, сигарета… Помнил, что затянулся и очнулся с головной болью. Ирена трясла его и повторяла его имя. Его вырвало, он снова погрузился во мрак. Когда открыл глаза, лежал уже в своей кровати, а рядом сидели родители. Седой отец и мать, похожая на тень. Напуганные больше, чем он. Ирена ходила взад-вперед по комнате и грызла кончик косы.
Отец сходил за ружьем, к которому и так не было патронов, а потом обошел все хозяйство. Вернулся с черным пистолетом на вытянутой руке.
– Люгер, – сказал он, не сводя глаз с оружия. – Немецкий.
Ян протянул руку под кровать и с трудом достал завернутый в тряпку предмет. Заряженный. Тяжелый. Повертел его в руках. Зачем кому-то понадобилось бить им по голове, вместо того чтобы выстрелить? Боялся шума? Может, потом он хотел пробраться в дом и…
В ту же секунду послышался скрип подъезжающей телеги. Когда он убирал пистолет обратно под кровать, дверь с треском открылась и в комнату заглянула бесцветная голова его младшего сына.
– Пап, знаешь, какую женщину мы видели с Казем? – спросил мальчик, подбегая к кровати. – У нее такой нос, что можно было бы…
– Нос как кочан цветной капусты, – перебил Казю, входя к отцу походкой мальчика, который совсем скоро перестанет быть мальчиком.
Он был высокий для своего возраста. Грудь широкая, а на предплечьях переплетались вены.
Ирена зашла в комнату, чтобы прогнать оттуда ребят, но Виктусь не отреагировал на ее слова. Он стоял неподвижно и смотрел на оружие в руках отца.
– Что это? – спросил.
– Пистолет, – объяснил Казю, поравнявшись с матерью по дороге на кухню. – Их использовали на войне плохие люди.
– Плохие люди?
– Не бойся, сынок, – успокоил его Ян, заворачивая люгер в тряпку. – Мы закопаем его где-нибудь далеко или поедем в Шалонки и выбросим в пруд. Все будет хорошо. Если хочешь, можешь даже поехать со мной.
Виктусь покивал головой и вышел во двор. Он хорошо помнил цифры 6795, которые увидел на пистолете плохого человека.
* * *
Родители приходили к ним почти каждый день. Сабина старалась помогать Ирене по дому, Вавжинец пытался объяснить Яну, что они уже в безопасности, ведь тот, кто на него напал, скорее всего был обыкновенным бродягой. В Пёлуново уже несколько лет не видели никого подозрительного. Помимо этих заверений отец Яна приносил ему неожиданно много консервных банок. Банки помидоров, банки кукурузы, банки горошка, банки персиков, банки варенья и мармелада.
– А собственно, откуда у тебя столько всего? – как-то раз спросил Ян.
– А что это ты такой любопытный? Невкусно?
Ян лишь пожал плечами и вышел на улицу. Он уже пару дней ухаживал за животными и работал в поле. Голова иногда побаливала, но жить было можно.
– Иренка говорит, ты орешь по ночам как резаный, – сказал отец, подойдя к нему. – Ты что, баба? Не стыдно тебе?
Ян посмотрел на него и покачал головой.
– Ничего ты не понимаешь.
– Ну так объясни.
– Мне много лет почти каждую ночь снится эта женщина.
– Немка?
– Угу. Стоит на телеге и кричит на меня. Я вижу вблизи лицо, эту ее темную бородавку около носа и еще глаза.
– Ну и что?
– Думаешь, добралась она до Германии?
– Откуда мне знать. Может, добралась, может, нет. Мне ее вообще не жалко. Вот меня кто-нибудь жалеет, Янек? Черт подери, мы там вкалывали, как животные… Но это давно миновало, нечего и вспоминать. Война – это война, сынок. Что тебе посоветовать? Тут у тебя заботы посерьезнее. О земле заботься. О детях. Говорят, Виктора в школе донимают.
Ян лишь вздохнул, а отец похлопал его по плечу и пошел к дороге. На ходу обернулся и сказал:
– А если хочешь знать, откуда эти банки, заходи сегодня после ужина. Один заходи.
Бронек не знал, будет ли как-то его использовать, ведь у него не было своего поля, а даже если бы и было, он бы скорее не возделывал его, а сдал в аренду. Он не любил работу в хозяйстве, а, пожив в городе, невзлюбил ее вдвойне.
И все же коня надо было подковать. Вопреки осторожному совету Хелены поехать к кузнецу, Бронек решил, что попробует справиться сам с помощью Фелека, которого это интересовало так же, как воскресная служба, проще говоря, не интересовало совсем. Тем не менее однажды вечером он пришел, и они с упрямым шурином заперлись в овине, чтобы подготовить необходимый инструмент.
– Чего ты колотишь? – спросил он Бронека, бившего молотом по железу. – Это же ничего не даст.
– Заржавели, надо их немного… – Бронек вздохнул и ударил по подкове еще раз.
– Немного что?
– Фелек, не разбираешься в подковывании лошадей, вот и не умничай.
– Достаточно разбираюсь, чтоб понимать, что это просто бред. Лупить по холодной подкове – что-то новенькое…
Между тем Бронек поднял молот высоко над головой. Ударил. Что-то блеснуло. Железная стружка отскочила от подковы.
Бронек почувствовал, что его правый глаз пылает изнутри. Отпрыгнул, схватился за голову, заморгал. Выбежал на улицу и закрыл сначала правую, а потом левую часть лица.
Он не видел на один глаз.
Глава пятая
В голове гудело. Боль такая, будто кто-то резал его череп на куски.
Он ополоснул лицо грязной водой из канала и прислонился к дереву. Рассвет пробивался сквозь густую крышу из листьев.
Все-таки не умер.
Всю ночь он провел в забытьи, уверенный, что это конец. То и дело терял сознание, а если пытался пошевелить головой, белая боль разрывала тело. Силился вспомнить, что произошло, но помнил немногое. Только эту паскудную сову.
Она спикировала на него с неба. Когти как ножи. Впилась в волосы и долбила по черепу твердым клювом, словно хотела содрать скальп. Может, у нее получилось? Лоскут осторожно коснулся головы. Задел расцарапанную кожу. Содрогнулся от боли.
В очередной раз проверил, точно ли в канаве нет пистолета. Не было. Видимо, он выронил его там, у входа в коровник. Ну ничего, подумал. Сворует нож и как-нибудь справится.
Йохан Пихлер улыбнулся, закрыл глаза и почти сразу уснул.
* * *
В день похорон дождь шел с утра. Ксёндз пел так жалобно, будто хоронили его самого. Гробовщик ровнял лопатой рыхлую землю на могиле, а капли воды барабанили по гладким поверхностям соседних памятников.
Ирена держала мальчиков за руки, задумчиво смотря на плащ стоявшей рядом женщины. Казю ковырял ботинком песок, а Виктусь, завороженный, разглядывал маленькую старушку с самым большим носом, какой он видел в жизни.
После похорон Ирена подошла к Мирке Паливоде и поцеловала ее в обе щеки.
– Мне так жаль, – сказала она, направив взгляд в район ее уха. – Янек не смог прийти, у него все еще часто кружится голова.
– Да, я слышала, – ответила Мирка. – Они и так давно друг с другом не разговаривали. Но… он его любил, Ирка. И часто повторял, что Янек Лабендович – порядочный парень.
– Я ему передам, – Ирена кивнула и быстро повернулась к мальчикам.
Во время всей службы и похорон Мирка Паливода сохраняла относительное спокойствие, но теперь посмотрела на Виктуся, – на шрам у него на лбу, будто кто-то ножом выковырял кусок черепа, – и вся скривилась, а потом разразилась плачем. Направляясь с мальчиками к выходу с кладбища, Ирена слышала ее вой.
* * *
Во всем мире люди рождались, умирали, боролись, трусили, любили и отчаивались, а Ян Лабендович уже три дня лежал в кровати и три дня был сыт этим по горло. Он не любил читать, а бесцельно гнить в постели ненавидел. Голова по-прежнему болела. Шишка, поначалу похожая на яблоко, чуть уменьшилась, но все еще могла потягаться размерами со сливой. Приходилось класть голову набок.
Ян жалел, что не смог пойти с женой и детьми на похороны Паливоды. Утром даже попытался надеть костюм, но, как только своими силами встал, дом закружился, а перед глазами заплясали черные пятна. Он поскорее вернулся в кровать и лежал вот так, бездеятельно, не зная даже, что там в коровнике, в курятнике и в полях.
У Паливоды давно болело сердце. Говорили, он умер во сне. Ян подумал, что это не худший способ расстаться с миром: уснуть в собственной постели, рядом со своей женщиной, и больше никогда не проснуться. Уж всяко лучше, чем рухнуть у коровника лицом в грязь и истечь кровью от удара неизвестного бандита.
Он пытался восстановить в памяти события прошлой ночи: мычание коровы, свеча, выход в коровник, сигарета… Помнил, что затянулся и очнулся с головной болью. Ирена трясла его и повторяла его имя. Его вырвало, он снова погрузился во мрак. Когда открыл глаза, лежал уже в своей кровати, а рядом сидели родители. Седой отец и мать, похожая на тень. Напуганные больше, чем он. Ирена ходила взад-вперед по комнате и грызла кончик косы.
Отец сходил за ружьем, к которому и так не было патронов, а потом обошел все хозяйство. Вернулся с черным пистолетом на вытянутой руке.
– Люгер, – сказал он, не сводя глаз с оружия. – Немецкий.
Ян протянул руку под кровать и с трудом достал завернутый в тряпку предмет. Заряженный. Тяжелый. Повертел его в руках. Зачем кому-то понадобилось бить им по голове, вместо того чтобы выстрелить? Боялся шума? Может, потом он хотел пробраться в дом и…
В ту же секунду послышался скрип подъезжающей телеги. Когда он убирал пистолет обратно под кровать, дверь с треском открылась и в комнату заглянула бесцветная голова его младшего сына.
– Пап, знаешь, какую женщину мы видели с Казем? – спросил мальчик, подбегая к кровати. – У нее такой нос, что можно было бы…
– Нос как кочан цветной капусты, – перебил Казю, входя к отцу походкой мальчика, который совсем скоро перестанет быть мальчиком.
Он был высокий для своего возраста. Грудь широкая, а на предплечьях переплетались вены.
Ирена зашла в комнату, чтобы прогнать оттуда ребят, но Виктусь не отреагировал на ее слова. Он стоял неподвижно и смотрел на оружие в руках отца.
– Что это? – спросил.
– Пистолет, – объяснил Казю, поравнявшись с матерью по дороге на кухню. – Их использовали на войне плохие люди.
– Плохие люди?
– Не бойся, сынок, – успокоил его Ян, заворачивая люгер в тряпку. – Мы закопаем его где-нибудь далеко или поедем в Шалонки и выбросим в пруд. Все будет хорошо. Если хочешь, можешь даже поехать со мной.
Виктусь покивал головой и вышел во двор. Он хорошо помнил цифры 6795, которые увидел на пистолете плохого человека.
* * *
Родители приходили к ним почти каждый день. Сабина старалась помогать Ирене по дому, Вавжинец пытался объяснить Яну, что они уже в безопасности, ведь тот, кто на него напал, скорее всего был обыкновенным бродягой. В Пёлуново уже несколько лет не видели никого подозрительного. Помимо этих заверений отец Яна приносил ему неожиданно много консервных банок. Банки помидоров, банки кукурузы, банки горошка, банки персиков, банки варенья и мармелада.
– А собственно, откуда у тебя столько всего? – как-то раз спросил Ян.
– А что это ты такой любопытный? Невкусно?
Ян лишь пожал плечами и вышел на улицу. Он уже пару дней ухаживал за животными и работал в поле. Голова иногда побаливала, но жить было можно.
– Иренка говорит, ты орешь по ночам как резаный, – сказал отец, подойдя к нему. – Ты что, баба? Не стыдно тебе?
Ян посмотрел на него и покачал головой.
– Ничего ты не понимаешь.
– Ну так объясни.
– Мне много лет почти каждую ночь снится эта женщина.
– Немка?
– Угу. Стоит на телеге и кричит на меня. Я вижу вблизи лицо, эту ее темную бородавку около носа и еще глаза.
– Ну и что?
– Думаешь, добралась она до Германии?
– Откуда мне знать. Может, добралась, может, нет. Мне ее вообще не жалко. Вот меня кто-нибудь жалеет, Янек? Черт подери, мы там вкалывали, как животные… Но это давно миновало, нечего и вспоминать. Война – это война, сынок. Что тебе посоветовать? Тут у тебя заботы посерьезнее. О земле заботься. О детях. Говорят, Виктора в школе донимают.
Ян лишь вздохнул, а отец похлопал его по плечу и пошел к дороге. На ходу обернулся и сказал:
– А если хочешь знать, откуда эти банки, заходи сегодня после ужина. Один заходи.