* * *
Спустя неделю после кровавой познаньской забастовки на Заводе имени Иосифа Сталина и за две недели до аварии на катовицкой шахте «Божьи дары» Йохан Карл Пихлер решил отправиться домой.[12]
Небо неторопливо серело. Еще минута. Еще только минута, и он пойдет.
Пихлер прикидывал, сколько километров в день он сможет пройти в таком состоянии. Поселившись в канаве, он перестал думать о возвращении на родину, ибо превратился в Лоскута, животное, червя, а у червей не бывает родины и им некуда возвращаться. Теперь он понимал, что должен идти. Понимал, что его будут искать. Ему было жаль покидать эти кусты. Он посматривал на черную воронку сточной трубы, в которой так долго спал. В тени было безопасно.
Может, каким-то чудом удастся пересечь границу. Он пообещал себе, если Бог убережет, посвятить ему жизнь и уйти в монастырь. После того, как сова едва не разорвала его голову на части, Йохану хотелось быть одному. По ночам он молился.
Он еще раз огляделся по сторонам и поднял из травы небольшой узелок с двумя буханками хлеба, украденными в одном хозяйстве. Пора домой.
* * *
Они стояли в лесу вчетвером и молча курили. Вавжинец давился кашлем.
– Если опять будут костюмы, мать их, пойду в них пахать, наверно, – шепотом нарушил тишину один из братьев Грабовских.
– Так продай их, – тихонько подсказал ему Вавжинец.
– Всем, кому мог, уже продал. И еще одиннадцать штук осталось, мать их.
– Будет уголь, – заверил второй брат. – Точно будет уголь.
Деревня Хелмце ничем не отличалась бы от находящегося в шестнадцати километрах Пёлуново, если бы не проходящая через нее угольная магистраль Силезия – Гдыня. Товарные поезда проезжали там в среднем каждые восемь минут, чем уже несколько месяцев пользовались отец Яна и два его друга. Они запрыгивали в вагоны и сбрасывали оттуда все, что только можно было, потом грузили трофеи на телегу и складировали в сарае. Как правило, их добычей становился уголь, но в последнее время чаще попадались банки консервов, рубашки, игрушки и мужские костюмы.
– Вскакиваем на этот, – сообщил из темноты Вавжинец, и мозолистая рука похлопала Яна по плечу.
– Все в порядке?
– Все в порядке, – ответил мужчина шепотом.
Поезд, похоже, замедлял ход на повороте у леса и плелся теперь прямо к ним, темный и тяжелый. Прыгали друг за другом.
Вавжинец рванул металлическую ручку, дверь поддалась. Ян последовал его примеру. Зашел в вагон и ждал, пока глаза привыкнут к новой темноте.
– Что это такое?
– Не знаю. Вавжик, что это, мать его?
– Радио. Богом клянусь…
Один из братьев осторожно бросил устройство в заросли. Раздался треск ломающихся частей.
– Мать его.
– Выпрыгиваем, – скомандовал Вавжинец, и вскоре вся четверка вновь стояла в лесу.
Курили, по очереди нагибаясь к разбившемуся радиоприемнику.
Три следующих состава пропустили. Вагоны преимущественно были открыты и выглядели пустыми.
– Эти дармоеды из Пётркова совсем стыд потеряли. Под ноль обчищают! Вавжик, вот скажи, ну ей-богу, разве мы когда-нибудь так делали?
Вавжинец Лабендович курил и молчал.
– Прыгаем в следующий и, если ничего не будет, едем, – сказал он наконец. – И так уже столько тут проторчали.
Через восемь минут они опять дергали двери вагонов. Не успел Ян зайти в свой, как услышал за спиной громкое, мощное:
– Мать их за ногу!
– Что такое? – Ян побежал, готовясь спрыгнуть.
Мужчина высунулся, махнул в воздухе чем-то мягким и рявкнул:
– Костюмы.
* * *
Небо уже почернело, звезды постепенно превращались в Млечный Путь. Йохан Пихлер взобрался по крутому склону канавы и ухватился за островок сорняков. Он мечтал о теплой келье в монастыре.
Вылез на дорогу, отдышался и пошел. Он делал первые шаги своего долгого путешествия на родину – к новой, иной жизни, как вдруг что-то тяжелое ударило его в бок. Он упал и покатился обратно в канаву. Это что-то вместе с ним.
– Ты хотел застрелить моего папу, – раздался в темноте испуганный вопль.
– Виктуш…
– Хотел?
– Хотел.
Огонь пробирался между ребрами. Виктор Лабендович втыкал длинный хлебный нож в тело Лоскута и чувствовал, как кружится голова. Острие скользнуло по ребру. Он вытащил нож и всадил снова, чуть выше.
Лоскут стал задыхаться и харкнул кровью. Виктор отступил и смотрел на него, затем сел на колени в траву, замахнулся и с силой ударил. Лоскут застонал, однако острие не вошло. Еще одна попытка. На этот раз нож вошел по рукоятку и заскрежетал по кости.
Мужчина обмяк. Закрыл глаза и дышал неровно, хрипло. Он больше не был Йоханом Пихлером, комендантом полиции, блестящим стрелком, сыном, братом и мужем, не был больше любовником, другом, любителем бабочек и убийцей, не был даже Лоскутом и червем, он был лишь каплей в бесцветной реке, которая с шумом текла вокруг. Он слышал в ней голоса, старые и молодые, мужские и женские, немецкие и все прочие. Чувствовал, как теплые волны омывают его спину. Он закрыл глаза и поплыл по течению.
* * *
Ян вернулся домой пьяный, с пятью костюмами, перекинутыми через плечо. Бросил их на пол, сам бросился на кровать.
Заснул почти сразу.
Ему снилась Фрау Эберль.
* * *
Виктор стоял над неподвижным Лоскутом и ждал, пока тот проснется.
– Лоскут? – спросил он тихо.
Ничего.
– Лоскут, – повторил, легонько толкая его ногой.
По-прежнему ничего.
Сел на траву и воткнул нож в мягкую землю. Голова все еще кружилась. Было такое чувство, будто он только что родился. Виктор не знал, что делать. Хотелось, чтобы Лоскут наконец проснулся. Чтобы открыл глаза и в испуге убежал, словно кот в прошлый раз.
– Просто прекрасно, мой Виктусь, просто прекрасно, – послышался в темноте чей-то голос.
Виктор сперва подумал, что это Лоскут. Но нет. Не он.
– Какой храбрый мальчик.
Он ничего не видел. Озирался, но кругом был сплошной мрак. Наконец разглядел. Она стояла на той стороне канавы. Коренастая. Сгорбленная.
– Тебе было приятно? – спросила Дойка, а затем добавила, обхватив себя руками. – Ну конечно же!
Виктор смотрел на нее, потом пробормотал, пожимая плечами:
– Не хочет просыпаться.
– Ничего, – ответила Дойка и неуклюже спустилась вниз. От нее вблизи шла сильная кислая вонь. – Бабушка тебе поможет. Давай сходим за лопаткой. Нам нужна лопатка.
Схватила его за руку и потащила за собой.
– Какой же ты невоспитанный малый. Ни разу не навестил бабушку. А бабушка столько ждала. Твой братик однажды пришел и смотрел в окно, но выбрал неудачный день. Потому что у бабушки был гость.
Спустя неделю после кровавой познаньской забастовки на Заводе имени Иосифа Сталина и за две недели до аварии на катовицкой шахте «Божьи дары» Йохан Карл Пихлер решил отправиться домой.[12]
Небо неторопливо серело. Еще минута. Еще только минута, и он пойдет.
Пихлер прикидывал, сколько километров в день он сможет пройти в таком состоянии. Поселившись в канаве, он перестал думать о возвращении на родину, ибо превратился в Лоскута, животное, червя, а у червей не бывает родины и им некуда возвращаться. Теперь он понимал, что должен идти. Понимал, что его будут искать. Ему было жаль покидать эти кусты. Он посматривал на черную воронку сточной трубы, в которой так долго спал. В тени было безопасно.
Может, каким-то чудом удастся пересечь границу. Он пообещал себе, если Бог убережет, посвятить ему жизнь и уйти в монастырь. После того, как сова едва не разорвала его голову на части, Йохану хотелось быть одному. По ночам он молился.
Он еще раз огляделся по сторонам и поднял из травы небольшой узелок с двумя буханками хлеба, украденными в одном хозяйстве. Пора домой.
* * *
Они стояли в лесу вчетвером и молча курили. Вавжинец давился кашлем.
– Если опять будут костюмы, мать их, пойду в них пахать, наверно, – шепотом нарушил тишину один из братьев Грабовских.
– Так продай их, – тихонько подсказал ему Вавжинец.
– Всем, кому мог, уже продал. И еще одиннадцать штук осталось, мать их.
– Будет уголь, – заверил второй брат. – Точно будет уголь.
Деревня Хелмце ничем не отличалась бы от находящегося в шестнадцати километрах Пёлуново, если бы не проходящая через нее угольная магистраль Силезия – Гдыня. Товарные поезда проезжали там в среднем каждые восемь минут, чем уже несколько месяцев пользовались отец Яна и два его друга. Они запрыгивали в вагоны и сбрасывали оттуда все, что только можно было, потом грузили трофеи на телегу и складировали в сарае. Как правило, их добычей становился уголь, но в последнее время чаще попадались банки консервов, рубашки, игрушки и мужские костюмы.
– Вскакиваем на этот, – сообщил из темноты Вавжинец, и мозолистая рука похлопала Яна по плечу.
– Все в порядке?
– Все в порядке, – ответил мужчина шепотом.
Поезд, похоже, замедлял ход на повороте у леса и плелся теперь прямо к ним, темный и тяжелый. Прыгали друг за другом.
Вавжинец рванул металлическую ручку, дверь поддалась. Ян последовал его примеру. Зашел в вагон и ждал, пока глаза привыкнут к новой темноте.
– Что это такое?
– Не знаю. Вавжик, что это, мать его?
– Радио. Богом клянусь…
Один из братьев осторожно бросил устройство в заросли. Раздался треск ломающихся частей.
– Мать его.
– Выпрыгиваем, – скомандовал Вавжинец, и вскоре вся четверка вновь стояла в лесу.
Курили, по очереди нагибаясь к разбившемуся радиоприемнику.
Три следующих состава пропустили. Вагоны преимущественно были открыты и выглядели пустыми.
– Эти дармоеды из Пётркова совсем стыд потеряли. Под ноль обчищают! Вавжик, вот скажи, ну ей-богу, разве мы когда-нибудь так делали?
Вавжинец Лабендович курил и молчал.
– Прыгаем в следующий и, если ничего не будет, едем, – сказал он наконец. – И так уже столько тут проторчали.
Через восемь минут они опять дергали двери вагонов. Не успел Ян зайти в свой, как услышал за спиной громкое, мощное:
– Мать их за ногу!
– Что такое? – Ян побежал, готовясь спрыгнуть.
Мужчина высунулся, махнул в воздухе чем-то мягким и рявкнул:
– Костюмы.
* * *
Небо уже почернело, звезды постепенно превращались в Млечный Путь. Йохан Пихлер взобрался по крутому склону канавы и ухватился за островок сорняков. Он мечтал о теплой келье в монастыре.
Вылез на дорогу, отдышался и пошел. Он делал первые шаги своего долгого путешествия на родину – к новой, иной жизни, как вдруг что-то тяжелое ударило его в бок. Он упал и покатился обратно в канаву. Это что-то вместе с ним.
– Ты хотел застрелить моего папу, – раздался в темноте испуганный вопль.
– Виктуш…
– Хотел?
– Хотел.
Огонь пробирался между ребрами. Виктор Лабендович втыкал длинный хлебный нож в тело Лоскута и чувствовал, как кружится голова. Острие скользнуло по ребру. Он вытащил нож и всадил снова, чуть выше.
Лоскут стал задыхаться и харкнул кровью. Виктор отступил и смотрел на него, затем сел на колени в траву, замахнулся и с силой ударил. Лоскут застонал, однако острие не вошло. Еще одна попытка. На этот раз нож вошел по рукоятку и заскрежетал по кости.
Мужчина обмяк. Закрыл глаза и дышал неровно, хрипло. Он больше не был Йоханом Пихлером, комендантом полиции, блестящим стрелком, сыном, братом и мужем, не был больше любовником, другом, любителем бабочек и убийцей, не был даже Лоскутом и червем, он был лишь каплей в бесцветной реке, которая с шумом текла вокруг. Он слышал в ней голоса, старые и молодые, мужские и женские, немецкие и все прочие. Чувствовал, как теплые волны омывают его спину. Он закрыл глаза и поплыл по течению.
* * *
Ян вернулся домой пьяный, с пятью костюмами, перекинутыми через плечо. Бросил их на пол, сам бросился на кровать.
Заснул почти сразу.
Ему снилась Фрау Эберль.
* * *
Виктор стоял над неподвижным Лоскутом и ждал, пока тот проснется.
– Лоскут? – спросил он тихо.
Ничего.
– Лоскут, – повторил, легонько толкая его ногой.
По-прежнему ничего.
Сел на траву и воткнул нож в мягкую землю. Голова все еще кружилась. Было такое чувство, будто он только что родился. Виктор не знал, что делать. Хотелось, чтобы Лоскут наконец проснулся. Чтобы открыл глаза и в испуге убежал, словно кот в прошлый раз.
– Просто прекрасно, мой Виктусь, просто прекрасно, – послышался в темноте чей-то голос.
Виктор сперва подумал, что это Лоскут. Но нет. Не он.
– Какой храбрый мальчик.
Он ничего не видел. Озирался, но кругом был сплошной мрак. Наконец разглядел. Она стояла на той стороне канавы. Коренастая. Сгорбленная.
– Тебе было приятно? – спросила Дойка, а затем добавила, обхватив себя руками. – Ну конечно же!
Виктор смотрел на нее, потом пробормотал, пожимая плечами:
– Не хочет просыпаться.
– Ничего, – ответила Дойка и неуклюже спустилась вниз. От нее вблизи шла сильная кислая вонь. – Бабушка тебе поможет. Давай сходим за лопаткой. Нам нужна лопатка.
Схватила его за руку и потащила за собой.
– Какой же ты невоспитанный малый. Ни разу не навестил бабушку. А бабушка столько ждала. Твой братик однажды пришел и смотрел в окно, но выбрал неудачный день. Потому что у бабушки был гость.