Она сбежала.
А ведь действительно тепло. Исходит оно от земли, что мягко говоря не совсем нормально.
— У него было две жены. Одна из айоха, которую он обменял на обещание прекратить войну. И сдержал его. Он просто-напросто купил эти земли, а потом отдал их хозяевам. Странные были времена.
Она шла по дороге.
И Томас за ней.
— Ты хорошо знаешь их историю, — прозвучало несколько раздраженно. Но Уна лишь повела плечами.
— Мне было интересно. А мистер Эшби умел рассказывать.
— Старый?
— Теперь я понимаю, что он был не таким и старым, но сперва я его боялась, — Уна остановилась у статуи. Высеченная из мрамора, некогда она была белоснежной, однако теперь камень потемнел, пожелтел и покрылся сетью трещин.
Впрочем, женщина не стала менее красивой.
И все же…
— Вторая жена Гордона Эшби. Ее звали Патриция и она была дочерью сенатора, — Уна остановилась напротив статуи. И оказалось, что обе женщины одного роста.
Мраморная… смотрела свысока.
Тонкие черты.
Хрупкие.
— Они были помолвлены с детства. Но ввиду бедности мистера Эшби, чей род был древним и славным, но не слишком состоятельным, свадьбу пришлось отложить на неопределенное время.
Уна заложила руки за спину.
— В Новый свет Гордон отправился в надежде разбогатеть. И у него получилось.
Женщина смотрела на Томаса… презрительно?
Пожалуй. И еще раздраженно. И лицо ее в какой-то миг стало вдруг донельзя злым.
— Потом, обустроившись здесь, он привез ее сюда. Мистер Эшби говорил, что предок его пытался разорвать помолвку, но не получилось…
А вот постамент и ноги женщины обвили те же колючие плети терна.
— А там вон, видишь, ступеньки? Они ведут к берегу. Когда-то здесь была лестница…
Томас отступил.
Отвернулся от статуи. И повернулся, потому что ощущение, что эта статуя вот-вот оживет, стало почти невыносимым. На губах Патриции играла улыбка.
А мраморные глаза выглядели более живыми, чем должно.
Уна же остановилась.
— Идешь?
— Иду.
Ветер потянул за подол платья, заворачивая его вокруг ног, обрисовывая и ноги эти, и талию, и грудь… а белья она не носит.
Открытие заставило покраснеть.
— Когда-то на берегу был другой дом, гостевой. Вон там, — Уна махнула куда-то вдаль. — Я помню его остатки. Мы с Ником частенько там играли. Однажды докопались до подвала, решили, там сокровище спрятано.
От дома осталась груда камней, которая ничем-то не выделялось среди других груд, разве что эти были чуть светлее. Но на них также поселился лишайник. И ядовитый плющ, выбравшись из сада, подполз, оплел ветвями, словно не желая расставаться.
— Лестница вела к нему, — Уна сама взяла его под руку. — И дальше к морю. А в подвале были камни, пыль и пауки. Ник пауков боится. Боялся во всяком случае, а как сейчас — не знаю.
Белесый камень лестницы раскололся, местами рассыпался, и то тут, то там в ней зияли дыры. От перил осталась лишь основа и пара уцелевших балясин, но и те торчали старыми гнилыми зубами. Было ясно, что еще год или два, и ветер свалит их, покатит по каменистому берегу.
— А там раньше был сад. Мистер Эшби держал садовника.
— А Ник?
— У него есть Клайв, который присматривает за садом. Клайва помнишь? Нет? Хотя он в городе редко появлялся. У него с мозгами не все ладно, хотя парень тихий. Но садовник из него…
И вправду.
Сад виднелся, точнее жалкое подобие его, этакая полоска зелени, отделяющая дом от берега.
— Почему Эшби не наймет кого-то еще?
Уна пожала плечами.
И поежилась.
Все-таки на берегу было куда как прохладней. И ветром тянуло с моря, пронизывающим, студеным. Томас снял пиджак и положил на обнаженные плечи.
— Не знаю, — она не стала отказываться, лишь закуталась покрепче. — Думаю, из-за Зои. Раньше в доме было много людей. Экономка… мать Клайва, она терпеть меня не могла и я от нее пряталась, ждала, что прогонит. Теперь понимаю, что не посмела бы пойти против воли Эшби, но тогда просто пряталась. Она, к слову, и Клайву запретила с нами играть. Мол, мы отродья и души у нас нет. Она… на вере была слегка повернута, но предана Эшби, как никто другой. При ней помощницы имелись. И горничные. Пара лакеев. Садовник. Ма Спок. Она кухней командовала и даже французский повар, который раньше служил, не рисковал с ней спорить.
Уна прикусила губу.
У нее интересное лицо. Узкое. Длинное. С чересчур крупными чертами. И это почти уродливо. Или все-таки красиво? Вывернутые губы. Большой нос. И темные брови.
— Мы с Ником ее опасались. Она была такой… огромной. И пугающей… хотя чем?
— Может, к дому? Пока ты не замерзла.
Уна покачала головой.
— Не хочу. Там слишком тяжело находиться. Сперва ушли горничные. Еще когда с Зои было все в порядке, просто… думаю, они не желали признавать ее хозяйкой, вот она и нашла повод уволить. Нанимала женщин для уборки, но все не то. Потом исчез садовник.
— В смысле исчез?
— Да без смысла. Уволился. Рассчитали. Не знаю, спроси у Ника. Я просто приехала, а его нет. Лакеев Ник тоже рассчитал. Ревновал? Или просто решил, что не нужны. Потом до кухни черед дошел. Зои сказала, что сама будет готовить для любимого мужа. Она выгнала бы и ма Спок, но тут уж не получилось. Она ведь часть дома, часть самой истории. Ее прабабку привезла Патриция Эшби. Частью приданого. А Зои этого не понимала.
Губа Уны дрогнула.
— Ты ее не любишь.
— Не хватало мне еще ее любить, — она дернула плечом, будто желая избавиться от пиджака и ненужной вовсе навязанной заботы. — Она была лицемерной тварью. Ты ведь ее не помнишь, да?
Зои Фильчер.
Девочка в аккуратных платьях. Белые носочки. Косички. Строгий взгляд и перчатки с обрезанными пальчиками. Юная леди в том раздражающем и одновременно пугающем обличье, которое Томас видел только на страницах журналов.
Мать журналы любила.
А папаша ворчал, что покупать их — транжирство и перевод денег. Но все равно покупал, потому как стоило отказать, и транжирством оказывалась его охота вкупе с баром.
— Она любила казаться совершенством. Но не стеснялась делать гадости.
— Тебе?
— Она обзывала меня ублюдком. И еще полукровкой. Как-то сунула в сумку банку с чернилами, не закрутив крышку. Представляешь, что было?
Томас кивнул.
Шутка и вправду не выглядела смешной.
— И книги, и тетради… и главное, я знала, что это она. Я сказала, но никто не поверил. Как же… Зои ведь умница и красавица. И читает она лучше всех, и почерк у нее аккуратный. А у меня, что у курицы, которая лапой, да…
Детские обиды заставили Уну хмуриться.
И губу нижнюю выпячивать. Губа эта слегка подрагивала, и казалось, что Уна вот-вот расплачется.
— Тебе это тоже кажется ерундой?
— Да, — согласился Томас.
— Потом… став старше… она не изменилась. Все те же гадости исподтишка. Слухи… она сказала мальчишкам, что я готова дать потрогать… это самое…
А румянец был ярким.
— …за деньги… пара центов и все… если доллар, то не только потрогать. А когда я одному трогальщику сломала нос, то получилось, что это я слишком нервно реагирую на простую шутку. Да и вообще… Нику стоило выбрать в жены кого-то поприличней.
— Тебя?
Вопрос вырвался сам собой. И Уна фыркнула.
А ведь действительно тепло. Исходит оно от земли, что мягко говоря не совсем нормально.
— У него было две жены. Одна из айоха, которую он обменял на обещание прекратить войну. И сдержал его. Он просто-напросто купил эти земли, а потом отдал их хозяевам. Странные были времена.
Она шла по дороге.
И Томас за ней.
— Ты хорошо знаешь их историю, — прозвучало несколько раздраженно. Но Уна лишь повела плечами.
— Мне было интересно. А мистер Эшби умел рассказывать.
— Старый?
— Теперь я понимаю, что он был не таким и старым, но сперва я его боялась, — Уна остановилась у статуи. Высеченная из мрамора, некогда она была белоснежной, однако теперь камень потемнел, пожелтел и покрылся сетью трещин.
Впрочем, женщина не стала менее красивой.
И все же…
— Вторая жена Гордона Эшби. Ее звали Патриция и она была дочерью сенатора, — Уна остановилась напротив статуи. И оказалось, что обе женщины одного роста.
Мраморная… смотрела свысока.
Тонкие черты.
Хрупкие.
— Они были помолвлены с детства. Но ввиду бедности мистера Эшби, чей род был древним и славным, но не слишком состоятельным, свадьбу пришлось отложить на неопределенное время.
Уна заложила руки за спину.
— В Новый свет Гордон отправился в надежде разбогатеть. И у него получилось.
Женщина смотрела на Томаса… презрительно?
Пожалуй. И еще раздраженно. И лицо ее в какой-то миг стало вдруг донельзя злым.
— Потом, обустроившись здесь, он привез ее сюда. Мистер Эшби говорил, что предок его пытался разорвать помолвку, но не получилось…
А вот постамент и ноги женщины обвили те же колючие плети терна.
— А там вон, видишь, ступеньки? Они ведут к берегу. Когда-то здесь была лестница…
Томас отступил.
Отвернулся от статуи. И повернулся, потому что ощущение, что эта статуя вот-вот оживет, стало почти невыносимым. На губах Патриции играла улыбка.
А мраморные глаза выглядели более живыми, чем должно.
Уна же остановилась.
— Идешь?
— Иду.
Ветер потянул за подол платья, заворачивая его вокруг ног, обрисовывая и ноги эти, и талию, и грудь… а белья она не носит.
Открытие заставило покраснеть.
— Когда-то на берегу был другой дом, гостевой. Вон там, — Уна махнула куда-то вдаль. — Я помню его остатки. Мы с Ником частенько там играли. Однажды докопались до подвала, решили, там сокровище спрятано.
От дома осталась груда камней, которая ничем-то не выделялось среди других груд, разве что эти были чуть светлее. Но на них также поселился лишайник. И ядовитый плющ, выбравшись из сада, подполз, оплел ветвями, словно не желая расставаться.
— Лестница вела к нему, — Уна сама взяла его под руку. — И дальше к морю. А в подвале были камни, пыль и пауки. Ник пауков боится. Боялся во всяком случае, а как сейчас — не знаю.
Белесый камень лестницы раскололся, местами рассыпался, и то тут, то там в ней зияли дыры. От перил осталась лишь основа и пара уцелевших балясин, но и те торчали старыми гнилыми зубами. Было ясно, что еще год или два, и ветер свалит их, покатит по каменистому берегу.
— А там раньше был сад. Мистер Эшби держал садовника.
— А Ник?
— У него есть Клайв, который присматривает за садом. Клайва помнишь? Нет? Хотя он в городе редко появлялся. У него с мозгами не все ладно, хотя парень тихий. Но садовник из него…
И вправду.
Сад виднелся, точнее жалкое подобие его, этакая полоска зелени, отделяющая дом от берега.
— Почему Эшби не наймет кого-то еще?
Уна пожала плечами.
И поежилась.
Все-таки на берегу было куда как прохладней. И ветром тянуло с моря, пронизывающим, студеным. Томас снял пиджак и положил на обнаженные плечи.
— Не знаю, — она не стала отказываться, лишь закуталась покрепче. — Думаю, из-за Зои. Раньше в доме было много людей. Экономка… мать Клайва, она терпеть меня не могла и я от нее пряталась, ждала, что прогонит. Теперь понимаю, что не посмела бы пойти против воли Эшби, но тогда просто пряталась. Она, к слову, и Клайву запретила с нами играть. Мол, мы отродья и души у нас нет. Она… на вере была слегка повернута, но предана Эшби, как никто другой. При ней помощницы имелись. И горничные. Пара лакеев. Садовник. Ма Спок. Она кухней командовала и даже французский повар, который раньше служил, не рисковал с ней спорить.
Уна прикусила губу.
У нее интересное лицо. Узкое. Длинное. С чересчур крупными чертами. И это почти уродливо. Или все-таки красиво? Вывернутые губы. Большой нос. И темные брови.
— Мы с Ником ее опасались. Она была такой… огромной. И пугающей… хотя чем?
— Может, к дому? Пока ты не замерзла.
Уна покачала головой.
— Не хочу. Там слишком тяжело находиться. Сперва ушли горничные. Еще когда с Зои было все в порядке, просто… думаю, они не желали признавать ее хозяйкой, вот она и нашла повод уволить. Нанимала женщин для уборки, но все не то. Потом исчез садовник.
— В смысле исчез?
— Да без смысла. Уволился. Рассчитали. Не знаю, спроси у Ника. Я просто приехала, а его нет. Лакеев Ник тоже рассчитал. Ревновал? Или просто решил, что не нужны. Потом до кухни черед дошел. Зои сказала, что сама будет готовить для любимого мужа. Она выгнала бы и ма Спок, но тут уж не получилось. Она ведь часть дома, часть самой истории. Ее прабабку привезла Патриция Эшби. Частью приданого. А Зои этого не понимала.
Губа Уны дрогнула.
— Ты ее не любишь.
— Не хватало мне еще ее любить, — она дернула плечом, будто желая избавиться от пиджака и ненужной вовсе навязанной заботы. — Она была лицемерной тварью. Ты ведь ее не помнишь, да?
Зои Фильчер.
Девочка в аккуратных платьях. Белые носочки. Косички. Строгий взгляд и перчатки с обрезанными пальчиками. Юная леди в том раздражающем и одновременно пугающем обличье, которое Томас видел только на страницах журналов.
Мать журналы любила.
А папаша ворчал, что покупать их — транжирство и перевод денег. Но все равно покупал, потому как стоило отказать, и транжирством оказывалась его охота вкупе с баром.
— Она любила казаться совершенством. Но не стеснялась делать гадости.
— Тебе?
— Она обзывала меня ублюдком. И еще полукровкой. Как-то сунула в сумку банку с чернилами, не закрутив крышку. Представляешь, что было?
Томас кивнул.
Шутка и вправду не выглядела смешной.
— И книги, и тетради… и главное, я знала, что это она. Я сказала, но никто не поверил. Как же… Зои ведь умница и красавица. И читает она лучше всех, и почерк у нее аккуратный. А у меня, что у курицы, которая лапой, да…
Детские обиды заставили Уну хмуриться.
И губу нижнюю выпячивать. Губа эта слегка подрагивала, и казалось, что Уна вот-вот расплачется.
— Тебе это тоже кажется ерундой?
— Да, — согласился Томас.
— Потом… став старше… она не изменилась. Все те же гадости исподтишка. Слухи… она сказала мальчишкам, что я готова дать потрогать… это самое…
А румянец был ярким.
— …за деньги… пара центов и все… если доллар, то не только потрогать. А когда я одному трогальщику сломала нос, то получилось, что это я слишком нервно реагирую на простую шутку. Да и вообще… Нику стоило выбрать в жены кого-то поприличней.
— Тебя?
Вопрос вырвался сам собой. И Уна фыркнула.