Он был ребенком и не виноват. Но совести не докажешь, у нее свое представление о том, что есть вина. Томас ведь мог пожаловаться родителям.
И Берта бы выдрали.
Заперли.
Сделали бы что-то, что помешало пойти к тем самым камням… пойти и не вернуться.
— Сегодня, — ответил Томас шепотом.
Память разворачивалась.
А дом молчал. И Томас, постучав в дверь, присел на ступеньки. Слегка было жаль костюма, который непременно изгваздается в пыли, но память… она, оказывается, хранила многое.
Траву.
Пыль.
Стрекот кузнечиков. И то, знакомое уже, ощущение чужого взгляда. Оно появилось еще там, на аллее…
— Привет, — дверь все-таки открыли, и на пороге появилась Уна.
Босая.
И в длинном цветастом платье, которое было все равно слишком коротким для нее. Подол заканчивался где-то над щиколотками, позволяя разглядеть и узкие ступни с аккуратными пальцами, и косточки над ними, острые и темные.
Щиколотки цвета гречишного меда.
— Привет, — на нее было приятно смотреть.
И на платье это, желтая ткань, мелкий цветочек. Кружево по подолу узкой полосой.
— Кофе хочешь? — Уна протянула кружку.
И села рядом.
— Замерзнешь.
Она лишь пожала плечами. Вытянула ноги.
— Откуда?
Белый шрам начался над щиколоткой и поднимался выше, исчезая под подолом чужого платья. А теперь стало очевидно, что шилось оно не на Уну.
— Что? А… как-то на стекло упала… неудачно.
— Этот твой…
— Этот мой, — согласилась она и сделала глоток. — Тогда он еще казался нормальным. И потом утешал. Бинтовал. Я думала, шить придется, но как-то оно само заросло.
Только шрам получился грубым, заметным.
— Как его убили? И… он был уже мертвым, когда… ну… голову…
— Понятия не имею. Сегодня прибудут эксперты, пусть они и выясняют.
— А ты… сюда?
— Да.
— Ника проверить?
— Вроде того.
Рукава у платья были короткими и пышными, они собирались над локтями, и худые руки Уны торчали из них. На коже выделялась россыпь мелких шрамов.
— А это…
— Драконы, — Уна погладила запястье. — Это Сапфира. Она много болела, была капризной и вредной. Вредной так и осталась… малышня часто ранится. Или ранит друг друга. Или вот егерей. Дети же.
Она сказала это спокойно, будто и вправду ничего удивительного.
Дети же.
— Со взрослыми в этом плане безопасней. Они чувствуют свою силу. И знают, что люди… другие. Драконы разумны. Понимаешь?
Томас кивнул.
— Не понимаешь. Но они и вправду разумны, просто иначе. И с ними спокойно. Когда Билли напивался… то есть, когда я понимала, что сегодня он нажрется, то оставалась в пещерах. Там тепло и в целом неплохо, только жестковато. Но я принесла одеяло. Малышне понравилось. Правда, прожило пару дней всего, разодрали в клочья…
— Дети?
— Дети, — Уна пожала плечами. — Ник не тот, кого вы ищете. Если бы Ник хотел убить Билли, он бы его убил. Но вот все это остальное… не для Ника.
— Я никого не собираюсь обвинять.
…он добрался до дома. И долго прятался вот там, за разросшимся кустарником, всматриваясь в белую громадину, пытаясь понять, есть там кто или нет.
А потом решился.
— Это хорошо. Ник мой друг. И я буду его защищать.
— Даже если он виновен?
Уна не ответила. И кофе забрала. Выпила сама в один глоток, поморщилась:
— Местная кухарка меня ненавидит. Иначе не варила бы такую пакость. Вот когда Ник дома, так она старается, а как он уезжает, хоть ты не прикасайся. Чистой воды отрава.
Уну передернуло.
— Я как-то в детстве сюда пришел.
— И я пришла, — сказала она. — Увязалась за Вихо. Его приставили к Нику, а я, стало быть, следом. Странно, что мама не запретила. Или не странно? Она мечтала выгодно выдать меня замуж. А Ник был хорошим вариантом.
Уна встала. И подала руку.
— Я… не помнил, что я здесь был. А когда пришел, то оказалось… мы с братом поспорили. Он сказал, что у меня не хватит духу сюда пробраться. Сказал, что если все-таки хватит, если я принесу в доказательство красную розу Эшби, он возьмет меня на ночную рыбалку.
— И ты…
— Не помню. Но с той рыбалки он не вернулся. А я понятия не имею, что там случилось.
— Мне жаль. Наверное.
— Наверное?
— Твой брат был редкостным засранцем, — Уна заглянула в кружку. — Но знаю, что в подобных случаях принято выражать сочувствие. А Ника нет. Он уехал.
— Куда?
— Понятия не имею. Хочешь, устрою экскурсию?
…розы были крупными.
Только здесь они цвели с ранней весны и до поздней осени. Томас перегнулся через перила, пытаясь найти хотя бы остатки того розового куста, который много лет тому раскинулся, расползся по стене.
Ничего.
Каменной клумбы и той не осталось.
— Хочу.
Розы почти не пахли. И это тоже было странно. Над ними не кружили пчелы, хотя кроны каштанов гудели и дрожали.
Розы казались ненастоящими.
Как и дом.
Уна поставила кружку на ступеньки. Ветер коснулся тяжелого полотна ее волос. И вдруг стало неприятно, что она своя в этом месте.
Друг?
Только ли друг?
И почему от мысли об этой дружбе хочется скрипеть зубами.
— Ты бы обулась, что ли.
— А? Здесь тепло. Теплее, чем там… — Уна отмахнулась и сказала. — Идем. Дом этот был построен еще первым Эшби. Здесь есть его портрет, но честно говоря, опознавать по нему человека я бы не рискнула. Такой, знаешь… с париком и в мундире. Он был военным. Полковником. И воевал, да…
И Берта бы выдрали.
Заперли.
Сделали бы что-то, что помешало пойти к тем самым камням… пойти и не вернуться.
— Сегодня, — ответил Томас шепотом.
Память разворачивалась.
А дом молчал. И Томас, постучав в дверь, присел на ступеньки. Слегка было жаль костюма, который непременно изгваздается в пыли, но память… она, оказывается, хранила многое.
Траву.
Пыль.
Стрекот кузнечиков. И то, знакомое уже, ощущение чужого взгляда. Оно появилось еще там, на аллее…
— Привет, — дверь все-таки открыли, и на пороге появилась Уна.
Босая.
И в длинном цветастом платье, которое было все равно слишком коротким для нее. Подол заканчивался где-то над щиколотками, позволяя разглядеть и узкие ступни с аккуратными пальцами, и косточки над ними, острые и темные.
Щиколотки цвета гречишного меда.
— Привет, — на нее было приятно смотреть.
И на платье это, желтая ткань, мелкий цветочек. Кружево по подолу узкой полосой.
— Кофе хочешь? — Уна протянула кружку.
И села рядом.
— Замерзнешь.
Она лишь пожала плечами. Вытянула ноги.
— Откуда?
Белый шрам начался над щиколоткой и поднимался выше, исчезая под подолом чужого платья. А теперь стало очевидно, что шилось оно не на Уну.
— Что? А… как-то на стекло упала… неудачно.
— Этот твой…
— Этот мой, — согласилась она и сделала глоток. — Тогда он еще казался нормальным. И потом утешал. Бинтовал. Я думала, шить придется, но как-то оно само заросло.
Только шрам получился грубым, заметным.
— Как его убили? И… он был уже мертвым, когда… ну… голову…
— Понятия не имею. Сегодня прибудут эксперты, пусть они и выясняют.
— А ты… сюда?
— Да.
— Ника проверить?
— Вроде того.
Рукава у платья были короткими и пышными, они собирались над локтями, и худые руки Уны торчали из них. На коже выделялась россыпь мелких шрамов.
— А это…
— Драконы, — Уна погладила запястье. — Это Сапфира. Она много болела, была капризной и вредной. Вредной так и осталась… малышня часто ранится. Или ранит друг друга. Или вот егерей. Дети же.
Она сказала это спокойно, будто и вправду ничего удивительного.
Дети же.
— Со взрослыми в этом плане безопасней. Они чувствуют свою силу. И знают, что люди… другие. Драконы разумны. Понимаешь?
Томас кивнул.
— Не понимаешь. Но они и вправду разумны, просто иначе. И с ними спокойно. Когда Билли напивался… то есть, когда я понимала, что сегодня он нажрется, то оставалась в пещерах. Там тепло и в целом неплохо, только жестковато. Но я принесла одеяло. Малышне понравилось. Правда, прожило пару дней всего, разодрали в клочья…
— Дети?
— Дети, — Уна пожала плечами. — Ник не тот, кого вы ищете. Если бы Ник хотел убить Билли, он бы его убил. Но вот все это остальное… не для Ника.
— Я никого не собираюсь обвинять.
…он добрался до дома. И долго прятался вот там, за разросшимся кустарником, всматриваясь в белую громадину, пытаясь понять, есть там кто или нет.
А потом решился.
— Это хорошо. Ник мой друг. И я буду его защищать.
— Даже если он виновен?
Уна не ответила. И кофе забрала. Выпила сама в один глоток, поморщилась:
— Местная кухарка меня ненавидит. Иначе не варила бы такую пакость. Вот когда Ник дома, так она старается, а как он уезжает, хоть ты не прикасайся. Чистой воды отрава.
Уну передернуло.
— Я как-то в детстве сюда пришел.
— И я пришла, — сказала она. — Увязалась за Вихо. Его приставили к Нику, а я, стало быть, следом. Странно, что мама не запретила. Или не странно? Она мечтала выгодно выдать меня замуж. А Ник был хорошим вариантом.
Уна встала. И подала руку.
— Я… не помнил, что я здесь был. А когда пришел, то оказалось… мы с братом поспорили. Он сказал, что у меня не хватит духу сюда пробраться. Сказал, что если все-таки хватит, если я принесу в доказательство красную розу Эшби, он возьмет меня на ночную рыбалку.
— И ты…
— Не помню. Но с той рыбалки он не вернулся. А я понятия не имею, что там случилось.
— Мне жаль. Наверное.
— Наверное?
— Твой брат был редкостным засранцем, — Уна заглянула в кружку. — Но знаю, что в подобных случаях принято выражать сочувствие. А Ника нет. Он уехал.
— Куда?
— Понятия не имею. Хочешь, устрою экскурсию?
…розы были крупными.
Только здесь они цвели с ранней весны и до поздней осени. Томас перегнулся через перила, пытаясь найти хотя бы остатки того розового куста, который много лет тому раскинулся, расползся по стене.
Ничего.
Каменной клумбы и той не осталось.
— Хочу.
Розы почти не пахли. И это тоже было странно. Над ними не кружили пчелы, хотя кроны каштанов гудели и дрожали.
Розы казались ненастоящими.
Как и дом.
Уна поставила кружку на ступеньки. Ветер коснулся тяжелого полотна ее волос. И вдруг стало неприятно, что она своя в этом месте.
Друг?
Только ли друг?
И почему от мысли об этой дружбе хочется скрипеть зубами.
— Ты бы обулась, что ли.
— А? Здесь тепло. Теплее, чем там… — Уна отмахнулась и сказала. — Идем. Дом этот был построен еще первым Эшби. Здесь есть его портрет, но честно говоря, опознавать по нему человека я бы не рискнула. Такой, знаешь… с париком и в мундире. Он был военным. Полковником. И воевал, да…