Во время процесса по делу об убийстве Гуччи Самек проявил себя как требовательный руководитель, придерживаясь интенсивного графика слушаний (три дня в неделю) и встречаясь с присяжными в выходные дни для рассмотрения доказательств. Самек, который должен был вынести приговор вместе с присяжными, как это принято в итальянской судебной системе, настаивал на четкости в ходе всего судебного процесса. Не терпящий не относящихся к делу вопросов или уклончивых ответов, он часто сам брал на себя задачу допроса свидетелей, что неслыханно для судебных процессов в США. Адвокаты за глаза сравнивали Самека с непоколебимым огромным мраморным барельефом святого Амвросия, покровителя Милана, который находился на стене за трибуной. В правой руке святой держит кожаную плетку с семью завязанными на узлы хвостами, и две неуклюжие фигуры падают под его ударами.

В последующие недели и месяцы итальянцы пристально следили за процессом в газетах и на телевидении, поскольку сообщения о свидетельских показаниях складывались в эпическую историю любви, разочарования, власти, богатства, роскоши, ревности и алчности.

Суд по делу об убийстве Гуччи стал итальянским эквивалентом дела О. Дж. Симпсона[47] в Соединенных Штатах.

– Это не дело об убийстве, – бормотал адвокат Патриции Дедола. – На фоне этой истории греческая трагедия выглядит как детская сказка.

Суд высветил яркую, бурную жизнь Маурицио и Патриции, разительно контрастирующую с серой нищетой, в которой жили Пина и трое ее сообщников. И, подобно судебному разбирательству по делу О. Дж. Симпсона, которое подчеркнуло расовые разногласия в американском обществе, судебное разбирательство по делу Гуччи показало пропасть, разделяющую богатых и бедных в Италии.

Миллионы итальянцев зачарованно смотрели свои телевизоры несколькими днями ранее, когда обвинение и защита выступали со своими вступительными речами. Ночерино, мрачный и красивый обвинитель, стоял в левой части зала суда, лицом к судье и телевизионной камере, которую Самек разрешил использовать на открытии и закрытии процесса, и изображал Патрицию как одержимую, полную ненависти разведенную женщину, которая хладнокровно и решительно организовала убийство своего мужа, чтобы получить контроль над его многомиллионным состоянием.

– Я намерен доказать, что Патриция Мартинелли Реджани договорилась о гонораре, который она готова предложить за организацию и исполнение убийства Маурицио Гуччи, и произвела платежи несколькими частями, включая авансовый платеж и окончательный расчет, – сказал Ночерино, и его голос эхом отдавался под высоким потолком зала суда.

Адвокаты Патриции, Пекорелла и Дедола, стоявшие в правой части зала суда, не отрицали навязчивую ненависть Патриции к Маурицио, которую, по их признанию, она широко транслировала. Но они изобразили ее как богатую, больную женщину, ставшую марионеткой своей давней подруги Пины Ориммы. Они сказали, что Пина, а не Патриция, организовала убийство, а затем шантажировала и угрожала Патриции, чтобы та молчала. По словам адвокатов, 150 миллионов лир (около 93 тысяч долларов), которые Патриция выплатила перед убийством, были щедрой ссудой нуждающемуся другу. 450 миллионов лир (около 276 тысяч долларов) она заплатила тому же человеку после того, как он стал угрожать Патриции и ее дочерям. Дедола своим звучным баритоном драматично заявил, что доказательством было письмо из трех строк, которое Патриция написала, подписала и отправила миланскому нотариусу в 1996 году, где говорилось: «Я была вынуждена заплатить сотни миллионов лир за собственную безопасность и безопасность своей семьи. Если со мной что-нибудь случится, то только потому, что я знаю имя человека, убившего моего мужа: это Пина Оримма».

Элегантная риторика Дедолы и явно отчаянная попытка с письмом Патриции не помогли сдержать резкий удар, нанесенный ее защите тем серым утром вторника – Орацио Чикала, водитель машины для бегства, неожиданно сделал признание. Стратегия защиты меркла на фоне причудливой истории, которую Чикала рассказал простой неграмотной речью необразованного человека на сицилийском диалекте – истории мстительной принцессы Патриции и нищего, которым был он сам.

Тюремные охранники в голубых шапочках выпустили Чикалу из клетки, позволив ему встать рядом со своим адвокатом, женщиной лет сорока. Они составляли странную пару: адвокат – очаровательная опытная, покорившая зал суда своим бархатным голосом, красивыми темными волосами и обтягивающими костюмами, и сутулый, тощий Чикала, утянувший свою семью на дно сначала игорными долгами, а теперь участием в убийстве.

Разевая свой беззубый рот, Чикала описал день, когда Савиони пришел к нему и сказал, что знает женщину, которая хочет убить своего мужа.

– Сначала я сказал, что мне это неинтересно, но на следующий день он спросил меня снова, и на этот раз я согласился, но сказал, что это будет дорого. Когда он спросил: «Сколько?», я сказал ему: «Полмиллиарда лир!» [Около 310 тысяч долларов].

Чикала всерьез взялся за дело и начал получать удовольствие от оказываемого внимания.

– Они вернулись ко мне и сказали «окей». Я сказал, что хочу половину вперед, половину – после исполнения.

Осаждаемый кредиторами, Чикала охотно получил аванс в 150 миллионов лир (93 тысячи долларов) от Пины и Савиони в запечатанных желтых конвертах несколькими частями осенью 1994 года, но ничего не предпринял для организации убийства.

Когда Пина и Савиони начали давить на него, он солгал, чтобы выиграть больше времени, заявив, что нанятые им убийцы арестованы, а машина, которую он украл для дела, исчезла.

– Когда они потребовали у меня деньги обратно, я сказал им, что уже отдал их людям и не могу ничего вернуть, – рассказывал Чикала, и его большая куртка свободно болталась вокруг его изможденного тела, когда он жестикулировал.

Патриция, бесстрастно слушавшая показания на последней скамейке в зале суда, внезапно почувствовала себя плохо, и медсестра в белой шапочке засуетилась над ней с небольшой кожаной сумкой и шприцем, спрашивая, не хочет ли она сделать укол. Патриция принимала лекарства по рецепту, чтобы контролировать приступы после операции на головном мозге. Ее адвокаты договорились, что медсестра будет сопровождать Патрицию во время суда и в случае необходимости окажет помощь, а также надеясь, что присутствие помощника в белом халате поможет склонить суд в пользу Патриции.

Патриция, привыкшая играть роль сильной женщины, отказалась от укола.

– Нет, нет, – прошептала она, наклоняясь и прижимая салфетку к лицу. – Просто немного воды, пожалуйста.

Чикала также описал встречу с самой Патрицией, которая хотела скорее осуществить план убийства. Вплоть до конца 1994 года Патриция имела дело только с Пиной, которая в свою очередь, по словам Чикалы, передавала информацию и деньги ему и Савиони. Но в начале 1995 года, разочарованная бездействием и обеспокоенная тем, что ее обманывают, Патриция взяла дело в свои руки, сказал Чикала.

– Однажды днем – должно быть, это было в конце января или начале февраля, потому что было холодно, – я был дома, когда услышал звонок в дверь. Это был Савиони, – сказал Чикала. – Я спустился с ним, и он шепнул: «Она в машине!»

– Вы спросили его, что она там делала? – осведомился Ночерино, сидя в своем кресле в первом ряду слева.

– Нет, я ничего не спрашивал. Просто сел на заднее сиденье машины Савиони, а на переднем сиденье сидела женщина в темных очках, которая представилась как Патриция Реджани, – сказал Чикала прокурору, добавив, что к тому времени он знал, что именно она хотела убить своего бывшего мужа, Маурицио Гуччи. – Я сел на заднее сиденье, она обернулась и спросила, сколько денег я получил, что с ними случилось и чем я занимаюсь сейчас.

– Я сказал ей, что получил 150 миллионов лир [93 тысячи долларов], что я нашел людей, но они были арестованы, и мне нужно больше денег и больше времени. В этот момент она сказала: «Если я дам вам больше денег, вы должны гарантировать, что все будет сделано, потому что время на исходе. Он собирается отправиться в круиз, и его не будет несколько месяцев».

Чикала глубоко вздохнул и попросил воды.

– И вот мы подошли к главному, – сказал он, оглядывая зал суда и ожидая разрешения продолжать.

– Пожалуйста, пожалуйста, продолжайте, – сказал Ночерино, взмахнув рукой, удобно откинувшись на спинку стула.

– Она сказала, что дело не в деньгах, а в хорошо выполненной работе, – продолжил Чикала. – И я спросил ее: «Если я сделаю это сам и со мной что-то случится, что я получу?» Она сказала: «Послушай, Чикала, если тебя арестуют и ты меня не выдашь, стены твоей камеры будут покрыты золотом». Я сказал: «У меня пятеро детей, которых я погубил, оставив их без крыши над головой», и она ответила: «Денег хватит и вам, и вашим детям, и их детям».

Чикала поднял голову и умолял суд, прокурора и своего адвоката извинить его за то, что он собирался сказать дальше.

– Я наконец-то увидел шанс, – медленно продолжал Чикала, – раз и навсегда исправить положение своей семьи, своих детей, которых я погубил. С этого момента я решил, что сделаю это, – сказал он, широко разводя руки. – Я не знал, как и когда, но я был полон решимости сделать это!

В последующие недели Пина ежедневно звонила ему по телефону, передавая огромный поток информации о местонахождении Маурицио Гуччи, рассказал Чикала.

– Маурицио Гуччи стал темой дня, – сказал он, закатывая глаза при воспоминании об этом.

Не будучи уверенным, что сможет сам совершить убийство, Чикала решил нанять киллера, по его описанию, мелкого торговца наркотиками, которого он знал. Пока Самек скептически смотрел на него сверху вниз, а Ночерино пристально наблюдал за ним, Чикала опроверг то, что убийцей был Бенедетто Черауло – хмурый человек, сидевший в клетке рядом с ним, – сказав, что боится произнести имя настоящего стрелка, потому что тот все еще был на свободе. Ему никто не поверил, но ничего не поделаешь: в Италии обвиняемый, выступающий в свою защиту, не обязан говорить правду, всю правду или ничего, кроме правды.

Ночью в воскресенье, 26 марта, Пина, которая знала, что Маурицио вернулся из деловой поездки в Нью-Йорк, позвонила Чикале с загадочным сообщением: Il pacco è arrivato – «Посылка прибыла».

На следующее утро Чикала заехал за киллером, и они вместе поехали на Виа Палестро, чтобы дождаться Маурицио.

– Мы прождали около сорока пяти минут, а затем увидели, как он перешел улицу на Корсо Венеция и пошел по тротуару.


Чикала сказал, что взглянул на свои часы, и они показывали 8:40 утра.

– Убийца спросил у меня: «Это тот парень?»

Чикала узнал человека, беспечно идущего по улице, по фотографии, которую ему дала Пина.

– Я сказал: «Да, это он». В этот момент убийца вышел из машины и подошел к дверному проему, притворившись, что смотрит на табличку с адресом. Я завел машину, и в этот момент все произошло, – продолжил Чикала, глядя на безмолвный зал суда. – Я ничего не видел и не слышал, только подогнал машину. Киллер запрыгнул в нее, и мы тронулись по маршруту побега, который составили в те выходные, обратно в Аркор. Он сказал, что думал, что также убил portinaio[48]. Я высадил его и к девяти часам утра был дома.

Когда несколько недель спустя Пина принялась давать показания, она язвительным тоном с неаполитанским протяжным выговором подробно рассказала о том, как Патриция просила ее организовать убийство Маурицио.

– Мы были как сестры, она мне все рассказывала, – сказала Пина, сменившая свитер с тигриным принтом на свитер с большими розами. – Она хотела сделать это сама, но ей не хватило смелости. Из-за своего суперсеверного итальянского менталитета она считала, что все мы, южные итальянцы, должны иметь связи с camorra, – сказала Пина, закатывая глаза, имея в виду неаполитанскую мафию. Единственным человеком, которого Пина знала в Милане, был Савиони, муж ее подруги. Пина, которая была в Милане, помогая Патриции с ее рукописью, описала безжалостное давление, которое Патриция оказывала на нее.

– Каждый день, пока Маурицио оставался жив, она считала прошедшим зря, – сказала Пина. – Она пытала меня день за днем, я, в свою очередь, мучила Савиони, а он – Чикалу. Я больше не могла этого терпеть!

Пина рассказала, что после того, как Маурицио был убит, она была эмоционально разбита и впала в депрессию, нервную и параноидальную. За несколько дней до похорон Маурицио она собралась с духом и позвонила Патриции.

– Ну как, есть хорошие новости? – спросила Пина.

– Да, у меня все хорошо, «Хорошо» с большой буквы, – решительно сказала Патриция. – Я наконец примирилась с самой собой, я обрела спокойствие, и девочки тоже. Все это принесло мне радость и успокоение.

Пина призналась Патриции, что настолько обеспокоена и подавлена, что принимает транквилизаторы и подумывает о самоубийстве.

– Возьми себя в руки, Пина, не преувеличивай! – холодно сказала Патриция. – Все кончено, просто сохраняй спокойствие, веди себя хорошо и не пропадай.

Пина переехала в Рим и жила на три миллиона лир, или около 1600 долларов, в месяц, которые ей присылала Патриция. В какой-то момент Пина сказала, что сломалась и рассказала обо всем их общему другу.

– Патриция воспользовалась моей нищетой, – сказала она, пока подруга в ужасе слушала. Эта фраза стала заголовком всего процесса, как в газетах, так и в зале суда.

Во время судебного процесса Пина часто злилась из-за попыток Патриции свалить вину на нее и в какой-то момент приняла ответные меры, попросив сделать внеочередное заявление. Самек согласился, и Пина встала и обвинила мать Патриции, Сильвану, в том, что она знала о плане своей дочери. По ее словам, за несколько месяцев до убийства Маурицио Сильвана связалась с итальянцем по имени Марчелло, который имел связи с китайскими бандами, множившимися в Милане, но что они не договорились о цене и в итоге ничего не произошло. Через несколько месяцев после ареста Патриции Ночерино также взял показания у сводного брата Патриции, Энцо, который давно переехал в Санто-Доминго. Он не только обвинил Сильвану в пособничестве Патриции, но и обвинил ее в том, что она много лет назад ускорила смерть Papà Реджани, чтобы получить его имущество. Энцо, у которого были постоянные финансовые проблемы, пытался отсудить у Сильваны большую долю поместья Реджани, но проиграл дело. Сильвана решительно отвергла зловещие обвинения своего пасынка, заявив, что она поддерживала жизнь своего мужа в течение нескольких месяцев после того, как врачи поставили на нем крест. Когда итальянские газеты растиражировали историю «Группы хищников: мать и дочь», прокуратура начала официальное расследование обвинений против Сильваны, хотя обвинения Пины не возымели эффекта, а Сильвана решительно отрицала свою причастность к обоим делам.

Некоторые свидетели потрясли весь зал суда, превратившийся в небольшое сообщество юристов, журналистов, помощников по правовым вопросам и любопытных наблюдателей, которые возвращались день за днем по ходу судебного разбирательства. Онорато, наблюдательный швейцар, вынужденный покинуть свою сицилийскую родину, впечатлил всех рассказом очевидца об убийстве, собственном ранении и невероятном спасении. Альда Рицци, бывшая домработница Гуччи, поразила всех, когда рассказала о своем тяжелом звонке Патриции в то утро, когда Маурицио был убит. Когда Патриция взяла трубку, Рицци услышала классическую музыку, играющую на заднем плане, и безмятежный и равнодушный тон собеседницы. Антониетта Куомо, экстрасенс Маурицио, рассказала, как она пыталась защитить его от злых духов и поддержать его бизнес-планы. Паола Франки, которой не удалось добиться получения части недвижимости Маурицио, рассказала в суде подробности их любовной связи и свадебных планов, ни разу за четыре часа не взглянув на Патрицию, которая тупо смотрела на нее со своего нового места на передней скамье между двумя адвокатами. Во время суда и Паола, и Патриция называли Маурицио своим мужем, хотя на момент смерти он не был женат ни на одной из них. Крошечные бриллианты еле заметно сверкали на мочках ушей и пальцах Паолы. Одетая в льняной костюм с роскошной вышивкой, она то скрещивала, то расставляла свои длинные загорелые ноги, пока говорила, в то время как все глаза в зале следили за золотым браслетом, который вызывающе болтался у нее на тонкой щиколотке.

– Лучшее, что может случиться с Патрицией сейчас, – сказала Паола журналистам за пределами зала суда после своих показаний, – это полное забвение.

По мере продвижения слушаний полицейские и следователи воссоздали преступление, тщетные поиски следов убийцы среди деловых партнеров Маурицио и неожиданный прорыв, произошедший два года спустя благодаря Карпанезе и инспектору Нинни. Затем банкир Патриции из Монте-Карло описал пакеты с наличными, которые он собственноручно доставил в ее квартиру в Милане. Как впоследствии заявляла Патриция, это была ссуда для ее подруги Пины.

– Если деньги были ссудой, почему вы просто не заказали банковский перевод? – прогремел один из двух адвокатов Пины, Паоло Трофино, долговязый неаполитанец с маслянистыми волосами до плеч и открытой улыбкой.

– Я даже не знаю, что такое банковский перевод, – безразлично возразила Патриция, когда позже давала показания, – все свои банковские операции я выполняю наличными.

Врачи рассказали историю болезни Патриции. Юристы подробно изложили условия ее развода. Друзья рассказывали о тирадах в адрес Маурицио, с угрозами отомстить ему. Когда свидетели занимали место для дачи показаний, Патриция по большей части молча слушала и собиралась с силами.

В июле, со свежей прической и отполированными в тюремном салоне ногтями, Патриция предстала перед судом в элегантном дизайнерском костюме фисташкового цвета и в течение трех дней сдержанно описывала свою версию событий, ловко опровергнув все выдвинутые против нее обвинения. Она казалась почти прежней – гордая, резкая, высокомерная и бескомпромиссная. Под наблюдением назначенной судом группы из трех психиатров, которые позже признали ее совершенно вменяемой, порой она казалась более рассудительной, чем сам Ночерино. Впоследствии психиатры поставили ей диагноз нарциссического расстройства личности, заявив, что она эгоцентрична, легко обижается, преувеличивает свои проблемы и переоценивает собственную важность. Пыталась ли она выгородить себя? Или не хотела признаваться своим двум дочерям в том, что это она убила их отца? Или она говорила правду? Неужели Пина выпустила ситуацию из-под контроля? Психиатры быстро приняли решение.

– Мы можем понять ее действия, – сказал один из психиатров, дававших показания, – но мы не можем их оправдывать. То, что кто-то ее раздражает, не означает, что ей можно убивать людей!

В своей речи Патриция описала первые тринадцать лет брака с Маурицио как полное блаженство, которое, по ее словам, рухнуло, когда группа бизнес-консультантов начала влиять на него больше, чем собственная жена.

– Люди говорили, что мы самая красивая пара в мире, – вспоминала Патриция. – Но после того как Родольфо умер и Маурицио начал сам принимать решения вместо того, чтобы исполнять волю отца, он обратился за поддержкой к ряду советников. Он стал подобен подушке сиденья, которая принимает форму того, кто на нее сядет! – с отвращением сказала Патриция.

Она описала их соглашения о раздельном проживании и разводе, согласно которым он выплачивал ей сотни миллионов лир в месяц, но не предоставлял права собственности на активы, которых она так желала.

– Он дал мне кости, чтобы не отдавать мне курицу, – добавила Патриция резко.

Однажды, прежде чем они развелись, рассказывала Патриция, она приехала в поместье Санкт-Мориц с девочками и обнаружила, что двери в дома закрыты, а замки заменены.

– Я была немного расстроена, поэтому позвонила в полицию, – сказала она в зале суда. – Меня впустили в дом, и я поменяла замки. Затем я позвонила Маурицио. «Что все это значит?» – спросила я. Он сказал: «Разве ты не знала, что, когда пара расстается, замки меняют?» Я ответила: «Ну, теперь я тоже поменяла замки, так что нам просто нужно посмотреть, кто их поменяет следующим!»

Патриция признала, что с годами ее ненависть к Маурицио превратилась в навязчивую идею.

– Почему? – спросил Ночерино. – Потому что он бросил вас, потому что был с другой женщиной?

– Я больше не уважала его, – мягко сказала она после недолгого молчания. – Он был не тем человеком, за которого я вышла замуж, у него больше не было тех же идеалов, – сказала Патриция, описывая, как она была шокирована отношением Маурицио к Альдо, его уходом из дома, его бизнес-неудачами.

– Тогда почему вы записывали в дневник каждый его телефонный звонок, каждую его встречу с дочерьми? – спросил Ночерино, приводя примеры для суда. «18 июля: Мау звонит и исчезает; 23 июля: звонит Мау; 27 июля: звонит Мау; 10 сентября: появляется Мау; 11 сентября: звонит Мау, встречается с девочками, мы разговариваем; 12 сентября: Мау идет в кино; 16 сентября: звонит Мау; 17 сентября: Мау встречает девочек со школы».

– Возможно… возможно, мне было нечего делать, – вяло отвечала Патриция.

– По крайней мере, из этих дневниковых записей не кажется, что Маурицио бросил семью, девочек, – сказал Ночерино.

– Бывали моменты, когда он проявлял глубокую заинтересованность, – объяснила Патриция, – он звонил девочкам и говорил: «Хорошо, я отведу вас в кино сегодня днем», и они приходили туда и ждали его, он не появлялся, а вечером звонил и говорил: «О, amore, мне очень жаль, я забыл. Как насчет завтра?» И так бесконечно, – объяснила Патриция.

– А как насчет следующих записей – «PARADEISOS» в день смерти Маурицио и «Нет преступления, которое нельзя купить» за десять дней до убийства? Как вы можете это объяснить? – спросил Ночерино.

– С тех пор как я начала работать над своей рукописью, – холодно ответила Патриция, – я записывала цитаты и фразы, которые меня привлекали или интриговали, не более того.