Когда Маурицио в следующий раз прибыл в Санкт-Мориц, сильная волна дискомфорта и беспокойства охватила его при входе в дом. Не обращая внимания на это чувство, он распаковал вещи и попытался устроиться на выходные, но чувство отверженности было настолько подавляющим, что он отбыл в тот же вечер и три часа ехал обратно в Милан. На следующий день он позвонил своему экстрасенсу Антониетте Куомо и объяснил проблему. Несколько дней спустя Куомо отправилась в Санкт-Мориц и зажгла свечи в доме, избавив его от «негативных воздействий». Позже она сделала то же самое для квартир в Лугано и Нью-Йорке. Неутомимая Патриция проводила полуночные ритуалы на кухне в Галлериа Пассарелла, так напугав слуг, что они бросились в здание на Пьяцца Сан-Феделе, чтобы рассказать Маурицио о странных событиях, свидетелями которых они стали.

Через сотрудников «Гуччи», все еще преданных ей, Патриция следила за деловыми шагами Маурицио, убеждаясь, что он не способен управлять компанией. Один из сотрудников написал ей письмо, умоляя вмешаться.

«Синьора Патриция, – говорилось в письме. – Он стал неузнаваем. Мы не знаем, что будет дальше. Он дезориентирован и не уверен в себе. Когда мы пытаемся поговорить с ним, то натыкаемся на стену безразличия и холодную улыбку. Помогите нам! Возьмите ситуацию в свои руки!»

Через своих шпионов, в число которых входили общие друзья – включая Адриану, повара Маурицио и Паолы, – Патриция знала все о роскошном ремонте на Корсо Венеция, о «Креоле», о новом «Феррари Тестаросса» в гараже и о частных самолетах, зафрахтованных Маурицио по всему миру. По мере того как его финансовое положение ухудшалось, поступавшие от него платежи становились нерегулярными, и она тоже оказалась неспособной оплатить все свои счета. Бакалейщик и аптекарь перестали доверять ей. Когда ее банковские счета иссякли, она позвонила секретарше Маурицио, Лилиане, которая выучилась сложной тактике, позволявшей держать кредиторов Маурицио то успокоенными, то в страхе.

– В конце каждого месяца я ломала голову, как найти достаточно денег для Патриции, – вспоминала Лилиана, говоря, что она жонглировала кредиторами Маурицио и готовила деньги для Патриции в рассрочку. – Я просто принесу тебе часть завтра, а остальное постараюсь достать к концу недели, – говорила Лилиана, всегда любезная и вежливая.

– Что? – кричала Патриция в негодовании. – Он тратит деньги направо и налево на Корсо Венеция и не может найти денег для своих дочерей?

– Нет, нет, синьора, они остановили работы на Корсо Венеция, – врала Лилиана.

– Ладно, я подожду, – ворчала Патриция. – Если мы вынуждены идти на жертвы, придется сделать это.

Однажды Маурицио так отчаянно пытался найти деньги для Патриции, что его водитель Луиджи принес ему 8 миллионов лир, или около 6500 долларов, которые взял из копилки своего сына.

Осенью 1991 года, после того как Маурицио признался Франкини в своих личных проблемах, он попросил Патрицию о разводе. Паола, также с помощью Франкини, тоже попросила мужа о разводе, и они с Маурицио планировали вместе переехать на Корсо Венеция. Патриция чувствовала, что все, чего она достигла, ускользает у нее из рук. Сгорая от ярости и ревности, она высмеивала Паолу как поверхностную женщину, жаждущую денег и статуса, которая ловко воспользовалась Маурицио и растратила его состояние. Некоторые думали, что она, возможно, описывала себя.

– Патриция была почти одержима его активами, – вспоминал Пьеро Джузеппе Пароди, один из адвокатов Маурицио, которому Патриция начала регулярно звонить, чтобы выяснить, на что она может претендовать. – Она чувствовала, что имеет право на его активы – не на законной, а на романтической основе. Она считала, что яхта принадлежит ей… шале в Санкт-Морице… и она считала, что успех «Гуччи» во многом зависел от ее советов. Она также была очень обеспокоена тем, что Маурицио был не способен управлять компанией. Она чувствовала, что ее муж не в состоянии нормально контролировать свои расходы, и жила в постоянном беспокойстве о его активах, которые, как она считала, принадлежали ей. Ее волновали последствия, которые рано или поздно коснулись бы ее и ее дочерей.

Патриция зациклилась на Маурицио как на источнике всей своей боли и страданий и поклялась уничтожить его, прежде чем он уничтожит их девочек.

– Она хотела увидеть его на коленях, – говорила Маддалена Ансельми, подруга Патриции. – Она хотела, чтобы он приполз к ней.

Патриция потеряла веру в сеансы с экстрасенсами, заклинания и волшебные порошки.

– Все, чего я хочу, это увидеть его мертвым, – сказала Патриция своей экономке Альде Рицци, когда они однажды разговаривали в ее спальне. – Почему бы тебе не спросить своего парня, не может ли он найти кого-нибудь, кто мне поможет?

Патриция настойчиво повторяла свои просьбы, пока Рицци и ее бойфренд не отправились к Маурицио в ноябре 1991 года. Он записал их показания и передал кассету Франкини.

Той же осенью у Патриции начались головные боли. Когда она не ходила по магазинам или не разглагольствовала о Маурицио, Патриция часами закрывалась в своей темной спальне, мучаясь от боли. По ночам боли не давали ей уснуть. Ее мать и дочери были обеспокоены.

– Mamma, – сказала однажды пятнадцатилетняя Алессандра. – Я устала смотреть на то, как ты страдаешь. Я звоню доктору.

Девятнадцатого мая 1992 года Патриция зарегистрировалась в «Мадоннине», ведущей частной клинике в Милане, той самой, где Родольфо Гуччи лечился от рака простаты. Врачи диагностировали у нее большую опухоль в передней части левого полушария мозга. Они сказали ей, что должны действовать немедленно. Ее шансы выжить были невелики.

– Я чувствовала, что мой мир разваливается на части, – говорила Патриция. – Я знала, что причиной опухоли был он и весь тот стресс, который я переживала из-за него. В какой-то момент я посмотрела на свою шляпу, и она была полна моих собственных волос, волос, которые выпали из моей головы. У меня был кризис. Я хотела уничтожить все.

Она с горечью обратилась к своему дневнику.

«BASTA! – сердито написала она большими буквами поперек страницы. – Невозможно, чтобы такой человек, как Маурицио Гуччи, мог прожить свою жизнь в окружении 60-метровых яхт, частных самолетов, роскошных апартаментов и «Феррари Тестаросса», не будучи заклейменным как низкий, ничтожный человек. Во вторник у меня диагностировали опухоль, которая давит на мой мозг. Доктор Инфузо с тревогой смотрел на рентгеновские снимки, опасаясь, что она неоперабельна. Вот я здесь, одна, с двумя дочерями пятнадцати и одиннадцати лет, встревоженной матерью-вдовой и мужем-преступником, который бросил нас, потому что его постоянные неудачи заставили его понять, что того, что осталось от его имущества, хватит только ему самому».

На следующее утро тревога отразилась на лицах Алессандры и матери Патриции, Сильваны, когда они отправились в офис Маурицио на Пьяцца Сан-Феделе, чтобы сообщить ему последние новости. За закрытой дверью его кабинета секретарша Маурицио Лилиана услышала их тихие голоса, а затем увидела, как потрясенный Маурицио с озабоченным лицом провожает их.

– У Патриции диагностирована опухоль головного мозга размером с бильярдный шар, – сказал он Лилиане напряженным, низким голосом после того, как Сильвана и Алессандра ушли. – Теперь я понимаю, почему она была такой агрессивной.

Сильвана спросила Маурицио, может ли он позаботиться о двух девочках, пока она ухаживает за Патрицией. Он ответил, что это будет трудно. Корсо Венеция еще не готова, и у него нет места для них в его холостяцкой квартире. Кроме того, дела с «Инвесткорп» шли в гору, и он часто путешествовал. Он сказал, что будет рад пообедать с ними, когда сможет. Патриция почувствовала еще большее разочарование, когда услышала это.

Утром 26 мая Патриция лежала на больничной каталке, ее темные волосы были полностью острижены для операции. Она поцеловала дочерей и сжала руку матери, но, пока санитары не увезли ее, она постоянно высматривала Маурицио. Он не появился.

– Я не знала, вернусь ли я живой, а он даже не соизволил появиться, – позже говорила Патриция. – Несмотря на то что мы не были вместе, я все еще была матерью его дочерей.

Когда несколько часов спустя Патриция проснулась в тумане после анестезии, ей пришлось напрячься, чтобы разглядеть лица собравшихся вокруг койки. Она увидела свою мать, Алессандру и Аллегру, но Маурицио снова не было рядом. Она не знала, что Сильвана и врачи отговаривали его от приезда, опасаясь, что его присутствие расстроит ее.

Не в силах сосредоточиться, Маурицио провел все утро, расхаживая по своему кабинету. В конце концов он сказал Лилиане, что собирается послать цветы Патриции. Когда она предложила заказать их, он отказался. Он точно знал, какие орхидеи она любит, и хотел сам их выбрать. Пока он шел по Виа Манцони к Редаэлли, модному флористу, в тот же магазин, где Том Форд и Ричард Бакли покупали букет для Доун Мелло, Маурицио размышлял, что написать в записке. Боясь, что Патриция может неправильно истолковать его слова, он наконец решил просто написать свое имя: МАУРИЦИО ГУЧЧИ. Когда цветы прибыли в больничную палату Патриции, она сердито бросила их на стол, даже не взгянув. Орхидеи, которые Маурицио так тщательно отобрал, были теми же самыми, которые она посадила перед L’Oiseau Bleu – жестокое напоминание о том, что ее там больше не ждут. Когда через неделю Патриция вернулась домой с новыми орхидеями и запиской от Маурицио, в которой говорилось «Выздоравливай скорее», она разрыдалась и бросилась на кровать.

– Этот disgraziato[41] даже не пришел навестить меня! – воскликнула она.

Патриция, которой, как считалось, оставалось жить всего несколько месяцев, заставила своих адвокатов действовать без промедления. Они отозвали ее первое соглашение о разводе с Маурицио, утверждая, что из-за болезни она была психически не здорова, когда согласилась на условия, которые присудили ей квартиру в Галлериа Пассарелла, одну из двух квартир в «Олимпик Тауэр», единовременную выплату в размере 4 миллиардов лир (более 3 миллионов долларов на тот момент), оплату двух недель в лучшем отеле в Санкт-Морице для нее и девочек и 20 миллионов лир (около 16 000 долларов) в месяц для девочек. Они пересмотрели соглашение, потребовав гораздо более щедрые условия, включая 1,1 миллиона швейцарских франков в год (около 846 000 долларов); единовременный платеж в 1994 году в размере 650 000 швейцарских франков (около 550 000 долларов); пожизненное бесплатное пользование квартирой в пентхаусе Галлериа Пассарелла, которая будет передана Алессандре и Аллегре; и для Сильваны, матери Патриции, квартира в Монте-Карло и 1 миллион швейцарских франков (чуть менее 850 000 долларов).

Опухоль, первоначально считавшаяся злокачественной, позже была диагностирована как доброкачественная. Когда Патриция пришла в себя, она восстановила свою энергию и силы, думая о своей мести Маурицио Гуччи.

– Вендетта, – написала она в своем дневнике 2 июня, цитируя итальянскую писательницу-феминистку Барбару Альберти. – Я забыла, что вендетта – это занятие не только для угнетенных, но и для ангелов. Отомстите, потому что вы правы. Будьте бескомпромиссны, потому что вас оскорбили. Превосходство означает не то, что нужно все оставить, это значит найти лучший способ унизить его и освободить себя.

Несколько дней спустя она написала: «Как только я буду в состоянии поговорить с прессой, если мои врачи позволят, я сделаю так, чтобы все узнали, кто ты на самом деле. Я буду выступать по телевидению, я буду преследовать тебя до самой смерти, пока не уничтожу тебя». Она выплеснула свою ярость, записав кассету, и передала ее Маурицио.



Дорогой Маурицио, если не ошибаюсь, ты потерял свою мать в детстве? Естественно, ты также не знал, что значит «отец», особенно учитывая, как легко ты снял с себя ответственность перед дочерьми и моей матерью в день моей операции, без которой я не прожила бы больше месяца… Я хочу сказать тебе, что ты чудовище, чудовище, которому место на первых страницах всех газет. Я хочу, чтобы все знали, какой ты на самом деле. Я пойду на телевидение, я поеду в Америку, я заставлю их говорить о тебе…




Маурицио сидел за своим столом, слушая, как магнитофон воспроизводит ее резкий голос, выдавливающий полные ненависти слова.

Маурицио, я не дам тебе ни минуты покоя. Не придумывайте оправданий, говоря, что они не позволят тебе навестить меня… Мои крошки рисковали потерять свою мать, а моя мать рисковала потерять свою единственную дочь. Ты надеялся… Ты пытался раздавить меня, но не смог. Теперь я посмотрела смерти в лицо… Ты разъезжаешь на «Феррари», который купили тайно, потому что у тебя якобы не было денег, в то время как здесь, в доме, белые диваны стали бежевыми, в паркете появилась дыра, ковровое покрытие требует замены, а стены нужно восстановить – ты знаешь, что помпейская штукатурка со временем крошится! Но денег нет! Все для Signor Presidente, но как насчет остальных?.. Маурицио, ты достиг предела – даже твои собственные дочери не уважают тебя и больше не хотят тебя видеть, чтобы быстрее забыть пережитую травму… Ты – болезненный придаток, о котором мы все хотим забыть… Маурицио, ад для тебя еще впереди.



Маурицио внезапно схватил магнитофон, вырвал кассету и швырнул ее через весь кабинет. Он отказался слушать остальное и передал кассету Франкини, который добавил ее к своей растущей коллекции и посоветовал Маурицио нанять телохранителя. Успокоившись, Маурицио решил отшутиться. Он не хотел всю жизнь переживать из-за угроз Патриции. В августе того же года он согласился позволить Патриции проходить реабилитацию в Санкт-Морице в ее любимом L’Oiseau Bleu. Она прекрасно отдохнула и снова захотела предъявить права на поместье.

«Desidero avere per sempre Oiseau Bleu», – записала она в своем дневнике. – «Я хочу оставить себе свое поместье навсегда».

Несмотря на пересмотр условий их соглашения, Патриция, верная своему обещанию, обратилась к прессе. Она пригласила журналистов в свою квартиру в Галлериа Пассарелла для интервью, в которых она очернила Маурицио как бизнесмена, мужа и отца. Маурицио был убежден, что даже источник слухов о его гомосексуальности – по всем признакам необоснованных – можно проследить до Патриции.

Она появилась в ведущем женском ток-шоу «Гарем» в роскошном макияже и драгоценностях. Она сидела на мягком диване в студии и жаловалась аудитории, что Маурицио Гуччи пытался отделаться от нее «миской чечевичной похлебки», точнее – миланским пентхаусом, нью-йоркской квартирой и 4 миллиардами лир.

– То, что и так принадлежит мне, не должно быть частью соглашения, – запротестовала она, когда другие гости, не говоря уже о зрителях по всей стране, смотрели на нее с округленными глазами. – Я должна думать о наших дочерях, которые оказались без будущего… Я должна бороться за девочек. Если их отец хочет уехать на своем «Креоле» на полгода, что ж, скатертью дорога!

Осенью 1993 года, когда Патриция поняла, что Маурицио рискует потерять контроль над компанией, она вмешалась от его имени. Не потому, что хотела помочь ему, как она объяснила позже, а чтобы спасти компанию «Гуччи» для его дочерей. Она сказала, что действовала в качестве посредника «Инвесткорп», тщетно пытаясь – как и многие другие – убедить Маурицио принять почетное председательство и отойти от руководства. Она пыталась помочь ему найти деньги, чтобы вернуть свои акции, и утверждала, что послала адвоката, Пьеро Джузеппе Пароди, который в последнюю минуту связал Маурицио с Цорци для привлечения финансирования, что спасло его часть акций «Гуччи» от продажи с аукциона. Когда Маурицио проиграл свою битву с «Инвесткорп» и был вынужден продать свою 50-процентную долю в «Гуччи», Патриция восприняла это как личный удар.

– Ты с ума сошел? – закричала она на него. – Это самое безумное, что ты мог сделать!

Потеря «Гуччи» стала еще одной незаживающей раной.

– Для нее «Гуччи» олицетворяла все, – сказала много лет спустя ее бывшая подруга Пина Оримма. – Это были деньги, это была власть, это была идентичность – ее и девочек.





Глава 15. Paradeisos




Потянувшись к ночному столику, Маурицио выключил будильник еще до того, как тот зазвонил. Паола что-то пробормотала и глубже зарылась лицом в подушку. Маурицио поставил будильник на место и посмотрел через комнату, мимо двух зеленых диванов, уютно расположенных перед газовым камином, на большое панорамное окно, занимавшее всю стену. Утренний свет начал мягко проникать сквозь жалюзи и золотистые шелковые шторы, которые они всегда оставляли слегка приоткрытыми, чтобы видеть покрытый зеленью балкон и сад внизу. Из сада Инверницци по соседству доносились крики павлинов, в то время как гудение транспорта, начинающего заполнять Корсо Венеция, было едва слышно. Маурицио нравилось ощущение покоя, которое давала ему квартира, несмотря на то, что она находилась в самом центре Милана, в двух шагах от элегантных магазинов на Виа Монте Наполеоне и Виа делла Спига, которые когда-то были декорациями для мечты всей его жизни.

Первые несколько месяцев после того, как он продал свою долю в «Гуччи», Маурицио жил в оцепенении, в состоянии шока, как будто кто-то умер. Он обвинил «Инвесткорп» в том, что она не дала ему достаточно времени, чтобы внедрить новшества, Доун Мелло – в том, что она не придерживалась его концепции дизайна, де Соле – в предательстве. Он чувствовал, что его обманули.

– Маурицио мучили мысли о том, что он предал своего отца, – говорила Паола позже. – Он боялся, что предал все, что было сделано до него, и это причиняло ему много страданий, – вспоминала она. – Как только он понял, что у него нет выбора и остается только продать свою долю, он расслабился. Он уже ничего не решал.

С погашенными долгами и более чем 100 миллионами долларов, оставшимися в банке от продажи его акций «Гуччи», Маурицио Гуччи впервые в жизни не нужно было сражаться.

После продажи акций Маурицио купил велосипед, который хранил в подвале здания на Корсо Венеция. Затем он исчез из Милана. Он отплыл на «Креоле» обратно в Сен-Тропе, а потом отсиживался в одиночестве в Санкт-Морице. Шли недели, туман и депрессия начали рассеиваться. Он понял, что с него сняли огромное бремя.

– Впервые в жизни он смог решить, что он хочет сделать для своего собственного будущего, – говорила Паола. – У Маурицио не было беззаботного детства; он всегда ощущал груз своего имени и всего, что из этого вытекало. Его отец часто давил на него, и Маурицио твердо знал, что он все должен делать «правильно». Потом он столкнулся с завистью двоюродных братьев, потому что он унаследовал пятьдесят процентов, ничего толком не сделав, в то время как именно их отец сделал имя «Гуччи».

В начале 1994 года он вернулся в Милан, взял свой велосипед и ездил на нем взад и вперед от своей квартиры на Корсо Венеция до офиса Фабио Франкини на другом конце города, где начал разрабатывать новые бизнес-идеи.

– Ему некуда было идти, и он пришел сюда, – вспоминал Франкини. – В восемь часов утра он уже был здесь, взбудораженный идеями.

Во время одной из своих утренних поездок Маурицио остановился у площади Сан-Феделе. В то холодное серое утро в начале февраля 1994 года директор по коммуникациям «Гуччи» Пилар Креспи рано утром прибыла в штаб-квартиру компании и поднялась по покрытой ковром лестнице в свой офис на втором этаже задолго до того, как кто-либо еще явился на работу. Когда Креспи обошла свой стол, разбирая стопки глянцевых журналов мод, ее точеные черты лица напряглись и что-то внезапно привлекло ее внимание за окном. Внизу недавно вычищенные меловые фасады церкви и окружающих зданий на площади Сан-Феделе мерцали в бледном свете раннего утра, напоминая призрачную оперную сцену в соседнем Ла Скала. Креспи отложила бумаги и подошла к окну, чтобы незаметно выглянуть наружу. Замершая одинокая фигура сидела на одной из мраморных скамеек напротив здания, глядя на офис «Гуччи». Мужчина был закутан в верблюжье пальто, его темно-русые волосы едва касались воротника. Фигура сливалась с окружающим камнем, и сначала Креспи не заметила его, но знакомое движение привлекло ее внимание, когда он поднял руку, чтобы поправить очки на носу. Креспи ахнула – Маурицио Гуччи сидел и смотрел на здание. Она не видела его почти год. В течение нескольких недель перед продажей он был отстраненным и недоступным; после продажи он полностью исчез из поля зрения.

Она смотрела, как он медленно осматривает здание «Гуччи», словно пытаясь представить, что происходит внутри. Пока она смотрела, как он сидит там, ее накрыла волна печали. Она подумала о том, каким терпеливым и великодушным он был с ней в самом начале, позволив ей отложить дату начала работы до тех пор, пока ее сын не закончит школу в Нью-Йорке и она не сможет организовать переезд в Милан. Она вспомнила, каким энергичным и полным энтузиазма он был, пока отчаяние не превратило его в параноидального и капризного начальника.

– На его лице было выражение такой печали, – позже говорила Креспи. – Сан-Феделе – это его мечта. Он просто сидел и смотрел вверх.

– Теперь я сам себе президент, – позже сказал Маурицио Паоле. Он основал новую компанию Viersee Italia и арендовал офисы напротив парка на Виа Палестро, в нескольких шагах от их дома. Паола помогла ему декорировать комнаты яркими обоями и пестрыми китайскими лакированными деревянными фигурками, а Антониетта дала ему амулеты и порошки, чтобы отвести злые чары Патриции. Он знал, что Паола неодобрительно относится к его суевериям, но ему нравилась Антониетта; она успокаивала его и давала хорошие советы. Он относился к ней так, как другие относятся к финансовому аналитику или психологу.

Маурицио выделил 10 миллионов долларов и дал себе год на разработку новых инвестиционных проектов в любом секторе, кроме моды. Особенно заинтересовавшись туризмом, Маурицио приступил к рассмотрению нескольких вариантов. Во-первых, ему предложили спонсировать порт для парусников в Пальма-де-Майорке, испанской гавани, где стоял его «Креол». Он также направил своих людей в Корею и Камбоджу, чтобы изучить там перспективы развития туризма. Кроме того, он подумывал об открытии сети небольших роскошных гостиниц в живописных европейских городах и вложил 60 000 швейцарских франков (почти 50 000 долларов) в отель в Кран-Монтане, швейцарском горнолыжном курорте. В холле отеля, ставшего прототипом более крупной сети, был пинбол и другие развлечения, в том числе игровые автоматы.

– Он был очень внимателен к деталям, – сказала Лилиана, которая продолжала работать его секретарем после того, как Маурицио продал акции. – Он уже не швырялся деньгами, как во времена «Гуччи». Прежде чем взяться за новый проект, мы очень много работали. Он наконец-то повзрослел.

Прежнее обаяние и энтузиазм Маурицио вернулись. Впервые в жизни он жил для себя. Он купил одежду для своей новой роли, убрав серые костюмы генерального директора в шкаф и надевая их только на важные деловые встречи. Брюки из хлопковой саржи, бриджи и спортивные рубашки стали его новой униформой. Его галстуки выглядывали из-под кашемировых свитеров, которые пришли на смену пиджакам. Несмотря на то что он потерял свою компанию, он старался держаться за свою bella figura[42] – у Маурицио был правильный стиль для каждого случая. Он любил заниматься простыми вещами, и, бегая трусцой по тенистым дорожкам Джардини Публичи, он использовал купленную в США экипировку. У него был идеальный туристический велосипед, чтобы кататься по городу, и подходящая повседневная одежда. Маурицио также старался проводить больше времени с Алессандрой и Аллегрой, хотя Патриция по-прежнему мешала ему видеться с ними, особенно когда Паола была рядом.

Вспоминая, с какой неохотой его отец давал ему деньги, в июне 1994 года Маурицио подарил Алессандре 150 миллионов лир (около 93 000 долларов) на восемнадцатилетие, сказав, чтобы она распорядилась ими с умом, а также оплатила свою вечеринку.

– Я хочу, чтобы ты отвечала за деньги и распоряжалась ими так, как тебе нравится. Ты можешь устроить пышную или скромную вечеринку, в зависимости от того, как ты хочешь потратить свои деньги, – сказал Маурицио своей старшей дочери. Несмотря на это, Патриция немедленно взяла на себя планирование вечеринки и организовала пластическую операцию для себя и своей дочери, «чтобы выглядеть наилучшим образом на этом мероприятии». Патриция сделала себе нос, Алессандра – грудь.

В ночь на 16 сентября около четырехсот гостей направились по освещенной свечами дороге к Вилле Борромео, Кассано-д’Адда под Миланом, которую Патриция арендовала на вечер. Шампанское продолжало литься рекой после роскошного ужина, пока музыканты настраивали звук, и гости завизжали от восторга, обнаружив, что этими музыкантами были популярные «Джипси Кингс», которых Патриция наняла за баснословные деньги, чтобы удивить Алессандру.

Маурицио не появился, и крестный отец именинницы, Джованни Валькави, приветствовал гостей вместе с Патрицией и Алессандрой. Во время ужина Патриция повернулась к Козимо Аулетте, адвокату, который занимался ее бракоразводным процессом и сидел с ней за одним столом.

– Avvocato, – спокойно начала она, кипя внутри из-за отсутствия Маурицио, – что произойдет, если я решу преподать Маурицио урок?

– Что значит «преподать Маурицио урок»? – удивленно спросил адвокат.