* * *
Около десяти часов, когда Лорен уже крепко спит, раздается звонок в дверь и Найл вздрагивает на диване. Это снова полиция. Сегодня они, оказывается, обыскали лес и теперь осматривают полуразрушенный дом, получив наводку от молодой местной жительницы, которая наткнулась на него в лесу. Кирсти упомянула, что Диана выложила в социальные сети информацию, за которой последовали сотни репостов. Найл лишь смутно представляет, насколько бывает эффективен интернет. Полиция опрашивает мужчину, которого обнаружили в том доме. И еще они нашли… человеческие останки. Слова путаются у него в голове. Он цепляется за обрывки фраз. Останки женщины. Их уже доставили в лабораторию. Интересно, знают ли об этом Анджела и Малкольм?
Полисмен делает паузу. Его напарник молча наблюдает за Найлом.
– Мы сожалеем, что побеспокоили вас в столь поздний час, но мы и сами сейчас все на ушах. Хотелось бы побеседовать с вами до того, как сюда явятся репортеры и прочие.
Полисмен произносит это тихим мягким голосом.
– Окей, конечно, – отвечает Найл, пытаясь понять, к чему он клонит.
Они сообщают ему, что ДНК найденных останков не совпадает с ДНК Анн-Мари и что поиски девушки продолжаются. Он с облегчением выдыхает.
ДНК, по словам полицейских, совпадает с ДНК Кристины Маккей, его жены. Найл пытается как-то осознать услышанное, но пока плохо соображает. Он ковыляет на кухню и видит недопитую бутылку водки в бутылке под раковиной. Подумав немного, он наливает себе стакан.
– Найл, если позволите… – Голос полисмена напоминает ему устеленный ламинатом пол, такой же плоский и бесцветный. – Наша судебно-медицинская группа обнаружила останки – точнее, кости вашей жены Кристины. У нас есть ее ДНК, и совпадение абсолютно точное. Таким образом, ее статус изменился с пропавшей без вести на погибшую. И еще мы вынуждены с сожалением сообщить, что на ее черепе обнаружено повреждение.
– В тот день на ней было голубое платье…
– Следов одежды в подвале пока не обнаружено. Рядом с входной дверью лежал халат. Мы вынуждены сообщить, что, хотя у нас есть уже задержанный и он будет допрошен, вы тоже остаетесь подозреваемым в этом деле. Мы пока изучаем материалы ваших прежних допросов. Если хотите сделать какое-нибудь заявление, то сейчас самое время. Позднее мы, скорее всего, пригласим вас на еще одну беседу. Сейчас проводится экспертиза. А теперь в качестве потенциальной улики есть еще и это кольцо. – Они кладут на стол серебряное кольцо Кладдах в прозрачном пластиковом пакете. – Его сегодня передала ваша дочь. Но она утверждает, что нашла его раньше. Просто никому не рассказала. Не могли бы вы сообщить нам, Найл, принадлежит ли это кольцо вашей покойной жене Кристине?
– Да… – растерянно отвечает Найл. – Моя дочь, говорите? Почему же она мне ничего не сказала?
– Вы уверены?
Найл растерянно моргает.
– А другая ДНК? – говорит он. – Другая ДНК. Вы нашли? Ну, кого-нибудь еще?
– Да, мы обнаружили отдельные следы ДНК, но они обрывочные и неубедительные. По крайней мере это то, что мы имеем на данный момент. И хотелось бы взять свежий образец вашей ДНК.
Он едва сдерживается.
– У вас что же, до сих пор нет на меня всех материалов?
– Есть, конечно же. Но повторный анализ необходим для того, чтобы сверить все заново и убедиться, что мы на верном пути. Приносим вам наши искренние соболезнования, мистер Маккей, но надеемся, что вы найдете какое-то утешение в полученной информации, пусть и печальной.
Выходит, она ушла не так далеко. Она не бросила его.
– Мы обязательно сообщим, если появится какая-то новая важная информация. Пресса уже все пронюхала благодаря социальным сетям, так что, видимо, скоро к вам пожалуют репортеры. Но мы попросили бы вас пока не давать никаких интервью. Мы же тем временем подготовим официальное заявление и будем держать вас в курсе событий. И поймите нас правильно: нам хотелось предупредить вас как можно скорее.
Найл кашляет и морщится, как старик.
– Да, да… Извините меня, но для меня это слишком… тяжело. Ее нашли… во флигеле?
– Об этом мы побеседуем позже. Но у нас есть основания для подозрений… что ее там держали против ее воли.
Найл остается неподвижным, слова проносятся у него в голове, хлещут как кровь.
– Надо же, я совсем ничего об этом не знаю… Даже подумать не мог…
– Мы понимаем, что вам может понадобиться некоторое время. Надеюсь, вы понимаете, что нам сейчас нужно… понять, если есть какая-то связь между исчезновением Анн-Мари, – полисмен поднимает брови, – и исчезновением Кристины. Лично у вас есть какие-нибудь предположения?
– Нет, я ведь уже говорил. Не знаю, офицер.
– Тогда опишите ваши отношения с супругой.
– Мы любили друг друга, – говорит он. – Я очень сильно ее любил. – Глаза у него теплые и влажные. – И хочу, чтобы вы все это знали.
– А вы помните, кто последним видел Кристину живой?
В тот день на прием к Кристине приходила одна женщина, которая проживает на берегу моря, – Кларисса Эгберт. Кристина обычно сидела в пластиковом кресле, прием проходил в комнате без окон. Она располагалась в старом здании на площади, над сувенирным магазином. В этом помещении она проводила с пациентами процедуру оздоровительного таппинга[12]. Комната была лилового цвета. Найл сам выбрал такой оттенок, соорудил по краям полки для свечей и шкафчик для CD-плеера. Человек, сдававший эту комнату, был другом Сэнди и брал за нее чисто символическую плату.
– Спасибо за ответы, Найл. Мы знаем, что вас могли расспрашивать об этом и раньше, но часто ли вы ругались с покойной супругой?
Он смотрит на раздвижную дверь. Он хочет, чтобы дверь открылась. И вышла ОНА.
– Да нет, как и все пары, время от времени. Ничего выходящего за рамки.
Он вспоминает каждую ссору, возникавшую между ними, и это болью отзывается в душе…
Кристина временами очень сильно отдалялась от него. За те четыре года, что они прожили вместе, у них случались периоды скорее не раздоров, а тягостного молчания. Так происходило после его срывов, когда он, разозлившись, обзывал ее чокнутой, шарлатанкой, а однажды – он поморщился от этой мысли – даже обвинил ее в том, что она пользуется уязвимостью некоторых людей, играет на их слабостях. Вряд ли она когда-нибудь простила его за эти слова…
Он вспоминает книгу о волках, которую она очень любила. О волках и диких женщинах. Кристина могла днями напролет бродить по лесу одна, без него. Иногда, обняв Лорен, она говорила: «Хочу, чтобы она тоже стала дикой». И часто разводила костер.
На последнем месяце беременности они много спорили о том, как должны проходить роды. Ей хотелось «освободиться» от необходимости ложиться в больницу. Он знал, что на самом деле она просто боится. Она ела только натуральную пищу, называя любые добавки «химикатами» и считая их чуть ли не ядом. Она боялась, что на больничной койке ее заставят принять строго определенное положение. Боялась, что утратит контроль над своим телом. Она настаивала на домашних родах. Он же искренне возражал против такого подхода, взывал к благоразумию и сильно злился.
– Просто чокнутая! Разве ты не понимаешь, что, если что-то пойдет не так, тебя на вертолете все равно перевезут в больницу?! – не унимался он.
Они часто ругались, набрасывались друг на друга… Сколько же было неоправданной жестокости в их отношениях! Сколько криков. Теперь ему кажется, что все это было проявлением взаимной страсти. Он никогда не признавался, что любит ее именно такую, безумную. Ей же было наплевать, что о ней говорят другие. Важно было, что говорит он…
– И хотелось бы снова уточнить, Кристина была матерью вашей дочери Лорен? – доносится голос.
Он кивает. В ходе беседы на некоторые вопросы он отвечает односложно, а в ответ на другие вдруг выплескивает целую историю с множеством деталей, о которых, как ему казалось, он давно забыл… Он помнит, как в детстве Лорен любила разглядывать обложки дисков с композициями музыкальной терапии. На одной были изображены дельфины, на другой – закат солнца, а на третьей – Тибетские горы. Любимым у Лорен был альбом записей кельтской арфы, кларсаха. Кристине очень хотелось выучиться играть на этом инструменте. Найл помнит, как ругал ее тогда: «Да шут с тобой, играй ты на чем хочешь, только свирель оставь в покое!» Иногда ему казалось, что они только и делают, что притворяются, будто терпеть не могут друг друга. Втайне он мечтал, что когда-нибудь она сыграет для него на кларсахе.
Когда Кристина посчитала, что сеансов массажа или альтернативной терапии недостаточно, она выучилась читать по ладони и начала изучать карты Таро. Колоду она хранила в синем бархатном мешочке, украшенном золотыми звездочками. Сейчас он, должно быть, валяется где-то в доме. Все ее вещи были именно такими. Найл не разрешал ей работать в доме. Наверное, она также использовала свой хрустальный шар и черные обелиски, но не говорила ему. Она работала в терапевтическом кабинете, иногда в замке, чтобы как-то развлечь посетителей, и еще на ярмарках. Он терпеть не мог, когда по таким случаям она облачалась в свои странные наряды и надевала украшения. Нетрудно вспомнить, что именно раздражало его в ней. Она часто повторяла фразу: «Легкие хранят горе». Он называл ее Загадочной Мэг, по имени известного британского астролога. Она же дразнила его Оззи и Найджелом – в честь фронтмена из группы «Спайнел-Тэп».
– Вы не могли бы немного рассказать о том, какую терапию практиковала Кристина? – спрашивает лысый полисмен.
Да, он имеет некоторое представление о ее терапевтических методах. Ей тогда было девятнадцать. Найл часто беспокоился, что какой-нибудь заезжий турист-мужчина возьмет у нее визитку и будет рассчитывать не только на лечебный массаж. Однако ее клиентами были, по-видимому, седовласые пенсионерки в цветастых шарфах. Кристина рассказывала об их душевных травмах. Ее лечение помогало очиститься от таких травм. Всякий раз, когда она говорила об этом Найлу, они спорили.
Сначала она легонько постукивала клиентку кончиками пальцев по макушке, потом под глазами, потом над губами, потом по грудной клетке и ниже подмышек («Легкие хранят горе»). Такие точки вызывали «энергетические блокировки». Клиентка в это время произносила слова, которые приходили ей в голову, – обычно связанные с тем, что ее беспокоило. Все это называлось «техникой эмоциональной свободы».
Она показала ему многое в первые дни их совместной жизни. И рассказала, как это неправильно и вредно для здоровья – прятать свои воспоминания и притворяться, будто никаких проблем не существует. Объяснила, что ему нужно выпустить свои эмоции наружу, иначе они так и будут гнить внутри. Она попросила его расслабиться и постучать себя по голове, постепенно смещая область постукивания вниз, к лицу и к грудной клетке. «Легкие хранят горе». Это был какой-то безумный ритуал. Он почувствовал себя подопытным кроликом. «Теперь у нас как в „Книге джунглей“, любовь моя?» – спросил он и шутливо толкнул ее на кровать. А Кристина, сверкнув глазами, предупредила, что если он не может воспринимать такие вещи всерьез, то она перестанет ему что-либо показывать.
Когда Кристина обнаружила, что туристов с душевными травмами явно не хватает для полноценной работы, она купила массажную кровать и увеличила количество сеансов массажа. Найл пытался остановить ее, сказав, что сможет больше зарабатывать. Он не хотел, чтобы она прикасалась к другим мужчинам. Она же возразила, сказав, что прежде всего хочет помогать людям. Она сказала, что с удовольствием сделала бы массаж привлекательному молодому человеку, но пока такой еще ей не попадался. Она по-прежнему проводила все свое время, помогая пожилым дамам с больными спинами.
– И еще, – говорит Моррисон, наиболее активный из полисменов, чье имя Найл уже почти запомнил, – не происходило ли что-нибудь необычное в тот день, когда пропала Кристина?
Нет, ничего особенного в тот день он припомнить не может. Какой-то пустой, бесцветный, ничем не примечательный день. Однажды он уже пытался описать его в полиции. День, когда все цвета словно поблекли, а смысл всех вещей потерялся, растаял в тумане. Ему казалось, будто он плывет где-то, замерзший и побледневший, а она просто испаряется, исчезает куда-то. И его ничто тогда не окружало. Мир показал свое истинное «я»: в нем не было места для него и не было места доброте. Любой доброте, которая могла хоть как-то восполнить отсутствие Кристины. Лишь ужас и жестокость. Если бы не Лорен, он бы просто умер…
Телефонные звонки в день ее исчезновения и в последующие дни разрывали тишину, как внезапная вспышка молнии в облаках. От телефонного звонка по его спине пробегали электрические разряды. И еще от дверного звонка, но никогда – от бряцанья ключей в замке. Она так и не вернулась больше домой. Так и не вернулась… Это были какие-то пустые, белые дни, как будто он оказался высоко в горах, где мало кислорода, где, по сути, нечем дышать, но… где мирно спит в кроватке малышка Лорен…
В первые дни после исчезновения Кристины Анджелу он почти не видел. Кирсти и Крейг сразу предложили свою помощь по уходу за ребенком. Анджела никогда не говорила с Найлом об исчезновении Кристины, и все же однажды он подслушал ее разговор с другой женщиной в булочной.
– Просто ужасно, – сказала она той даме, как будто горе Найла тем же бременем легло и на нее. – Она была моей лучшей подругой.
За такой вздор Найлу захотелось тогда плюнуть ей в лицо. Он по-прежнему рассчитывал на случайные заработки и брался за любую работу, в том числе и по просьбе Анджелы, но ее голос в тот день он так и не смог забыть…
Видимо, удовлетворенные ответами, полисмены удаляются, поблагодарив его за потраченное время. Найл едва обращает на них внимание. Он выпрямляется на стуле и впервые пробует на себе технику Кристины, постукивая себя по ребрам. Он рад, что сейчас не видит себя в зеркале. К удивлению, его лицо само собой оживает.
Если выполнять упражнение достаточно долго, то можно обнаружить, что смеешься, зеваешь или плачешь…
Происходит нечто странное. Он чувствует, как открывается его рот. Выражение лица меняется: это лицо хныкающего ребенка, тихий, почти беззвучный плач. Он продолжает безжалостно колотить себя по бокам, на лице мелькает печаль, а потом он чувствует обессиленность. Сделав глубокий вдох, он поудобнее устраивается за столом. Чай уже остыл, а лицо у него мокрое от слез. Он вспоминает ту ночь, когда вновь увидел Кристину…
Она была так близко. Мягкий свет фар вырвал из темноты ее тело на повороте. Он помнит, какой красивой – и какой живой – она казалась тогда. Он явственно ощущает ее запах, помнит, как сразу же посчитал себя сумасшедшим. Она выглядела замерзшей, была вся в синяках. При одной мысли об этом на глазах у него выступают слезы. Он осторожно вымыл ей голову под душем. Ее волосы, ее прекрасные волосы… Он до сих пор ощущает прикосновения ее локонов. Как он обнимал ее и мыл, как смывал кровь, ее зубы в раковине, как он плакал… Ее кости на ощупь были тонкими, как у кролика. А грустные голубые глаза пронзительно смотрели на него. Он может бесконечно вспоминать об этом. Черт побери… Он не задавал себе никаких вопросов. Окружающий мир просто исчез. Осталась лишь тревожная радость от того, что он снова рядом с ней. А как он пытался вновь уберечь ее от беды! Он никогда бы не захотел снова выпустить ее из своих объятий. Но все-таки дрожащая от холода женщина отличалась от той, что вросла в его память…
* * *
В ту ночь Лорен снится, как она движется куда-то в ослепительном солнечном свете. Свет такой яркий, что проникает сквозь волосы, согревает нежным теплом, и ей кажется, что она на небесах. Потом она чувствует странный запах, доносящийся из подсобки, идет туда и открывает морозильную камеру, из которой струится пар.
Внутри – вмерзшие в сверкающий лед цветы: тюльпаны, розы и бархатцы. Она раздвигает их ледяные стебли и видит Анн-Мари. Та свернулась клубочком под ними, ее голова запрокинута вверх, а кожа голубая, как у смурфика. Она спит, и на голове у нее корона Верховной жрицы…
* * *
Найл просыпается, веки воспалены, сердце неистово бьется, как угодившая в сеть летучая мышь. Он тяжело поднимается с кровати и берет ключ от гостиной. Той самой, которая всегда заперта. Там хорошо: кремовый диван и круглый кофейный столик напротив камина, который он сам соорудил. На стене висит плакат в рамке с Эдинбургской художественной выставки, на которую они ходили вместе, а на диване разложено платье тай-дай. Посередине комнаты стоят две картонные коробки. Он касается платья, вплетая пальцы в тонкие бретельки, и прижимает его к груди. Потом зарывается лицом в ткань и шепчет:
– Кристина, я здесь, Кристина. Приходи, погляди на меня…
Он оглядывается по сторонам, потом осторожно кладет платье обратно на диван, как будто оно вот-вот рассыплется.
Из коробки он достает ее кристаллы и темно-синие свечи и зажигает их. Кристина. Я здесь, Кристина. Я хочу тебя видеть. Свечи мерцают в темноте. Он достает фотоальбом и листает страницы. Все фотографии Кристины находятся здесь, в этой комнате, и Лорен никогда их не видела. Он часто твердил себе, что она еще слишком маленькая, не доросла. Что будет скучать лишь тогда, когда увидит ее улыбающееся лицо. Ее лицо и Кладдахское кольцо на ее нежной руке…
Он пристально смотрит на пламя свечи и берет в руки стеклянные камни пурпурного, янтарного и зеленого цветов.
– Знаю, – выдыхает он, – знаю, ты будешь смеяться надо мной. Но ради бога, приди ко мне. Я готов к встрече. Иди же скорей…
Он съеживается, пока не начинают болеть голени и позвоночник. За окном слышен какой-то шорох, но потом снова наступает тишина. Полная луна светит так ярко, будто вот-вот взорвется…
Около десяти часов, когда Лорен уже крепко спит, раздается звонок в дверь и Найл вздрагивает на диване. Это снова полиция. Сегодня они, оказывается, обыскали лес и теперь осматривают полуразрушенный дом, получив наводку от молодой местной жительницы, которая наткнулась на него в лесу. Кирсти упомянула, что Диана выложила в социальные сети информацию, за которой последовали сотни репостов. Найл лишь смутно представляет, насколько бывает эффективен интернет. Полиция опрашивает мужчину, которого обнаружили в том доме. И еще они нашли… человеческие останки. Слова путаются у него в голове. Он цепляется за обрывки фраз. Останки женщины. Их уже доставили в лабораторию. Интересно, знают ли об этом Анджела и Малкольм?
Полисмен делает паузу. Его напарник молча наблюдает за Найлом.
– Мы сожалеем, что побеспокоили вас в столь поздний час, но мы и сами сейчас все на ушах. Хотелось бы побеседовать с вами до того, как сюда явятся репортеры и прочие.
Полисмен произносит это тихим мягким голосом.
– Окей, конечно, – отвечает Найл, пытаясь понять, к чему он клонит.
Они сообщают ему, что ДНК найденных останков не совпадает с ДНК Анн-Мари и что поиски девушки продолжаются. Он с облегчением выдыхает.
ДНК, по словам полицейских, совпадает с ДНК Кристины Маккей, его жены. Найл пытается как-то осознать услышанное, но пока плохо соображает. Он ковыляет на кухню и видит недопитую бутылку водки в бутылке под раковиной. Подумав немного, он наливает себе стакан.
– Найл, если позволите… – Голос полисмена напоминает ему устеленный ламинатом пол, такой же плоский и бесцветный. – Наша судебно-медицинская группа обнаружила останки – точнее, кости вашей жены Кристины. У нас есть ее ДНК, и совпадение абсолютно точное. Таким образом, ее статус изменился с пропавшей без вести на погибшую. И еще мы вынуждены с сожалением сообщить, что на ее черепе обнаружено повреждение.
– В тот день на ней было голубое платье…
– Следов одежды в подвале пока не обнаружено. Рядом с входной дверью лежал халат. Мы вынуждены сообщить, что, хотя у нас есть уже задержанный и он будет допрошен, вы тоже остаетесь подозреваемым в этом деле. Мы пока изучаем материалы ваших прежних допросов. Если хотите сделать какое-нибудь заявление, то сейчас самое время. Позднее мы, скорее всего, пригласим вас на еще одну беседу. Сейчас проводится экспертиза. А теперь в качестве потенциальной улики есть еще и это кольцо. – Они кладут на стол серебряное кольцо Кладдах в прозрачном пластиковом пакете. – Его сегодня передала ваша дочь. Но она утверждает, что нашла его раньше. Просто никому не рассказала. Не могли бы вы сообщить нам, Найл, принадлежит ли это кольцо вашей покойной жене Кристине?
– Да… – растерянно отвечает Найл. – Моя дочь, говорите? Почему же она мне ничего не сказала?
– Вы уверены?
Найл растерянно моргает.
– А другая ДНК? – говорит он. – Другая ДНК. Вы нашли? Ну, кого-нибудь еще?
– Да, мы обнаружили отдельные следы ДНК, но они обрывочные и неубедительные. По крайней мере это то, что мы имеем на данный момент. И хотелось бы взять свежий образец вашей ДНК.
Он едва сдерживается.
– У вас что же, до сих пор нет на меня всех материалов?
– Есть, конечно же. Но повторный анализ необходим для того, чтобы сверить все заново и убедиться, что мы на верном пути. Приносим вам наши искренние соболезнования, мистер Маккей, но надеемся, что вы найдете какое-то утешение в полученной информации, пусть и печальной.
Выходит, она ушла не так далеко. Она не бросила его.
– Мы обязательно сообщим, если появится какая-то новая важная информация. Пресса уже все пронюхала благодаря социальным сетям, так что, видимо, скоро к вам пожалуют репортеры. Но мы попросили бы вас пока не давать никаких интервью. Мы же тем временем подготовим официальное заявление и будем держать вас в курсе событий. И поймите нас правильно: нам хотелось предупредить вас как можно скорее.
Найл кашляет и морщится, как старик.
– Да, да… Извините меня, но для меня это слишком… тяжело. Ее нашли… во флигеле?
– Об этом мы побеседуем позже. Но у нас есть основания для подозрений… что ее там держали против ее воли.
Найл остается неподвижным, слова проносятся у него в голове, хлещут как кровь.
– Надо же, я совсем ничего об этом не знаю… Даже подумать не мог…
– Мы понимаем, что вам может понадобиться некоторое время. Надеюсь, вы понимаете, что нам сейчас нужно… понять, если есть какая-то связь между исчезновением Анн-Мари, – полисмен поднимает брови, – и исчезновением Кристины. Лично у вас есть какие-нибудь предположения?
– Нет, я ведь уже говорил. Не знаю, офицер.
– Тогда опишите ваши отношения с супругой.
– Мы любили друг друга, – говорит он. – Я очень сильно ее любил. – Глаза у него теплые и влажные. – И хочу, чтобы вы все это знали.
– А вы помните, кто последним видел Кристину живой?
В тот день на прием к Кристине приходила одна женщина, которая проживает на берегу моря, – Кларисса Эгберт. Кристина обычно сидела в пластиковом кресле, прием проходил в комнате без окон. Она располагалась в старом здании на площади, над сувенирным магазином. В этом помещении она проводила с пациентами процедуру оздоровительного таппинга[12]. Комната была лилового цвета. Найл сам выбрал такой оттенок, соорудил по краям полки для свечей и шкафчик для CD-плеера. Человек, сдававший эту комнату, был другом Сэнди и брал за нее чисто символическую плату.
– Спасибо за ответы, Найл. Мы знаем, что вас могли расспрашивать об этом и раньше, но часто ли вы ругались с покойной супругой?
Он смотрит на раздвижную дверь. Он хочет, чтобы дверь открылась. И вышла ОНА.
– Да нет, как и все пары, время от времени. Ничего выходящего за рамки.
Он вспоминает каждую ссору, возникавшую между ними, и это болью отзывается в душе…
Кристина временами очень сильно отдалялась от него. За те четыре года, что они прожили вместе, у них случались периоды скорее не раздоров, а тягостного молчания. Так происходило после его срывов, когда он, разозлившись, обзывал ее чокнутой, шарлатанкой, а однажды – он поморщился от этой мысли – даже обвинил ее в том, что она пользуется уязвимостью некоторых людей, играет на их слабостях. Вряд ли она когда-нибудь простила его за эти слова…
Он вспоминает книгу о волках, которую она очень любила. О волках и диких женщинах. Кристина могла днями напролет бродить по лесу одна, без него. Иногда, обняв Лорен, она говорила: «Хочу, чтобы она тоже стала дикой». И часто разводила костер.
На последнем месяце беременности они много спорили о том, как должны проходить роды. Ей хотелось «освободиться» от необходимости ложиться в больницу. Он знал, что на самом деле она просто боится. Она ела только натуральную пищу, называя любые добавки «химикатами» и считая их чуть ли не ядом. Она боялась, что на больничной койке ее заставят принять строго определенное положение. Боялась, что утратит контроль над своим телом. Она настаивала на домашних родах. Он же искренне возражал против такого подхода, взывал к благоразумию и сильно злился.
– Просто чокнутая! Разве ты не понимаешь, что, если что-то пойдет не так, тебя на вертолете все равно перевезут в больницу?! – не унимался он.
Они часто ругались, набрасывались друг на друга… Сколько же было неоправданной жестокости в их отношениях! Сколько криков. Теперь ему кажется, что все это было проявлением взаимной страсти. Он никогда не признавался, что любит ее именно такую, безумную. Ей же было наплевать, что о ней говорят другие. Важно было, что говорит он…
– И хотелось бы снова уточнить, Кристина была матерью вашей дочери Лорен? – доносится голос.
Он кивает. В ходе беседы на некоторые вопросы он отвечает односложно, а в ответ на другие вдруг выплескивает целую историю с множеством деталей, о которых, как ему казалось, он давно забыл… Он помнит, как в детстве Лорен любила разглядывать обложки дисков с композициями музыкальной терапии. На одной были изображены дельфины, на другой – закат солнца, а на третьей – Тибетские горы. Любимым у Лорен был альбом записей кельтской арфы, кларсаха. Кристине очень хотелось выучиться играть на этом инструменте. Найл помнит, как ругал ее тогда: «Да шут с тобой, играй ты на чем хочешь, только свирель оставь в покое!» Иногда ему казалось, что они только и делают, что притворяются, будто терпеть не могут друг друга. Втайне он мечтал, что когда-нибудь она сыграет для него на кларсахе.
Когда Кристина посчитала, что сеансов массажа или альтернативной терапии недостаточно, она выучилась читать по ладони и начала изучать карты Таро. Колоду она хранила в синем бархатном мешочке, украшенном золотыми звездочками. Сейчас он, должно быть, валяется где-то в доме. Все ее вещи были именно такими. Найл не разрешал ей работать в доме. Наверное, она также использовала свой хрустальный шар и черные обелиски, но не говорила ему. Она работала в терапевтическом кабинете, иногда в замке, чтобы как-то развлечь посетителей, и еще на ярмарках. Он терпеть не мог, когда по таким случаям она облачалась в свои странные наряды и надевала украшения. Нетрудно вспомнить, что именно раздражало его в ней. Она часто повторяла фразу: «Легкие хранят горе». Он называл ее Загадочной Мэг, по имени известного британского астролога. Она же дразнила его Оззи и Найджелом – в честь фронтмена из группы «Спайнел-Тэп».
– Вы не могли бы немного рассказать о том, какую терапию практиковала Кристина? – спрашивает лысый полисмен.
Да, он имеет некоторое представление о ее терапевтических методах. Ей тогда было девятнадцать. Найл часто беспокоился, что какой-нибудь заезжий турист-мужчина возьмет у нее визитку и будет рассчитывать не только на лечебный массаж. Однако ее клиентами были, по-видимому, седовласые пенсионерки в цветастых шарфах. Кристина рассказывала об их душевных травмах. Ее лечение помогало очиститься от таких травм. Всякий раз, когда она говорила об этом Найлу, они спорили.
Сначала она легонько постукивала клиентку кончиками пальцев по макушке, потом под глазами, потом над губами, потом по грудной клетке и ниже подмышек («Легкие хранят горе»). Такие точки вызывали «энергетические блокировки». Клиентка в это время произносила слова, которые приходили ей в голову, – обычно связанные с тем, что ее беспокоило. Все это называлось «техникой эмоциональной свободы».
Она показала ему многое в первые дни их совместной жизни. И рассказала, как это неправильно и вредно для здоровья – прятать свои воспоминания и притворяться, будто никаких проблем не существует. Объяснила, что ему нужно выпустить свои эмоции наружу, иначе они так и будут гнить внутри. Она попросила его расслабиться и постучать себя по голове, постепенно смещая область постукивания вниз, к лицу и к грудной клетке. «Легкие хранят горе». Это был какой-то безумный ритуал. Он почувствовал себя подопытным кроликом. «Теперь у нас как в „Книге джунглей“, любовь моя?» – спросил он и шутливо толкнул ее на кровать. А Кристина, сверкнув глазами, предупредила, что если он не может воспринимать такие вещи всерьез, то она перестанет ему что-либо показывать.
Когда Кристина обнаружила, что туристов с душевными травмами явно не хватает для полноценной работы, она купила массажную кровать и увеличила количество сеансов массажа. Найл пытался остановить ее, сказав, что сможет больше зарабатывать. Он не хотел, чтобы она прикасалась к другим мужчинам. Она же возразила, сказав, что прежде всего хочет помогать людям. Она сказала, что с удовольствием сделала бы массаж привлекательному молодому человеку, но пока такой еще ей не попадался. Она по-прежнему проводила все свое время, помогая пожилым дамам с больными спинами.
– И еще, – говорит Моррисон, наиболее активный из полисменов, чье имя Найл уже почти запомнил, – не происходило ли что-нибудь необычное в тот день, когда пропала Кристина?
Нет, ничего особенного в тот день он припомнить не может. Какой-то пустой, бесцветный, ничем не примечательный день. Однажды он уже пытался описать его в полиции. День, когда все цвета словно поблекли, а смысл всех вещей потерялся, растаял в тумане. Ему казалось, будто он плывет где-то, замерзший и побледневший, а она просто испаряется, исчезает куда-то. И его ничто тогда не окружало. Мир показал свое истинное «я»: в нем не было места для него и не было места доброте. Любой доброте, которая могла хоть как-то восполнить отсутствие Кристины. Лишь ужас и жестокость. Если бы не Лорен, он бы просто умер…
Телефонные звонки в день ее исчезновения и в последующие дни разрывали тишину, как внезапная вспышка молнии в облаках. От телефонного звонка по его спине пробегали электрические разряды. И еще от дверного звонка, но никогда – от бряцанья ключей в замке. Она так и не вернулась больше домой. Так и не вернулась… Это были какие-то пустые, белые дни, как будто он оказался высоко в горах, где мало кислорода, где, по сути, нечем дышать, но… где мирно спит в кроватке малышка Лорен…
В первые дни после исчезновения Кристины Анджелу он почти не видел. Кирсти и Крейг сразу предложили свою помощь по уходу за ребенком. Анджела никогда не говорила с Найлом об исчезновении Кристины, и все же однажды он подслушал ее разговор с другой женщиной в булочной.
– Просто ужасно, – сказала она той даме, как будто горе Найла тем же бременем легло и на нее. – Она была моей лучшей подругой.
За такой вздор Найлу захотелось тогда плюнуть ей в лицо. Он по-прежнему рассчитывал на случайные заработки и брался за любую работу, в том числе и по просьбе Анджелы, но ее голос в тот день он так и не смог забыть…
Видимо, удовлетворенные ответами, полисмены удаляются, поблагодарив его за потраченное время. Найл едва обращает на них внимание. Он выпрямляется на стуле и впервые пробует на себе технику Кристины, постукивая себя по ребрам. Он рад, что сейчас не видит себя в зеркале. К удивлению, его лицо само собой оживает.
Если выполнять упражнение достаточно долго, то можно обнаружить, что смеешься, зеваешь или плачешь…
Происходит нечто странное. Он чувствует, как открывается его рот. Выражение лица меняется: это лицо хныкающего ребенка, тихий, почти беззвучный плач. Он продолжает безжалостно колотить себя по бокам, на лице мелькает печаль, а потом он чувствует обессиленность. Сделав глубокий вдох, он поудобнее устраивается за столом. Чай уже остыл, а лицо у него мокрое от слез. Он вспоминает ту ночь, когда вновь увидел Кристину…
Она была так близко. Мягкий свет фар вырвал из темноты ее тело на повороте. Он помнит, какой красивой – и какой живой – она казалась тогда. Он явственно ощущает ее запах, помнит, как сразу же посчитал себя сумасшедшим. Она выглядела замерзшей, была вся в синяках. При одной мысли об этом на глазах у него выступают слезы. Он осторожно вымыл ей голову под душем. Ее волосы, ее прекрасные волосы… Он до сих пор ощущает прикосновения ее локонов. Как он обнимал ее и мыл, как смывал кровь, ее зубы в раковине, как он плакал… Ее кости на ощупь были тонкими, как у кролика. А грустные голубые глаза пронзительно смотрели на него. Он может бесконечно вспоминать об этом. Черт побери… Он не задавал себе никаких вопросов. Окружающий мир просто исчез. Осталась лишь тревожная радость от того, что он снова рядом с ней. А как он пытался вновь уберечь ее от беды! Он никогда бы не захотел снова выпустить ее из своих объятий. Но все-таки дрожащая от холода женщина отличалась от той, что вросла в его память…
* * *
В ту ночь Лорен снится, как она движется куда-то в ослепительном солнечном свете. Свет такой яркий, что проникает сквозь волосы, согревает нежным теплом, и ей кажется, что она на небесах. Потом она чувствует странный запах, доносящийся из подсобки, идет туда и открывает морозильную камеру, из которой струится пар.
Внутри – вмерзшие в сверкающий лед цветы: тюльпаны, розы и бархатцы. Она раздвигает их ледяные стебли и видит Анн-Мари. Та свернулась клубочком под ними, ее голова запрокинута вверх, а кожа голубая, как у смурфика. Она спит, и на голове у нее корона Верховной жрицы…
* * *
Найл просыпается, веки воспалены, сердце неистово бьется, как угодившая в сеть летучая мышь. Он тяжело поднимается с кровати и берет ключ от гостиной. Той самой, которая всегда заперта. Там хорошо: кремовый диван и круглый кофейный столик напротив камина, который он сам соорудил. На стене висит плакат в рамке с Эдинбургской художественной выставки, на которую они ходили вместе, а на диване разложено платье тай-дай. Посередине комнаты стоят две картонные коробки. Он касается платья, вплетая пальцы в тонкие бретельки, и прижимает его к груди. Потом зарывается лицом в ткань и шепчет:
– Кристина, я здесь, Кристина. Приходи, погляди на меня…
Он оглядывается по сторонам, потом осторожно кладет платье обратно на диван, как будто оно вот-вот рассыплется.
Из коробки он достает ее кристаллы и темно-синие свечи и зажигает их. Кристина. Я здесь, Кристина. Я хочу тебя видеть. Свечи мерцают в темноте. Он достает фотоальбом и листает страницы. Все фотографии Кристины находятся здесь, в этой комнате, и Лорен никогда их не видела. Он часто твердил себе, что она еще слишком маленькая, не доросла. Что будет скучать лишь тогда, когда увидит ее улыбающееся лицо. Ее лицо и Кладдахское кольцо на ее нежной руке…
Он пристально смотрит на пламя свечи и берет в руки стеклянные камни пурпурного, янтарного и зеленого цветов.
– Знаю, – выдыхает он, – знаю, ты будешь смеяться надо мной. Но ради бога, приди ко мне. Я готов к встрече. Иди же скорей…
Он съеживается, пока не начинают болеть голени и позвоночник. За окном слышен какой-то шорох, но потом снова наступает тишина. Полная луна светит так ярко, будто вот-вот взорвется…