Подумав, заказала стакан черного чая, без сахара и пирожных, — понимала, что есть сегодня не смогу. Дождавшись своего заказа спустя пять минут, щелкнула задвижкой, попросив проводницу не беспокоить меня до самого прибытия.
Поезд тронулся. Протяжно запыхтел, загудел — и уже в следующую минуту стал набирать скорость. Под ложечкой опасно засосало — сказывалось недавно пережитое волнение и легкий голод. Но мне удалось справиться с эмоциями, прикрыв глаза на несколько минут и глубоко задышав, привычно спрятав пальцы в складки платья.
Вдох — выдох.
Вдох — выдох.
Вдох — выдох.
Гулкая вибрация чуть ослабла, а ход железного гиганта постепенно выровнялся. Сторонние звуки поутихли, вновь вернув тишину одноместного купе.
Постаравшись как можно удобнее устроиться на жесткой подушке сиденья, звонко скользнула язычком замка дорожной сумки, подаренной супругом. С грустью подумала, что с этого дня мне снова придется научиться справляться со всем самой, после чего вытянула всю уложенную туда поклажу.
На дне ридикюля нашла две кожаные панки с вензелями дома Левшиных, один небольшой конверт, запечатанный перстнем маркиза, довольно крупный, звенящий монетами, кошелек и увесистый сверток, запакованный в ворох тонкой оберточной бумаги. Всего мгновение колебалась, решаясь, стоит ли именно сейчас снова напоминать себе о прошлом: расставание раз за разом увлажняло глаза и я по-настоящему боялась постыдно разреветься.
Но в голове прозвучал знакомый голос: «Держи себя в руках, Ольга! Ты — наследница Соколовых, а мы в любой ситуации держим спину прямо». И, сев ровнее, дрогнувшими пальцами развернула бумагу, покрытую идеально ровными буквами.
«Прежде чем ты возненавидишь меня, мне хотелось бы оставить тебе последние ориентиры. Поясняться не стану — вряд ли моему поступку найдется прощение даже в твоем сердце. А потому запомни вот что.
Внутри сумки ты найдешь два комплекта документов: один — на твое настоящее имя, другой — на вымышленное. Прости, но до петергофского бала тебе придется для всех на время исчезнуть, превратившись в простую девушку без высокородного имени и наследного дара.
Подвластную стихию пока не используй — она словно маячок для ищеек, которыми полнятся ряды изменников. На нее смогут выйти даже за пределами империи. И да, не беспокойся: имя вымышленное, но в документах неточности быть не может — проверял сам.
Постарайся затеряться в Италийских землях — Алеша поможет».
В этом месте почерк маркиза чуть заметно менялся, как если бы он вынужден был прерваться на время. Но уже внизу страницы со столь же выверенным изяществом была сделана крошечная приписка:
«Отцовская друза всегда принадлежала тебе. Прости, что не отдал сразу.
Верю, что ты все сделаешь правильно. Николай».
Поспешно развернув сверток, задохнулась: это действительно была та самая друза, найденная в кабинете отца на второй день знакомства. Прозрачный кристалл отблескивал гладкими гранями, но запускаться по-прежнему упрямо не желал. Так что спустя минуту тщетных попыток я просто оставила его на дне ридикюля, решив, что сохраню как единственную память о своей семье.
Разложив перед собой кожаные папки, бегло осмотрела их содержимое. Одна из них действительно оказалась на вымышленное имя. С документами и ворохом банковских бумаг, позволявших прожить оставшиеся до петергофского бала дни едва ли не в роскоши. Вторая же…
Чувство всепоглощающего разочарования затопило меня хлесткой волной, когда пальцы коснулись лощеного документа, заверенного главной печатью министерства и подписью самого цесаревича. В акте о расторжении брака я снова увидела свое старое имя: Ольга Савельевна Ершова, наследная графиня четвертого графа Ершова и единственный потомок герцогского дома Соколовых.
Дышать стало совсем невозможно, потому как жар на мгновение накрыл с головой. Глупая, а ведь я думала, что лишилась чувств…
Снова размеренно задышав, смогла разглядеть остальное.
Денежные бумаги поражали размахом цифр. Оказалось, Николай побеспокоился не только о данном обещании, щедро удвоив его, но и предусмотрительно перевел наследуемые мной деньги на несколько различных счетов на случай любой непредвиденности.
Внизу полученных документов стояла витиеватая подпись моего уже бывшего супруга, вернувшая острые воспоминания о вечере в порту. Я как будто снова ощутила хлесткие удары ночного ветра на своей коже и не менее болезненные слова маркиза: «Мы слишком мало знаем друг о друге, не находите?»
А ведь тогда я действительно попалась в ловушку по глупости, ведь почерк мужа был мне совсем незнаком. Хотя… я вообще мало что знала о нем, впрочем, как и сейчас. Но почерк… с этого дня ничто бы не позволило мне ошибиться. И вот теперь, сверяясь с воспоминаниями, я точно видела: та записка принадлежала не его руке. Слишком небрежная и простая, без характерных завитков, украшающих большие буквы…
Болезненные воспоминания лишили остатков сил, и я запретила себе снова думать о маркизе. Бережно спрятала обе папки в дорожную сумку, после чего выпила уже остывший чай и раскрыла занавески.
За толстым окном поспешно мелькали высокие деревья, лишь изредка сменяясь коротким сельским пейзажем. С десяток минут я с любопытством разглядывала местность, но совсем скоро поняла: все, что можно было увидеть, мною уже увидено. И сейчас единственно важное — не уснуть, чтобы не пропустить первую вспышку.
О ливиумном всплеске догадалась заранее: сиденье подо мной, как и весь поезд, мелко-мелко задрожало, пустив под ногами почти незаметные частые волны. Сам свет могла бы не заметить, если бы не смотрела в окно, но любопытство все же заставило выглянуть.
Мы приближались к огромной арке с бешеной скоростью. В воздухе едва заметно запахло отцовским ливиумом, запах которого мне теперь не спутать ни с чем, и краем сознания я ощутила легкий толчок — словно бы прошла сквозь мембрану огромного мыльного пузыря.
Пейзаж в окне мигом изменился, как сменяются в альбоме дагеротипические снимки: переворачиваешь страницу — и унылая сосновая зелень сменяется солнечными бликами на свежей шелестящей листве.
Уже знакомый голос молодой проводницы сообщил через отверстия громкоговорителя:
— Поезд прибывает в Западноросские земли через пять минут. Просьба пассажиров пройти к выходу.
Снова бросила взгляд на свой билет. Вера Матвеевна Калинина должна была продолжить путь, но я с самого начала знала, что на сей раз подчиняться приказу маркиза не стану…
Осознание того, что спустя несколько ливиумных всплесков я вновь увижу Алешу, почему-то неприятно кольнуло сердце. Внезапно совершенно ясно возникла вспышка озарения: возвратиться к прошлому уже невозможно, а начать совершенно новую жизнь под вымышленным именем даже легче здесь, в Староросской империи. Да и заговорщики… Вряд ли они обратят внимание на простую девушку.
Тихо звякнула защелкой замка. Осторожно выглянула в узкий коридор, стараясь не попасться на глаза пассажирам. И, не найдя никого, кто бы следовал к началу вагона, окончательно решилась.
Запахнула полы пальто, подхватив тяжелый ридикюль, и спешно прошла к выходу.
Поезд останавливался нехотя, рвано. Грохотал обиженно, что должен прервать с таким трудом набранный быстрый бег, и затихал всего на несколько минут. Но этого оказалось достаточно, чтобы по полной его остановке выпрыгнуть на перрон незнакомого вокзала, тут же скорым шагом пройдя в здание.
Вокзал гудел не хуже петергофского.
Здесь тоже сновали мальчишки-носильщики, и, изловчившись, я остановила одного из них. На вид ему было от силы лет десять, но внимательные ярко-синие глаза выдавали недетский жизненный опыт.
Мне стало по-настоящему жаль ребенка.
— Подскажи, пожалуйста, где можно снять комнаты. На неделю или месяц… пока не знаю. За помощь дам вот это. — Протянула на ладони четверку медяков, оставленных в кармане плаща, — сумму, по меркам столицы небольшую, но здесь, видимо, довольно значительную.
Глаза мальчишки широко распахнулись, с явным восторгом разглядывая уже почти добычу, а детский голос заверещал:
— Моя тетушка сдает квартиру! — Мальчишка засеменил рядом, попытавшись выхватить ридикюль из моих рук. Но, поняв, что вещи понесу сама, довольно заскакал по каменной дорожке: — Здесь недалеко: можно пешком, а можно и коляской. Коляской будет пара медяков…
Позволила мальчугану остановить грязный экипаж с хилой, заезженной лошадью и, забравшись внутрь вслед за прошмыгнувшим туда мальчуганом, попросила:
— Только чтобы чистая.
— Так это… тетушка — женщина опрятная, она не станет селить барышню где попало.
Получив на ладошку половину обещанного жалованья, мальчонка и вовсе просветлел. Стал рассказывать о важных для их городка новостях, до которых мне не было ровным счетом никакого дела. Запросился:
— Если барышня заплатит медяк в день, я смогу приносить газеты. Сопровождать в плательные лавки. — Он бросил внимательный взгляд на мой скудный багаж, понимающе кивнув своим мыслям. — Лавки у нас, конечно, не чета столичным. И ткани в них дрянные — так говорит моя родственница, но что-то подобрать можно. Модистка, правда, приличная, одна на весь город, только очередь мы подвинем — она старая знакомая нашей семьи. Договорились?
С благодарностью кивнув своему помощнику, заметила, что коляска спустя всего два-три поворота остановилась у небольшого двухэтажного домика. Расплатившись с возницей, позволила мальчишке увести себя внутрь:
— Квартирка небольшая, — он как будто не верил, что остаток жалованья попадет ему в ладошку, — но уютная. С едою, что тоже хорошо. Барышня будет довольна…
Квартирка и вправду оказалась хорошей. С одной лишь крошечной спальней, кровать которой укрыта грубым вылинявшим пледом с едва угадывавшимся от времени цветом. С горкой подушек разных размеров у изголовья.
Столь же скромная гостиная невелика — едва ли больше ванной комнаты в особняке господина Левшина, а главным украшением в ней — невысокий круглый стол с парой стульев. Но столешница покрыта чистой, хотя и старой скатертью, удерживаемой по центру незамысловатой вазой из простого прозрачного стекла.
— Цветы стану приносить каждый день. Полевые, — неловко извинился мальчишка. — Здесь недалеко — целое поле бубенчиков. Они у нас растут буйными, красивыми. С темно-синим колокольчиком и прочным стеблем — такие и в дом графу поставить не стыдно… — Малыш осекся, поняв, что сболтнул глупость. — Барышня согласна? Только листов нужно беречься — режутся.
Я ободряюще улыбнулась своему помощнику, узнав, что его зовут Славкой. И тут же отдала оставшуюся часть жалованья. Попросила передать тетке, чтобы ужин сегодня не подавала.
Наскоро умылась теплой водой из медного кувшина, заботливо оставленного хозяйкой дома, и укрылась с головой тяжелым, пахнущим свежестью одеялом. Кровать подо мной глухо скрипнула, после чего звуки крошечного городка на западе Староросской империи перестали существовать.
Вернувшись в опустевший родовой особняк на Парковой, Николай плеснул себе старого бренди в граненый бокал из дорогого хрусталя. Залпом выпил, снова наполнив бокал до краев, — и поступил с ним так же, как и с предыдущим. Впрочем, последующие два-три — счет давался ему уже с особым трудом — постигла та же участь.
Ненадолго заглушив навязчивый голос, все время звучавший в голове, огненный маг остановился у горячей решетки высокого камина. Пламя едва догорело, и железо местами еще не остыло. Только Николая это пугало мало. Обожжется?
Он рассмеялся, подумав о физической боли как о мимолетной неприятности. Ему, лучшему боевому магу империи, способному укротить само пламя, теперь была знакома иная боль. И вот ее уже не вывести ни лекарствами, ни стараниями Поляковых.
— Коля? — Кажется, он так напился, что не расслышал шипения императорского портала, открывшегося всего в паре шагов. — Что с тобой? Это правда, что малышка…
— Уехала, — закончил за друга огненный маг. — Я отослал ее далеко. Туда, куда не дотянутся руки ни одного мерзавца из высоких родов.
Цесаревич показательно замолчал, окидывая фигуру друга с явным неодобрением:
— До чего же ты довел себя? Только посмотри! Я мог бы заявиться сюда со всем зверинцем, еще не казненным из-за бунта и ожидающим своей участи в подземелье министерства. И все равно ты бы остался глух к вторжению извне. Где защита дома?
— Защита? — Николай растерянно обернулся к другу. — Зачем? Моей маркизы здесь больше нет, на дом теперь незачем нападать…
— Твою мать! — с чувством ругнулся наследник императора. — Что ты несешь?! Встань прямо, когда с тобой говорит цесаревич!
Но Николай не слушал его. Все еще облокотившись о горячее железо решетки, он стоял с опущенными плечами, едва заметно подрагивавшими словно от порывов невидимого ветра. Лицо его было осунувшимся, а огонь в глазах притаился так глубоко, что едва ли мог выбраться наружу, даже если бы огненный маг призвал его.
— Дерьмово выглядишь! — констатировал Павел. — Ну же, Коля! Бал всего через пять… уже через четыре дня, а ты… Мы все погибнем, если ты не возьмешь себя в руки.
— Я уже мертв, — откликнулся Левшин, поднимая к другу пустые глаза. — Умереть дважды невозможно. Совершенно невозможно. Может, и тебе — вслед за мной? Тогда бы ты их всех переиграл…
Цесаревич злобно выругался. Резко шагнул к другу, призывая силовую сферу на ладони. И, отпустив силу по периметру дома, приказал:
— Моя защита, конечно, не чета твоей, но до утра протянет. Выспись как следует. А завтра я жду тебя в стенах зеленого кабинета. Четыре дня, Коля. И, может, твое желание смерти исполнится.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой простые бубенчики оказываются совсем не простыми, а маркиз Левшин снова вынужден нарушить покой королевской усыпальницы