ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

в которой Ольга обретает и теряет все одновременно, а господин Левшин возвращается к руинам




Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою.

Л. Н. Толстой. Война и мир



А ведь раньше я не знала, что кровная клятва дается с такой болью.

Слова, произносимые мною, тут же выжигались буквами на тыльной стороне ладони, и мне стоило огромных усилий, чтобы, прикусив губу, сдержать крик.

Буквы появлялись и тут же гасли, навсегда запечатывая данное обещание:

«Я, маркиза Ольга Савельевна Левшина, кровью клянусь быть верной ее императорскому величеству Екатерине Дмитриевне. Залогом клятвы оставляю свою жизнь».

Последний символ, догорев, втянул под кожу каплю едва проступившей алой жидкости, когда в комнату твердым шагом вошел маркиз. В идеально сидящем черном фраке, надетом поверх белоснежной сорочки из прекрасного шелка, в строгих прямых брюках и блестящих черных туфлях из драгоценной кожи аллигатора, он мгновенно заставил сорочьи голоса испуганно затихнуть. Головы высокородных дам, все как одна развернувшихся в сторону чиноначальника особого кабинета, уважительно склонились.

Атмосфера в салоне тут же изменилась. Властность, с которой императрица восседала на кресле-троне, всего за один миг дрогнула, уступив место привычной женской мягкости, потому как вслед за господином Левшиным уверенно вошел цесаревич, за которым салон заполнили другие министры.

Окинув меня скорым взглядом, супруг внимательно посмотрел на покрасневшую ладонь. Едва заметно поджал губы, выдавая этим внутреннее негодование, и слегка склонил голову в успокаивающем жесте, чтобы показать: знает. Только недовольство прячет не из страха перед монаршей особой, но потому, что сам цесаревич просил его об этой услуге.

Спасительное облегчение разом лишило остатков боли, позволив сделать глубокий вдох, когда возле меня возникло облако знакомых ароматов. Престолонаследник неторопливо прошел к креслу матушки, низко склонился, выразив глубокое почтение и сыновнюю любовь, и коротко поцеловал протянутую ручку. Уже выпрямившись, шутливым тоном произнес:

— Боюсь, милые дамы, вы недопустимо долго находились без мужского общества. Позвольте исправить ситуацию.

Императрица тут же нежно сжала пальцы сына, приняв легкий тон беседы:

— Вы и вправду задержались, мой дорогой. Пожалуй, госпожа Третьякова успела заскучать. Верно, Елизавета?

Она обернулась к невысокой девушке лет двадцати пяти, одетой довольно блистательно, по меркам высшего света, но обладающей весьма неброской внешностью. С обычными светло-серыми глазами и узким овалом лица в обрамлении негустых русых волос, скромная фрейлина едва не затерялась в ожившей толпе своих более ярких товарок.

Но вот госпожа Третьякова улыбнулась Екатерине Дмитриевне — тепло, дружественно, и мне вдруг стало ясно: именно ее выбрали на роль невесты наследника.

Цесаревич тут же подошел к названной девушке, галантно коснувшись ее руки губами. Очаровательно улыбнулся невесте, с видимым интересом заговорив с нею, и пока внимание царственных особ было приковано друг к другу, маркиз украдкой увел меня в сторону.

Остановившись в уютной нише с невысокой кованой скамьей, предусмотрительно скрытой от посторонних глаз обильно цветущим крылатым бересклетом, господин Левшин бережно усадил меня подле себя, незаметно для остальных укрыв пространство вокруг нас прозрачным пологом.

Многоголосый шепот придворных, яркость вечерних платьев и звон наполненных шампанским бокалов перестали существовать, оставив в созданном маркизом пространстве лишь нас двоих.

— Не стоит слишком доверяться магическому пологу во дворце, — шепотом сообщил супруг. — Здесь вообще доверять никому нельзя. Кроме меня, разумеется, — убедительно добавил он.

Низко склонившись к моему лицу, он нежно пробежал горячими пальцами по щеке. Заботливо заключил ладони в свои, стянув перчатку с той, что еще не была свободной, и с сожалением произнес:

— Совершенно ледяные… вам холодно?

Пережитое напряжение лишь сейчас схлынуло, и я осознала: руки действительно замерзли. Попытавшись отнять их, почувствовала, как его сиятельство проявил привычную властность, удержав дрогнувшие пальцы. Ласково подул на обожженную кожу горячим дыханием, добавив в него толику огня, и, пронзительно вглядевшись в глаза, угрожающе спросил:

— Вам сделали больно?

В голосе маркиза сквозило неподдельное волнение, ставшее еще более заметным, когда пламя вернулось к нему, видимо, сообщив о произошедшем. Глубокая морщинка залегла между темных бровей, когда Николай Георгиевич пустил по коже огненные искры, забирая с собой глухие отголоски свершившейся присяги, и мягко поцеловал догорающие всполохи.

Всего мгновение — и он снова изменился в лице, с холодным блеском глаз осведомившись:

— Кровная клятва, данная вами, обязывает служить Екатерине Дмитриевне, верно?

— Я… да, но… откуда вам известно?

В этот миг мой супруг снова превратился в чиноначальника, и мне стоило неимоверных усилий, чтобы оставаться в его обществе прежней.

— Цесаревич предупредил меня. Жизнь в старом государе едва теплится, так что даже лучшие целители рода Поляковых уже не справляются. — Голос Николая Георгиевича сейчас слишком отличался от шепота, звучавшего в спальне. Жесткий, с твердыми стальными нотками, он заставлял держать спину прямо, словно бы мы находились в его кабинете в министерстве. — Смерть его — дело нескольких дней, и императрица, ратуя за единственного наследника, пытается укрепить императорский дом всеми доступными ей способами, но… ее методы мне не совсем по душе. Клятву невозможно нарушить, вам ведь известно?

Конечно, являясь наследницей двух высоких родов Старороссии, я прекрасно отдавала себе отчет в том, что такое кровное обещание. Испокон веков главы великих домов клялись на крови в верности императору — так поступали мой дед и отец. Так поступила бы и я после исчезновения четвертого графа Ершова, если бы не ужасное стечение обстоятельств и навязанный брак с его сиятельством. Но теперь главой нашего рода был он, огненный маг, и лишь в его власти было любое важное решение.

— Простите, я… Императрица не приняла бы отказа.

Маркиз снова успокаивающе провел пальцами по щеке, заставив оборвать объяснения.


— Конечно нет, — тепло улыбнулся одними уголками губ, заверив: — Однако, Ольга… в этом вечере есть и толика хороших новостей.

В глазах его сиятельства зажглись задорные искорки, которых я не видела уже очень давно, а сам он внезапно стал похожим на мальчишку, спрятавшего за спиной крошечного щенка.

— Правда? Вы о чем?

Улыбка маркиза стала шире. Убрав непослушный локон с моего лица, он поведал:

— Цесаревич сообщил мне, что ваш отец пошел на поправку. Еще несколько дней — и он придет в себя.

Едва сдерживая радость, с нетерпением спросила у его сиятельства:

— Можно мне увидеть его?

Николай Георгиевич испытующе смотрел на меня всего с минуту, после чего позволил себе еще одну мальчишескую проделку.

— Пожалуй. — Почти невесомое касание губами ладони. — Прямо сейчас его перевозят на госпитальной карете в особняк герцога Соколова в Петергофе. Доставить вашего отца в загородное поместье пока, к сожалению, нельзя: состояние еще слишком нестабильно. Но это всего на пару дней, после которых он прибудет в нашу резиденцию. Ваш дед, к слову, согласился его сопровождать.

Едва не запрыгав от радости, сжала ладонь господина Левшина, горячо поблагодарив:

— Спасибо!

— Пожалуйста, Ольга. — Маркиз снова стал серьезным, чтобы заручиться моим обещанием: — И да, если до конца вечера вы будете вести себя хорошо, я позволю вам навестить их. Мне самому придется вернуться в министерство по срочным делам, но, думаю, одну ночь вам все же можно будет провести в родовом особняке деда. Что скажете?

Остаток раута я старалась во всем угодить супругу. И когда он повел меня в первом вальсе, ослепительно улыбнулась:

— Вы подарили мне чудесный вечер, Николай. Спасибо!

— Правда? — лукаво поддел муж, чуть сильнее прижав меня к своему торсу. — Очень рад, моя дорогая.

Заинтересованные взгляды, бросаемые в нашу сторону придворными господами, почти болезненно ощущались кожей, а несколько раз слишком уж любопытные пары едва ли не сталкивались с нами в танце. Лишь природная грация маркиза наряду с четкостью выверенных, грациозных движений спасали ситуацию.

В перерыве между танцами господин Левшин угостил меня бокалом шампанского, после чего снова закружил в вальсе. И, несмотря на придворный этикет, не позволил принять ни единого приглашения, заверив претендентов на танцы в том, что моя бальная книжка уже заполнена.

— Это неприлично, — с шутливой серьезностью укорила я супруга, когда его рука в очередной раз уверенно легла мне на талию. — В конце концов поползут совершенно неприглядные слухи…

Маркиз приподнял одну бровь, выразив этим степень своего недоверия:

— Правда? Наподобие тех, о которых вас спрашивала императрица? — Заметив мое смущение, он тут же попытался галантно исправить ситуацию: — Среди высоких родов, Ольга, слухи столь же привычны, как частая смена туалетов. Не обращайте внимания.

Внутренне согласившись с господином Левшиным, я решила насладиться танцем, намеренно пренебрегая любопытными взглядами и короткими шепотками, все еще долетавшими до нашей пары. Впрочем, если всего этого не замечать, светский раут можно было считать вполне приятным.

Напрочь забыв о болезненном инциденте с кровной клятвой, я совсем не заметила, как время приема подошло к концу.

Прохладный ночной ветер охладил разрумяненные щеки, пока супруг вел меня сквозь великолепный парк к дальним фонтанам — месту, с которого гостям было позволено открывать стихийный переход.

Огненный портал раскрылся в петергофском доме деда, прямо посреди привычной с детства спальни. Маркиз помог снять плащ, ненадолго задержав ладони на плечах, и с сожалением заметил:

— Похоже, сегодня мне впервые придется нарушить данное слово. — Он чувственно поцеловал мою раскрытую ладошку, задержав губы чуть дольше положенного.

А ведь я начинала привыкать не только к нему самому, но и к его прикосновениям, становившимся крайне приятными. Быть может, даже больше: что-то внутри меня замирало в предвкушении, когда господин Левшин вот так останавливался рядом, окутывая уютным облаком тепла.

Удивленно приподняла бровь, едва ли понимая, о чем говорит супруг.

— Обещание о продолжении вечера. Помните, маркиза? — Он довольно улыбнулся, разглядев на моем лице тень смущения. — Похоже, его придется отсрочить… скажем, до рассвета. Что думаете?

Обещание господина Левшина пробежало дрожью по коже, отозвавшись в груди острым предвкушением. И осознание этого стало сродни… запретной сладости, безмерное удовольствие от обладания которой могло сравниться лишь с горячим стыдом за содеянное.

Легко разгадав мои мысли, Николай Георгиевич вновь заставил меня взглянуть на него. В теплых карих глазах заплясали искрящиеся чертики, снова превращая чиноначальника особого кабинета в моего супруга.

Моего?..

Оступившись, я почти упала, но крепкие объятия господина Левшина прочно удерживали. Вожделенно коснувшись губами крошечной ямки внизу шеи, он продолжил прокладывать цепочку из нежных поцелуев к плечу, с которого мигом взобрался к самому уху:

— Мне кажется, у нас с вами появилась чудесная семейная традиция: встречаться на рассвете в вашей постели после долгих и весьма утомительных приключений. Верно, моя дорогая?

— Вы… правы, — смущенно откликнулась я. — Вот только от последующих утром препирательств я бы с удовольствием отказалась.

Маркиз весело рассмеялся, нежно прикусив тонкую мочку, хранившую его подарок:

— Как скажете, маркиза. Что ж… вы все помните: из дома не выходить, камни не снимать и дожидаться меня в постели. Обещаете?

Я кивнула, спрятав разгоряченное лицо у него на груди. Но это не удовлетворило маркиза, тут же приподнявшего мое лицо в ладонях, заставив встретиться с ним взглядом:

— Похоже, нам с вами придется научиться разговаривать, моя дорогая. А потому еще раз: обещаете?