– Клео? Почему Адам с ней про это говорил?

– Она тоже знала, что Марни возвращается раньше времени.

– Клео знала? – В голове у меня полный хаос.

– Пойдем, пойдем, – говорит она, деликатно подталкивая меня к лестнице. – Давай-ка выпьем чаю. Клео сейчас с Джошем. Ты с ней потом поговоришь.





17:00–00:00

Адам




ГЛУХОЙ ВСХЛИП, ВЫРВАВШИЙСЯ У ЛИВИИ, нарушает молчание. Мы сидим на кухне. Перед нами нетронутый чай.

– Простите, – лепечет она.

Мне очень хочется утешить ее, обнять, но она ничего этого от меня не хочет, она принимает утешения лишь от Джесс, ей нужна только Джесс.

– Не дури, – говорит мама. Глаза у нее слишком яркие – от непролитых слез. – Тебе не за что извиняться.

День был прострочен постоянными выходами Нельсона куда-то в соседнюю комнату, чтобы позвонить и оповестить. Он то и дело возвращался, чтобы передать нам: тот или та, кому он позвонил, думает о нас и просит сообщить, если он или она может нам чем-то помочь, чем угодно. Похоже, Ливия на это вообще не обращает внимания, даже не кивает. Она ушла в себя – для самозащиты. Не захотела видеть собственную мать, с которой недавно воссоединилась.

Мы вообще-то совсем забыли про Патрисию. В середине дня кто-то позвонил в дверь, и мы отправили Нельсона открывать, предполагая, что явился кто-то из соседей.

– Ливия, это твоя мать, – сообщил он, возвращаясь на кухню. Но Ливия только покачала головой, так что Нельсону пришлось самому объяснять ее матери про Марни.

Я подхожу к двери, бессмысленно гляжу в сад сквозь стекло. В гостиной нам было бы удобнее, но никто не предложил, чтобы мы туда перебрались. Мы пробыли тут почти весь день: Джесс, мама с папой, Иззи с Йеном и Клео, – сидя вокруг стола; я, Джош, Эми и Нельсон – прислонившись к разделочным столикам, сжимая в руках чашки и кружки с горячим питьем, которое никто сейчас не хочет пить. Заходил Макс, заходила Кирин, но они уже ушли, унося с собой свою негромкую скорбь.

Мёрфи ковыляет ко мне, становится рядом. Макс привез его утром, и пес с тех пор почти не отходит от меня. Мими куда-то ускользнула, словно понимая, что ее присутствие – постоянное напоминание о Марни. Я плохо себе представляю, когда приехала Эми. Утром был момент, когда Джош спросил, можно ли ему сказать ей про Марни и можно ли ей к нам зайти. Мы, конечно, ответили, что да, можно. Он сейчас нуждается в ней больше, чем в нас. Она одна может утешить его так, как ему нужно. Дать ему то утешение, в каком нуждаемся мы с Ливией. Только вот для нас с Ливией оно сейчас недостижимо.

Никто об этом не упоминает, но всем прекрасно известно, почему она со мной не разговаривает. Все знают эту историю – как я, несмотря ни на что, позволил празднику идти своим чередом. Нельсон знает почему. Насчет остальных я не уверен. Я посматриваю на него, и воспоминание о нашем с ним утреннем разговоре помогает мне переносить волны ненависти, исходящие от Ливии.

– Даже представить себе не могу, каково это – переживать такое одному, – тихо сказал он тогда. Он подошел и встал рядом со мной вскоре после того, как я вышел наружу, потому что мне захотелось простора. – Почему ты не сказал Ливии, как только заподозрил, что Марни могла лететь тем рейсом? – В его голосе не было порицания – только любопытство.

– Потому что я понимал – как только она узнает, это навсегда изменит ее жизнь. Как только что изменило мою. – Я наклонился вперед, чтобы он не видел моего лица. – У меня слов не хватает, я не могу тебе описать, что это такое – жить, зная, что твой ребенок почти наверняка погиб. Мне просто хотелось как-то… остановить этот ужас, хотя бы на время. Пусть Ливия нормально отметит свой праздник, пусть она урвет эти последние несколько часов счастья.

– О господи, Адам.

– Я думал: если Марни уже нет… – Тут я ненадолго умолк. – Если уж начистоту, скорее всего, я в глубине души знал, что ее нет. Потому что иначе она бы давно позвонила. И видимо, я думал: если Ливия узнает прямо сейчас, это ничего не изменит для Марни. Нам уже поздно мчаться к ней, чтобы с ней побыть. Ливия меня обозвала трусом. Она думает, я оттягивал звонок в авиакомпанию до конца праздника, потому что… ну, ты знаешь, я им позвонил только после того, как все кончилось… она думает – у меня не хватало смелости услышать правду. И не хватало смелости сказать ей. Может, она и права. Может, я сам себе врал все это время.

– Ты должен был сказать мне, – заметил Нельсон.

– А я чуть не сказал. Когда мы сидели на садовой стенке. Когда ты скрывался от Роба. Но я понимал – сначала мне надо сказать Ливии.

Это мысленное повторение разговора с Нельсоном и упоминание Роба что-то всколыхнули в мозгу. Где, кстати, этот самый Роб? Разве он не должен быть тут, сидеть с нами на кухне? Его отсутствие очень заметно. Нельсону тоже так кажется: когда Джесс недавно выходила, он последовал за ней, и они о чем-то тихо переговаривались – не настолько тихо, чтобы я не мог уловить имя Роба. С тех пор Нельсон то и дело пишет эсэмэски. И даже Джесс пишет, деликатно пряча телефон под столом.

Вдруг она поднимает взгляд, и на лице у нее читается явное облегчение:

– Роб передает свои извинения, он уже сюда едет.

Я отворачиваюсь от окна, чтобы показать, что услышал ее, и вижу, как все молча кивают. Кроме Нельсона, который мрачно бормочет: «Давно пора». И кроме Ливии. Она встает из-за стола и молча выходит.

Ненависть на ее лице возвращает меня к кошмару сегодняшнего утра, когда я пытался сказать ей, что Марни погибла, а Ливия думала, что я пытаюсь рассказать ей о Марни что-то другое. Что-то такое, что она и так уже знала, что-то насчет отношений Марни с… Я закрываю глаза, силясь припомнить ее слова в точности. «Мне очень жаль, Адам, но это не Макс, это Роб».

– Ты нормально себя чувствуешь? – Отец уже поднялся на ноги и идет ко мне. – Может, присядешь на минутку?

– Нет… нет, все в порядке. – Тут я понимаю, что со страшной силой стискиваю дверной косяк. Опускаю руку, толкаю дверь, чтобы она открылась. – Мне просто подышать нужно.

– Хочешь, я пойду с тобой?

– Все в порядке.

Хотя, конечно, не в порядке. И у меня никогда не будет все в порядке. И будет еще менее в порядке, если то, что сказала Ливия… если это действительно так.

Марни с Робом. Марни – с Робом? Я расхаживаю по террасе взад-вперед, пытаясь как-то это осмыслить. Мёрфи встревоженно следит за мной из двери кухни. Нет, этого не может быть. Не может быть, чтобы это было так. Я хочу сказать, ну как это вообще может быть? Ливия говорила что-то насчет того, что Роб летал повидаться с Марни, когда он якобы ездил в Сингапур по работе. Но она ошибается, наверняка ошибается. Марни не стала бы, просто не стала бы, и Роб не стал бы, у него есть Джесс. Он бы никогда так не поступил с Джесс, особенно теперь, когда она больна. И даже если бы она не была больна. Мне надо поговорить с Ливией, спросить, почему она думает, что у Марни с Робом роман. Я пытаюсь вспомнить все, что она мне об этом говорила, но не могу. Вспоминаются только какие-то обрывки, да и то я не уверен, что правильно их запомнил. Но если Ливия права… Я стараюсь понять, что это может значить. Нет, я не в состоянии. Потому что мой мозг не в состоянии с этим справиться.

А потом я слышу, как он – Роб – идет к нам по садовой дорожке. Я иду к боковой калитке, чтобы дождаться его. Он распахивает ее, проходит внутрь, голова склонена в знак учтивой скорби, на носу темные очки, хотя солнце сегодня утром слабое. Он делает вдох, расправляет плечи, поднимает глаза и видит меня. Видит, что я стою здесь, поджидая его. После кратчайшей паузы он шагает ко мне, раскинув руки для объятия:


– Адам, старина…

Но мне надо знать наверняка, и я протягиваю руку и сдергиваю с него очки. Это движение застает его врасплох, у него нет времени приготовиться, спрятать свои чувства. Я всматриваюсь вглубь его покрасневших глаз, он глядит на меня в ответ, и в его взгляде я вижу вину – изо всех его пор сочится ее мерзкая вонь. Вина заливает его лицо багровым румянцем, заставляет его губы яростно, но беззвучно шевелиться: он отчаянно пытается подобрать слова, чтобы как-то опровергнуть то, что я сейчас вижу так ясно.

– Адам, я…

Я даже не думаю о том, что сейчас я его ударю. Я просто делаю это. Мой кулак врезается ему под подбородок, я сбиваю его с ног, и он заваливается на бок, шмякается об стену.

И я произношу лишь одно слово:

– Убирайся.





Ливия




СЕРДЦЕ У МЕНЯ БЕШЕНО КОЛОТИТСЯ. Я смотрю на все это из окна спальни. Вижу, как Адам идет к калитке. Мне приходится выгнуть шею и прижаться лицом к стеклу, чтобы проследить за ним до конца. До того места, где он останавливается. Меня тошнит при мысли, что сейчас я увижу Роба, но мне надо знать, усвоил ли Адам хоть что-нибудь из того, что я рассказала ему про Марни. По-моему, нет. Я знаю, что персональный ад, в котором он растворился, когда я ему это рассказывала, не имел никакого отношения к мыслям о том, что у нашей дочери связь с Робом. Он пребывал в этом аду, потому что с ужасом думал, как он скажет мне, что она мертва. Мертва. Я до сих пор не могу в это поверить, хотя все, кто сидит рядом со мной за кухонным столом, заверяют меня, что это правда, потому что иначе зачем бы им здесь быть?

Я слышу, как щелкает задвижка на калитке, и вижу, как Роб выходит на террасу. Он видит Адама, делает шаг к нему, раскинув руки, и я невольно задерживаю дыхание. Если сейчас они обнимутся, это будет означать, что Адам все-таки ничего не понял, до его сознания не дошло то, что я ему говорила, а значит, он никогда не узнает про Марни и Роба, пока я не расскажу ему снова. А я знаю, что не буду этого делать. Меня бесит сама мысль, что придется и дальше сидеть с Робом за одним столом, смеяться его шуткам, терпеть его дружеские объятия, лишь бы никто не догадался – что-то здесь не так. Я не могу рисковать, я не хочу терять Джесс и Нельсона, а это может произойти, если я выдам грязную тайну Роба. А без Джесс и Нельсона нам с Адамом этого не пережить. Особенно теперь, когда «мы» уже больше не «мы с Адамом».

Вот Адам снимает с Роба темные очки. Сначала я думаю, это чтобы не повредить их, когда они стиснут друг друга в объятиях, объединившись в своей скорби по Марни. Но он просто стоит, пристально глядя на Роба. Мне знаком этот его пристальный взгляд, я много раз испытывала его на себе. Я знаю, что он всматривается в глубь души Роба, как всматривался в мою. Я невольно думаю: интересно, что он там разглядел? И тут он бьет Роба прямо в челюсть, шмякнув его об стену, и потом Роб удирает по дорожке, убирается откуда явился, и у меня вырывается всхлип, и я реву, реву, реву, не из-за себя, не из-за Марни – из-за самого Адама. Да, я никогда не прощу ему того, что он натворил, но ведь я хотела, больше всего на свете хотела, чтобы он смог запомнить Марни такой, какой он ее видел. А не такой, какой теперь видела ее я.





Адам




Я СЛЫШУ, КАК С МЕРЗКИМ ШАРКАНЬЕМ створки по порогу отворяется задняя дверь и как Нельсон окликает меня. Но я иду через лужайку к своему сараю, старательно отводя взгляд от фотографий Марни, по-прежнему приколотых к ограде. Да, они по-прежнему там, после случившегося никто не посмеет их снять, даже если решит, что лучше все-таки это сделать.

– Это Роб приходил? – произносит Нельсон мне в спину.

Я поворачиваюсь к нему:

– Да.

– И что, не захотел войти?

– Нет. Его это сильно потрясло, сам понимаешь. Но он правильно сделал, что заглянул. Слушай, я тут побуду немного у себя в сарае. Проследишь, чтобы никто мне не мешал?

– Конечно.

Неужели только вчера меня больше всего расстраивало то, что мне надо протискиваться за шатром, чтобы попасть к себе в сарай? Ну наверняка же было что-то более значимое, более серьезное, более… проблематичное. Я пытаюсь сообразить, что бы это могло быть. Ничего не приходит в голову. Получается, моя жизнь и правда была безоблачной.

Очутившись внутри сарая, добираюсь до ближайшей стенки, сползаю по ней на пол. Прислоняюсь затылком к теплому дереву. Закрываю глаза. Костяшки правой руки ноют, и сердцебиение эхом отдается сквозь пульсацию боли. В этом есть какое-то умиротворение, и я сгибаю-разгибаю пальцы – мне хочется, чтобы боль стала сильнее. От этого вскрывается недавний порез на ладони, и я только приветствую резкую надсадную боль.

Казалось бы, ничто не в состоянии затмить смерть Марни. Но каким-то образом это проделывает ее связь с Робом: затмевает ее смерть. Я не могу перестать заново переживать тот момент, когда я всмотрелся в него, всмотрелся вглубь его души. В этот момент все, что мне рассказала Ливия, отразилось в его глазах с такой ясностью, что я понял – да, это правда. Мои мысли вертятся как белка в колесе: Марни и Роб, их роман, его поездки к ней в Гонконг… Он сопровождал Клео не потому, что Джесс не хотела отпускать ее одну. Он полетел вместе с Клео, потому что хотел быть с Марни. Ливия случайно увидела его по фейстайму. Он выходил из гостиничной ванной. Голый. Само это слово вызывает у меня сейчас физическую тошноту.

Я слышу, как кто-то задевает за ткань шатра, пробираясь к сараю, и ярость моя перекипает через край. Я всего лишь хочу, чтоб меня оставили в покое, что тут непонятного?!

– Уходи, просто уходи, – молю я, но тот, кто сюда пробирается, ничего не желает знать, и я пытаюсь как-то обуздать свой гнев. Видимо, это мама. Или папа… Дверь в сарай слегка подается внутрь, но не открывается. Знакомое поскребывание, постукивание когтей по дереву дает мне знать, что явился Мёрфи, и я заставляю себя подняться и впустить его. Он идет вместе со мной на мое прежнее место, я снова соскальзываю на пол, и он приваливается ко мне всем телом.

– Как это случилось? – говорю я вслух. Мёрфи поворачивает ко мне голову, облизывает мне лицо. Я обхватываю его руками, зарываюсь головой в его шерсть, вдыхаю землистый запах, пытаясь как-то осознать эту опустошающую истину – что у Марни с Робом был роман. Теперь-то я понимаю, что все симптомы были налицо. Марни явно не испытывала особой радости в Гонконге. Ливия отстранилась от нашей привычной компании, ей стало тяжело находиться рядом с Робом и смотреть в лицо Джесс. В голове у меня теснится множество вопросов, и каждый следующий приносит больше смятения, чем предыдущий. Почему Ливия не сказала мне? Она вообще собиралась мне когда-нибудь сказать? Знала ли Марни, что Ливия знает? Может, Ливия нарочно ждала, пока Марни вернется домой, чтобы уже тогда поговорить с ней об этом? Если так, то как она отнеслась бы к неожиданному появлению Марни на ее дне рождения, на этом проклятом празднике? Может, это стало бы не каким-то расчудесным сюрпризом, а вызвало бы у нее чудовищное потрясение, шок. А больше всего мучает такая мысль: кого Марни на самом деле хотела приятно удивить своим возвращением домой – Ливию или Роба?

Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем мама заходит сообщить мне, что они с отцом уезжают и берут с собой Иззи и Йена.

– Они поживут у нас несколько дней, – добавляет она.

Я киваю:

– Это хорошо.

– Мы еще завтра заедем. Чтобы повидаться с вами, прежде чем вы поедете в аэропорт. Нельсон вас отвезет.

– Спасибо ему.