– Сэр, если вы не подчинитесь нашим требованиям, нам придется вас арестовать.
– Нам так и так придется его арестовать, – замечает первый. Он делает шаг в мою сторону, и я вижу, что с пояса у него свешиваются наручники. Тут я снова обретаю дар речи – очевидно, от потрясения при виде покачивающегося металлического кольца.
Я резко поднимаю стекло шлема:
– Погодите!
Наверное, что-то они такое услышали в моем голосе или прочли у меня на лице: оба замирают.
– Ну? – спрашивает первый. – В чем дело?
– Это из-за Марни.
– Из-за Марни?
– Да.
– Кто это – Марни?
– Моя дочь. – Я мучительно сглатываю. – Марни – это моя дочь.
Они недоуменно переглядываются.
– Где же ваша дочь, сэр?
Ливия
Я СТОЮ У ОКНА СПАЛЬНИ И СМОТРЮ, как Адам пересекает лужайку. Голова у него опущена, словно ему очень трудно решиться сделать то, что он должен сейчас сделать. Неужели он правда собирается позвонить Марни? Или даже Робу? Мне вдруг делается дурно при мысли, что Джесс узнает вот сейчас, среди ночи. Но тут я вспоминаю, как он попросил Клео ничего не говорить родителям, потому что, если это окажется правдой, он хотел бы сначала сказать мне.
Вот почему он не позволил Эми переночевать у нас, соображаю я. Не хотел, чтобы она была здесь завтра утром, когда нам придется рассказать Джошу про Марни и Роба. Эту новость нам надо пережить в кругу семьи.
Адам исчезает из виду, и я представляю, как он протискивается за шатром, чтобы попасть к себе в сарай. Теперь, когда все разошлись, сад кажется странно пустынным и заброшенным, и шатер, укрепленный посреди лужайки, напоминает гигантский белый корабль, потерпевший бедствие. Несколько белых салфеток, не убранных кейтерами, валяются на земле, словно флажки, которыми, быть может, когда-то подавали сигнал SOS. Лопнувшие шарики печально висят на своих веревочках, а один конец плаката «Поздравляем!» отклеился. Все это производит такое впечатление, словно здесь недавно разразилась катастрофа. По спине у меня пробегает озноб.
Я еще некоторое время смотрю в окно, воображая, как он говорит сейчас по телефону с Марни, спрашивает ее про роман с Робом – правда это или нет? Значит, именно поэтому он так пока и не вышел из сарая? Потому что он пытается как-то примириться с этим фактом? Мне надо быть с ним, мы должны встретить это вместе. А может быть, теперь, когда он уже знает эту ужасную правду, он ждет, чтобы я уснула? Тогда ему придется сказать мне лишь утром, когда я проснусь. Это было бы так на него похоже – постараться не испортить мне праздник, держать эту новость при себе, чтобы я могла несколько часов спокойно поспать, прежде чем он обрушит на меня эту бомбу. Интересно, что он скажет, когда я признаюсь, что знаю об этом уже несколько недель?
Расстегнув молнию на платье, я стягиваю его, потом сбрасываю туфли, радуясь, что ноющие ноги наконец-то смогут отдохнуть. Расстилаю платье на кровати: у нижнего края подола небольшое пятнышко, а так оно на удивление чистое, и я осторожно помещаю его в пластиковый чехол и вешаю на внутреннюю сторону двери. Вряд ли я его еще когда-нибудь надену, разве что когда Марни вернется, чтобы она меня в нем сфотографировала с теми желтыми розами, которые она прислала. Хотя сейчас я почему-то даже представить себе не могу, что эта сцена воплотится в жизнь. Она кажется мне совершенно нереальной.
Кто-то – как я подозреваю, Кирин – перенес все мои подарки наверх, в спальню, и при виде всех этих масел и солей я ощущаю острое желание принять ванну. Мне бы очень хотелось оказаться спящей, когда Адам поднимется, но я знаю, что до его прихода я не засну. Я слишком взвинчена, и я не собираюсь просто лежать и притворяться, что сплю.
Войдя в ванную, я наполняю ванну, щедро добавляю в воду одно из масел и какую-то пену. Снова заколов волосы на темени, я залезаю в ванну и утопаю в жидкости по плечи. Райское наслаждение!
В голове у меня начинает крутиться фильм про мой праздник, с момента прихода гостей и до того момента, когда все разошлись. Мне просто не терпится обсудить с Адамом все, что сегодня произошло. Я хочу знать его мнение обо всем – о том, что Кирин ждет близнецов, о внезапном появлении моей матери… Хочу знать, что он на самом деле чувствует из-за решения Джоша не ехать в Нью-Йорк. Но связь Марни и Роба затмит все остальное, и я ощущаю укол гнева – надо же, они все-таки испортили конец праздника, моего праздника, который во всех прочих отношениях прошел замечательно. Может, об этом Адам и спорил с Нельсоном, когда я их видела? Может, он рассказал ему насчет Роба? Нет, он не мог, он тогда еще не знал. Клео ведь только потом с ним говорила? Я пытаюсь во всем этом разобраться. Веки у меня тяжелеют от умственных усилий.
Я просыпаюсь оттого, что вода почти остыла. Ничего толком не соображая, быстро сажусь в ванне, пузырьки пены взмывают по бокам. Сколько я спала? Выдергиваю затычку, слышу клекот и побулькивание воды, уходящей в слив. Звуки слишком громко раздаются в безмолвном доме.
Когда я вытираюсь, по телу пробегает дрожь. В мозгу упорно шевелится одно воспоминание. Дело в том звуке, который меня разбудил. Да-да, на самом деле меня разбудил рев мотоцикла на улице. Я замираю, полотенце так и остается натянутым на спину. Это же не Адам, верно? Он бы не укатил на своем мотоцикле – по крайней мере, среди ночи.
Обмотавшись полотенцем, я спешу в спальню, чтобы посмотреть в тамошнее окно. Виноватое биение сердца делается не таким учащенным, когда я вижу за шатром желтое свечение из его сарая. Он там, он не уехал сводить счеты. Что-то во мне призывает спуститься к нему, убедиться, что у него все в порядке, но какое-то шестое чувство говорит: не ходи, он сам придет, когда будет готов. На миг меня охватывает непонятный страх – словно гляжу в бездну. Но это просто из-за того, что я смотрю в темный и безлюдный сад.
Отвернувшись от окна, ложусь в постель. Дам ему еще десять минут. Если через десять минут не придет, все-таки спущусь за ним сама.
04:00–05:00
Адам
Я МЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ в сопровождении полицейских. Они выносят мне предупреждение, но настроены доброжелательно. Советуют мне хоть немного поспать, и я говорю, что посплю, только вот скажу Ливии. Но я-то знаю, что заснуть мне после этого не удастся.
Я вхожу в дом. Предстоящие дни тяжким грузом висят на мне. Сообщить эту страшную новость всем. Сесть на самолет в Каир. Вынести ад пятичасового перелета с неотвязными мыслями о том, как совсем недавно летела Марни. И Ливия будет всхлипывать в своем кресле рядом со мной.
Оказавшись в коридоре, я иду к шкафу, нашариваю в нем свою кожаную куртку, вынимаю из внутреннего кармана футляр, полученный в турагентстве. Нам уже не нужны эти билеты. Авиакомпания предоставила нам право бесплатного перелета в Каир, вместе с Джошем, в понедельник. Это уже завтра, вдруг понимаю я. Рву футляр пополам, кидаю в мусорное ведро, которое стоит на кухне. И уже потом поднимаюсь наверх.
Ливия спит на неразобранной кровати, завернувшись в банное полотенце. Ну конечно же, она спит, меня же не было сто лет. Я стою, глядя на нее сверху вниз, впивая все это: ее лицо, расслабившееся во сне, ее волосы, разметавшиеся у плеч, ее правую руку, согнутую в локте, лежащую выше головы, – пытаясь запечатлеть это в своем сознании, чтобы потом вспоминать, как она выглядела до того, как я скажу ей.
Я опускаюсь на край кровати.
– Ливия, – негромко говорю я.
Но она крепко спит, и вдруг я понимаю, что не в силах сейчас будить ее. Ей ведь не повредит, если она еще чуть-чуть поспит? Потом она уже не сможет спать так спокойно, больше никогда в жизни не сможет. Важнее всего сообщить ей до того, как проснется кто-то еще. До того, как кто-то где-то сообразит, что случилось, и скажет ей, прежде чем я успею сказать ей сам.
Я отхожу от кровати, раздеваюсь. Тянусь за ее плечо, чтобы выключить свет. Это движение слегка беспокоит ее, и она ворочается во сне. Сердце у меня стучит все громче, и я задерживаю дыхание, мысленно заклиная ее: не просыпайся.
Она успокаивается, и я ложусь рядом с ней и таращусь в темноту. Я чувствую жуткое, невыносимое одиночество. Меня накрывает острое желание, чтобы меня кто-то обнял, и в конце концов я тянусь к Ливии, осторожно прижимаю ее к себе. В ответ ее руки обхватывают меня, и на несколько блаженных секунд я обретаю успокоение, утешение, уют. Вот сейчас, когда мы так лежим, я могу сказать ей. В темноте, шепотом, на ухо. И держать ее в объятиях, пока она плачет. Я буду рядом с ней. Я не был рядом с Марни, когда она нуждалась во мне больше всего. Но я буду рядом с Ливией.
– Ты что-то долго был в сарае, – бормочет она.
– Прости.
– Я не собиралась засыпать.
– Неважно. Ты вымоталась.
В темноте ее рука нашаривает мое лицо, проводит по морщинам.
– Ты тоже.
– Есть немного.
– Это был идеальный день. – Ее губы находят мои. – Спасибо тебе за все.
Мне нужно сказать ей.
– Ливия…
– Не сейчас.
Она снимает с себя полотенце и придвигается ко мне, впечатывая свое тело в мое, желая меня, и я съеживаюсь, отстраняюсь, потому что я не могу, мы не можем, не сейчас. Но мягкость ее кожи, прикосновения ее пальцев все-таки вовлекают меня в это, и в конце концов я хочу одного – забыться. Забыть то, что случилось. Пусть у нас все будет так, как всегда, пусть мы будем такими, как всегда. Какими мы больше никогда не будем. И я выкидываю из головы все мысли и думаю только о Ливии, о нас. В последний раз.
Ливия
ГОЛОВА АДАМА ТЯЖЕЛО ПОКОИТСЯ НА МОЕМ ПЛЕЧЕ, а мои руки сомкнуты у него за спиной. Он безумно устал, и я даже не уверена, что его сейчас хоть что-нибудь может разбудить. Я испытываю многоликое чувство вины – за то, что уснула, не дождавшись его возвращения из сарая, и еще больше за то, что использовала секс, чтобы мне не пришлось услышать то, что он собирался мне сказать. Бедный Адам. Говоря о нем, я бы никогда не употребила слов типа «хрупкий», но сейчас в нем действительно чувствуется необычная уязвимость, и это меня пугает. Всего за один день в нем изменилось что-то важное, что-то глубинное. Собственно, я не удивлена: узнать, что у твоей дочери, твоей любимицы, роман с одним из твоих приятелей, которого ты к тому же недолюбливаешь, – это, вероятно, вообще одна из худших вещей, какие может пережить мужчина. Если бы только он узнал об этом не на моем празднике…
Но тут я вдруг понимаю: он же пребывал в напряжении еще до того, как началась эта пресловутая вечеринка. Когда же он узнал? Я мысленно перебираю события прошедшего дня. Он был в отличном настроении, когда мы с ним проснулись вчера утром, и за завтраком чувствовал себя прекрасно. Потом я уехала с Кирин и Джесс, а он остался с Джошем. В какой-то момент он поехал в город, якобы за подарком для меня, а вернулся не с подарком, а с мигренью. Днем он позвонил своим родителям, но, кажется, не говорил с ними ни о чем важном. Он раздраженно отреагировал на приход Эми, а до этого говорил с Нельсоном и казался очень расстроенным. В его поведении за это время слишком много всяких странных мелочей, которые никак не вяжутся с его характером. И что он, собственно, хотел мне сообщить, когда мы с ним оказались вдвоем в саду, еще до начала праздника? Он хотел рассказать мне про связь Марни и Роба? Если да (мне не приходит в голову, о чем еще он хотел бы мне поведать), то он, видимо, узнал об их связи, пока был в городе.
Я начинаю осознавать, что на это вообще-то указывает все. Потому-то он и был в таком напряжении днем. Сами усилия, необходимые для того, чтобы притворяться, будто он не знает, наверняка дорого ему стоили. Особенно если учесть, что речь идет о Робе. Мне самой нелегко давались такие усилия, а для Адама это было еще тяжелее, потому что инстинкт побуждал его растерзать Роба, разодрать его в клочья. Узнав про связь Марни и Роба, я тайком ревела целых два дня. А у Адама не было такой роскоши, такой возможности хоть как-то примириться с этой новостью в одиночестве, прежде чем встретиться с Робом прилюдно. Вот почему у него был такой вид во время этого дурацкого происшествия с коробкой – казалось, он готов убить Роба. Значит, с Нельсоном он, видимо, все-таки говорил про Марни с Робом. Вероятно, Нельсон отказывался в это верить и сказал что-нибудь вроде «Мой младший брат никогда бы так не поступил», что объяснило бы почти истерический хохот Адама.
Или взять этот дневной звонок его отцу. Может, он хотел обсудить эту новость с Майком и в последнюю минуту раздумал, потому что чувствовал: сначала он должен сообщить ее мне. А следовательно, Клео должна была поведать Адаму о своих подозрениях еще утром. Может, они случайно столкнулись в городе, пошли выпить кофе – и все выплыло наружу во время их разговора. Вот почему Адам не забрал подарок для меня: как только она ему сказала, все мысли о подарке вышибло у него из головы. А мнимая мигрень понадобилась, чтобы всем объяснить, отчего он в таком дурном расположении духа.
Бедная Клео, бедный Адам. Я им ужасно сочувствую, и мне ужасно стыдно перед ними. Надо разбудить Адама и сказать – я уже знаю насчет Марни и Роба, я знаю об этом еще с тех пор, как Роб с Клео летали к ней в Гонконг. Но… я падаю духом. Он придет в бешенство: как это я позволила ему пить и шутить с человеком, который нас так чудовищно предал? Я как раз и боялась, что он подумает, будто я полтора месяца скрывала от него эту тайну (целых полтора месяца, а не всего несколько часов, как он), лишь бы не портить мне праздник.
Я еще какое-то время лежу неподвижно, прокручивая эти мысли в голове и ненавидя себя за них. Потому что я решила – пусть Адам расскажет мне про Марни и Роба, когда проснется, а я сделаю вид, будто ничего об этом не знаю. Только надо предупредить Макса, чтобы он меня случайно не выдал. Меня накрывает волна стыда. Как я могла даже подумать о том, чтобы солгать Адаму, да еще и втянуть Макса в этот обман? Но это очень облегчит дело. Положение и без того сложится непростое. Зачем усугублять его, признаваясь Адаму, что я уже знаю то, что он так отчаянно жаждет мне сообщить?
Медленно-медленно я извлекаю свое плечо из-под головы Адама, осторожно разжимаю объятия и мало-помалу начинаю убирать руки. Я готова в любой момент замереть, стоит ему пошевелиться. Но он спит беспробудным сном, понятия не имея о том, что я уже больше не обнимаю его. Тихонько выбираюсь из постели, натягиваю футболку, влезаю в джинсы, сую ноги в шлепанцы и так же тихо спускаюсь вниз по лестнице. Кейтеры унесли с собой посуду, приборы и бокалы, но в раковине громоздится стопка моих собственных тарелок, а пол не помешало бы хорошенько вымыть.
Мои именинные торты поставлены на боковой столик, каждый накрыт пленкой. Уже один их вид пробуждает во мне аппетит, и я вдруг понимаю, что почти не ела и не пила на собственном дне рождения. Всякий раз, когда кто-нибудь протягивал мне бокал, я делала лишь крошечный глоточек, после чего мне всякий раз казалось, что нужно срочно поставить бокал и заняться каким-то делом. Я принимаюсь за работу – загружаю в посудомоечную машину все, что в нее влезает, а более крупные вещи мою вручную. Потом убираю все на место, протираю разделочные столики, а затем делаю себе кофе – прежде чем приступить к мытью пола.
Выношу чашку в сад. Такое ощущение, что весь мир спит – кроме меня. Когда Джош и Марни были маленькими, я часто поднималась рано, чтобы побыстрее разделаться с домашними заботами. И день потом неизменно складывался удачно во многом благодаря тому, что я больше не переживала о всяких хозяйственных делах, намеченных на сегодня. Я рада, что сумела привести дом в порядок: к нам же придут гости.
Я не сразу соображаю, что ни на какой ланч к нам сегодня никто не придет. Ведь Адам уже знает про Марни и Роба.
05:00–06:00
Адам
– Нам так и так придется его арестовать, – замечает первый. Он делает шаг в мою сторону, и я вижу, что с пояса у него свешиваются наручники. Тут я снова обретаю дар речи – очевидно, от потрясения при виде покачивающегося металлического кольца.
Я резко поднимаю стекло шлема:
– Погодите!
Наверное, что-то они такое услышали в моем голосе или прочли у меня на лице: оба замирают.
– Ну? – спрашивает первый. – В чем дело?
– Это из-за Марни.
– Из-за Марни?
– Да.
– Кто это – Марни?
– Моя дочь. – Я мучительно сглатываю. – Марни – это моя дочь.
Они недоуменно переглядываются.
– Где же ваша дочь, сэр?
Ливия
Я СТОЮ У ОКНА СПАЛЬНИ И СМОТРЮ, как Адам пересекает лужайку. Голова у него опущена, словно ему очень трудно решиться сделать то, что он должен сейчас сделать. Неужели он правда собирается позвонить Марни? Или даже Робу? Мне вдруг делается дурно при мысли, что Джесс узнает вот сейчас, среди ночи. Но тут я вспоминаю, как он попросил Клео ничего не говорить родителям, потому что, если это окажется правдой, он хотел бы сначала сказать мне.
Вот почему он не позволил Эми переночевать у нас, соображаю я. Не хотел, чтобы она была здесь завтра утром, когда нам придется рассказать Джошу про Марни и Роба. Эту новость нам надо пережить в кругу семьи.
Адам исчезает из виду, и я представляю, как он протискивается за шатром, чтобы попасть к себе в сарай. Теперь, когда все разошлись, сад кажется странно пустынным и заброшенным, и шатер, укрепленный посреди лужайки, напоминает гигантский белый корабль, потерпевший бедствие. Несколько белых салфеток, не убранных кейтерами, валяются на земле, словно флажки, которыми, быть может, когда-то подавали сигнал SOS. Лопнувшие шарики печально висят на своих веревочках, а один конец плаката «Поздравляем!» отклеился. Все это производит такое впечатление, словно здесь недавно разразилась катастрофа. По спине у меня пробегает озноб.
Я еще некоторое время смотрю в окно, воображая, как он говорит сейчас по телефону с Марни, спрашивает ее про роман с Робом – правда это или нет? Значит, именно поэтому он так пока и не вышел из сарая? Потому что он пытается как-то примириться с этим фактом? Мне надо быть с ним, мы должны встретить это вместе. А может быть, теперь, когда он уже знает эту ужасную правду, он ждет, чтобы я уснула? Тогда ему придется сказать мне лишь утром, когда я проснусь. Это было бы так на него похоже – постараться не испортить мне праздник, держать эту новость при себе, чтобы я могла несколько часов спокойно поспать, прежде чем он обрушит на меня эту бомбу. Интересно, что он скажет, когда я признаюсь, что знаю об этом уже несколько недель?
Расстегнув молнию на платье, я стягиваю его, потом сбрасываю туфли, радуясь, что ноющие ноги наконец-то смогут отдохнуть. Расстилаю платье на кровати: у нижнего края подола небольшое пятнышко, а так оно на удивление чистое, и я осторожно помещаю его в пластиковый чехол и вешаю на внутреннюю сторону двери. Вряд ли я его еще когда-нибудь надену, разве что когда Марни вернется, чтобы она меня в нем сфотографировала с теми желтыми розами, которые она прислала. Хотя сейчас я почему-то даже представить себе не могу, что эта сцена воплотится в жизнь. Она кажется мне совершенно нереальной.
Кто-то – как я подозреваю, Кирин – перенес все мои подарки наверх, в спальню, и при виде всех этих масел и солей я ощущаю острое желание принять ванну. Мне бы очень хотелось оказаться спящей, когда Адам поднимется, но я знаю, что до его прихода я не засну. Я слишком взвинчена, и я не собираюсь просто лежать и притворяться, что сплю.
Войдя в ванную, я наполняю ванну, щедро добавляю в воду одно из масел и какую-то пену. Снова заколов волосы на темени, я залезаю в ванну и утопаю в жидкости по плечи. Райское наслаждение!
В голове у меня начинает крутиться фильм про мой праздник, с момента прихода гостей и до того момента, когда все разошлись. Мне просто не терпится обсудить с Адамом все, что сегодня произошло. Я хочу знать его мнение обо всем – о том, что Кирин ждет близнецов, о внезапном появлении моей матери… Хочу знать, что он на самом деле чувствует из-за решения Джоша не ехать в Нью-Йорк. Но связь Марни и Роба затмит все остальное, и я ощущаю укол гнева – надо же, они все-таки испортили конец праздника, моего праздника, который во всех прочих отношениях прошел замечательно. Может, об этом Адам и спорил с Нельсоном, когда я их видела? Может, он рассказал ему насчет Роба? Нет, он не мог, он тогда еще не знал. Клео ведь только потом с ним говорила? Я пытаюсь во всем этом разобраться. Веки у меня тяжелеют от умственных усилий.
Я просыпаюсь оттого, что вода почти остыла. Ничего толком не соображая, быстро сажусь в ванне, пузырьки пены взмывают по бокам. Сколько я спала? Выдергиваю затычку, слышу клекот и побулькивание воды, уходящей в слив. Звуки слишком громко раздаются в безмолвном доме.
Когда я вытираюсь, по телу пробегает дрожь. В мозгу упорно шевелится одно воспоминание. Дело в том звуке, который меня разбудил. Да-да, на самом деле меня разбудил рев мотоцикла на улице. Я замираю, полотенце так и остается натянутым на спину. Это же не Адам, верно? Он бы не укатил на своем мотоцикле – по крайней мере, среди ночи.
Обмотавшись полотенцем, я спешу в спальню, чтобы посмотреть в тамошнее окно. Виноватое биение сердца делается не таким учащенным, когда я вижу за шатром желтое свечение из его сарая. Он там, он не уехал сводить счеты. Что-то во мне призывает спуститься к нему, убедиться, что у него все в порядке, но какое-то шестое чувство говорит: не ходи, он сам придет, когда будет готов. На миг меня охватывает непонятный страх – словно гляжу в бездну. Но это просто из-за того, что я смотрю в темный и безлюдный сад.
Отвернувшись от окна, ложусь в постель. Дам ему еще десять минут. Если через десять минут не придет, все-таки спущусь за ним сама.
04:00–05:00
Адам
Я МЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ в сопровождении полицейских. Они выносят мне предупреждение, но настроены доброжелательно. Советуют мне хоть немного поспать, и я говорю, что посплю, только вот скажу Ливии. Но я-то знаю, что заснуть мне после этого не удастся.
Я вхожу в дом. Предстоящие дни тяжким грузом висят на мне. Сообщить эту страшную новость всем. Сесть на самолет в Каир. Вынести ад пятичасового перелета с неотвязными мыслями о том, как совсем недавно летела Марни. И Ливия будет всхлипывать в своем кресле рядом со мной.
Оказавшись в коридоре, я иду к шкафу, нашариваю в нем свою кожаную куртку, вынимаю из внутреннего кармана футляр, полученный в турагентстве. Нам уже не нужны эти билеты. Авиакомпания предоставила нам право бесплатного перелета в Каир, вместе с Джошем, в понедельник. Это уже завтра, вдруг понимаю я. Рву футляр пополам, кидаю в мусорное ведро, которое стоит на кухне. И уже потом поднимаюсь наверх.
Ливия спит на неразобранной кровати, завернувшись в банное полотенце. Ну конечно же, она спит, меня же не было сто лет. Я стою, глядя на нее сверху вниз, впивая все это: ее лицо, расслабившееся во сне, ее волосы, разметавшиеся у плеч, ее правую руку, согнутую в локте, лежащую выше головы, – пытаясь запечатлеть это в своем сознании, чтобы потом вспоминать, как она выглядела до того, как я скажу ей.
Я опускаюсь на край кровати.
– Ливия, – негромко говорю я.
Но она крепко спит, и вдруг я понимаю, что не в силах сейчас будить ее. Ей ведь не повредит, если она еще чуть-чуть поспит? Потом она уже не сможет спать так спокойно, больше никогда в жизни не сможет. Важнее всего сообщить ей до того, как проснется кто-то еще. До того, как кто-то где-то сообразит, что случилось, и скажет ей, прежде чем я успею сказать ей сам.
Я отхожу от кровати, раздеваюсь. Тянусь за ее плечо, чтобы выключить свет. Это движение слегка беспокоит ее, и она ворочается во сне. Сердце у меня стучит все громче, и я задерживаю дыхание, мысленно заклиная ее: не просыпайся.
Она успокаивается, и я ложусь рядом с ней и таращусь в темноту. Я чувствую жуткое, невыносимое одиночество. Меня накрывает острое желание, чтобы меня кто-то обнял, и в конце концов я тянусь к Ливии, осторожно прижимаю ее к себе. В ответ ее руки обхватывают меня, и на несколько блаженных секунд я обретаю успокоение, утешение, уют. Вот сейчас, когда мы так лежим, я могу сказать ей. В темноте, шепотом, на ухо. И держать ее в объятиях, пока она плачет. Я буду рядом с ней. Я не был рядом с Марни, когда она нуждалась во мне больше всего. Но я буду рядом с Ливией.
– Ты что-то долго был в сарае, – бормочет она.
– Прости.
– Я не собиралась засыпать.
– Неважно. Ты вымоталась.
В темноте ее рука нашаривает мое лицо, проводит по морщинам.
– Ты тоже.
– Есть немного.
– Это был идеальный день. – Ее губы находят мои. – Спасибо тебе за все.
Мне нужно сказать ей.
– Ливия…
– Не сейчас.
Она снимает с себя полотенце и придвигается ко мне, впечатывая свое тело в мое, желая меня, и я съеживаюсь, отстраняюсь, потому что я не могу, мы не можем, не сейчас. Но мягкость ее кожи, прикосновения ее пальцев все-таки вовлекают меня в это, и в конце концов я хочу одного – забыться. Забыть то, что случилось. Пусть у нас все будет так, как всегда, пусть мы будем такими, как всегда. Какими мы больше никогда не будем. И я выкидываю из головы все мысли и думаю только о Ливии, о нас. В последний раз.
Ливия
ГОЛОВА АДАМА ТЯЖЕЛО ПОКОИТСЯ НА МОЕМ ПЛЕЧЕ, а мои руки сомкнуты у него за спиной. Он безумно устал, и я даже не уверена, что его сейчас хоть что-нибудь может разбудить. Я испытываю многоликое чувство вины – за то, что уснула, не дождавшись его возвращения из сарая, и еще больше за то, что использовала секс, чтобы мне не пришлось услышать то, что он собирался мне сказать. Бедный Адам. Говоря о нем, я бы никогда не употребила слов типа «хрупкий», но сейчас в нем действительно чувствуется необычная уязвимость, и это меня пугает. Всего за один день в нем изменилось что-то важное, что-то глубинное. Собственно, я не удивлена: узнать, что у твоей дочери, твоей любимицы, роман с одним из твоих приятелей, которого ты к тому же недолюбливаешь, – это, вероятно, вообще одна из худших вещей, какие может пережить мужчина. Если бы только он узнал об этом не на моем празднике…
Но тут я вдруг понимаю: он же пребывал в напряжении еще до того, как началась эта пресловутая вечеринка. Когда же он узнал? Я мысленно перебираю события прошедшего дня. Он был в отличном настроении, когда мы с ним проснулись вчера утром, и за завтраком чувствовал себя прекрасно. Потом я уехала с Кирин и Джесс, а он остался с Джошем. В какой-то момент он поехал в город, якобы за подарком для меня, а вернулся не с подарком, а с мигренью. Днем он позвонил своим родителям, но, кажется, не говорил с ними ни о чем важном. Он раздраженно отреагировал на приход Эми, а до этого говорил с Нельсоном и казался очень расстроенным. В его поведении за это время слишком много всяких странных мелочей, которые никак не вяжутся с его характером. И что он, собственно, хотел мне сообщить, когда мы с ним оказались вдвоем в саду, еще до начала праздника? Он хотел рассказать мне про связь Марни и Роба? Если да (мне не приходит в голову, о чем еще он хотел бы мне поведать), то он, видимо, узнал об их связи, пока был в городе.
Я начинаю осознавать, что на это вообще-то указывает все. Потому-то он и был в таком напряжении днем. Сами усилия, необходимые для того, чтобы притворяться, будто он не знает, наверняка дорого ему стоили. Особенно если учесть, что речь идет о Робе. Мне самой нелегко давались такие усилия, а для Адама это было еще тяжелее, потому что инстинкт побуждал его растерзать Роба, разодрать его в клочья. Узнав про связь Марни и Роба, я тайком ревела целых два дня. А у Адама не было такой роскоши, такой возможности хоть как-то примириться с этой новостью в одиночестве, прежде чем встретиться с Робом прилюдно. Вот почему у него был такой вид во время этого дурацкого происшествия с коробкой – казалось, он готов убить Роба. Значит, с Нельсоном он, видимо, все-таки говорил про Марни с Робом. Вероятно, Нельсон отказывался в это верить и сказал что-нибудь вроде «Мой младший брат никогда бы так не поступил», что объяснило бы почти истерический хохот Адама.
Или взять этот дневной звонок его отцу. Может, он хотел обсудить эту новость с Майком и в последнюю минуту раздумал, потому что чувствовал: сначала он должен сообщить ее мне. А следовательно, Клео должна была поведать Адаму о своих подозрениях еще утром. Может, они случайно столкнулись в городе, пошли выпить кофе – и все выплыло наружу во время их разговора. Вот почему Адам не забрал подарок для меня: как только она ему сказала, все мысли о подарке вышибло у него из головы. А мнимая мигрень понадобилась, чтобы всем объяснить, отчего он в таком дурном расположении духа.
Бедная Клео, бедный Адам. Я им ужасно сочувствую, и мне ужасно стыдно перед ними. Надо разбудить Адама и сказать – я уже знаю насчет Марни и Роба, я знаю об этом еще с тех пор, как Роб с Клео летали к ней в Гонконг. Но… я падаю духом. Он придет в бешенство: как это я позволила ему пить и шутить с человеком, который нас так чудовищно предал? Я как раз и боялась, что он подумает, будто я полтора месяца скрывала от него эту тайну (целых полтора месяца, а не всего несколько часов, как он), лишь бы не портить мне праздник.
Я еще какое-то время лежу неподвижно, прокручивая эти мысли в голове и ненавидя себя за них. Потому что я решила – пусть Адам расскажет мне про Марни и Роба, когда проснется, а я сделаю вид, будто ничего об этом не знаю. Только надо предупредить Макса, чтобы он меня случайно не выдал. Меня накрывает волна стыда. Как я могла даже подумать о том, чтобы солгать Адаму, да еще и втянуть Макса в этот обман? Но это очень облегчит дело. Положение и без того сложится непростое. Зачем усугублять его, признаваясь Адаму, что я уже знаю то, что он так отчаянно жаждет мне сообщить?
Медленно-медленно я извлекаю свое плечо из-под головы Адама, осторожно разжимаю объятия и мало-помалу начинаю убирать руки. Я готова в любой момент замереть, стоит ему пошевелиться. Но он спит беспробудным сном, понятия не имея о том, что я уже больше не обнимаю его. Тихонько выбираюсь из постели, натягиваю футболку, влезаю в джинсы, сую ноги в шлепанцы и так же тихо спускаюсь вниз по лестнице. Кейтеры унесли с собой посуду, приборы и бокалы, но в раковине громоздится стопка моих собственных тарелок, а пол не помешало бы хорошенько вымыть.
Мои именинные торты поставлены на боковой столик, каждый накрыт пленкой. Уже один их вид пробуждает во мне аппетит, и я вдруг понимаю, что почти не ела и не пила на собственном дне рождения. Всякий раз, когда кто-нибудь протягивал мне бокал, я делала лишь крошечный глоточек, после чего мне всякий раз казалось, что нужно срочно поставить бокал и заняться каким-то делом. Я принимаюсь за работу – загружаю в посудомоечную машину все, что в нее влезает, а более крупные вещи мою вручную. Потом убираю все на место, протираю разделочные столики, а затем делаю себе кофе – прежде чем приступить к мытью пола.
Выношу чашку в сад. Такое ощущение, что весь мир спит – кроме меня. Когда Джош и Марни были маленькими, я часто поднималась рано, чтобы побыстрее разделаться с домашними заботами. И день потом неизменно складывался удачно во многом благодаря тому, что я больше не переживала о всяких хозяйственных делах, намеченных на сегодня. Я рада, что сумела привести дом в порядок: к нам же придут гости.
Я не сразу соображаю, что ни на какой ланч к нам сегодня никто не придет. Ведь Адам уже знает про Марни и Роба.
05:00–06:00
Адам