– Четверо, – поправляет Джош. – Еще Эми.

– А где она? – спрашиваю я.

– В саду. Ничего, если она у нас переночует?

– Нет, не ничего, – вдруг бросает Адам. – Извини.

Джош недоуменно хмурится:

– Что-что?

– Извини, Джош, но ей нельзя у нас переночевать.

– Почему бы и нет?

– Как она сюда добиралась? На машине? Сама вела?

– Нет, у нее нет машины. На поезде.

– Тогда я ей вызову такси.

Джош непонимающе мотает головой:

– В такую даль – до Эксетера? Да почему?

– Погоди минутку, Адам, – вмешиваюсь я. – Эми ведь может переночевать, разве нет? Она уже у нас оставалась.

– Я знаю, – говорит Адам. – Но сегодня нельзя.

– Не понимаю, – говорит Джош. – Почему ей нельзя?

– Нельзя, вот и все. В любую другую ночь – пожалуйста. Но не сегодня.

– Значит, ты все-таки ее винишь в этой истории со стажировкой! В том, что я решил не ехать в Америку!

– Не будь дураком!

Джош просто разевает рот от изумления: Адам редко говорит с ним таким тоном. Я вижу, что Джош вот-вот сорвется, и посылаю ему предостерегающий взгляд.

– Джош. – Теперь в голосе Адама слышится смертельная усталость, словно он едва находит в себе силы шевелить губами. – Хватит спорить. Эми сегодня у нас не ночует. Решено?

– Нет, не решено. – Джош скрещивает руки на груди. – Если Эми уйдет, я тоже уйду.

– Извини, Джош, но ты нужен мне здесь, – твердо говорит Адам.

– Да зачем? Мы же просто все спать ложимся. Па, ты смешной какой-то!

– Я просто хочу, чтобы остались только члены семьи. Это что, так трудно понять?

– Ничего страшного, Джош. – Голос Эми доносится у нас из-за спины. – Я запросто останусь у моей подружки Мэгги, ты ее знаешь, она в Гилфорде живет. Я ее уже предупредила, что могу к ней заехать переночевать, потому что завтра мне надо быть на дедушкином дне рождения, а она как раз рядом с ним живет. Очень даже разумно, если я побуду у нее.

Адам поворачивается к ней: она стоит в дверях, и я невольно думаю: интересно, многое ли из наших препирательств она слышала?

– Я это очень ценю, Эми, спасибо тебе, – говорит он с явным облегчением.

– Бессмыслица какая-то, – ворчит Джош.

Эми успокаивающе кладет ладонь ему на руку:

– Никаких проблем. И я уверена, что у твоего папы есть веские причины…

– Тогда почему, черт побери, он нам не скажет, что это за причины?

– А вдруг он не может вам сказать? – Она слегка пожимает плечами. – В семье такое иногда бывает. Всякое случается…

И она посылает Адаму мимолетную улыбку.

– Сейчас я тебе вызову такси, – говорит он. – Где, ты говоришь, живет твоя подружка?

– В Гилфорде.

Джош вынимает телефон.


– Я сам вызову.

По счастью, такси приезжает быстро, и мучительное ожидание (все мы стоим на кухне, Джош обнимает Эми за талию, никто не произносит ни слова) сильно не затягивается.

– Мы обязательно еще увидимся, Эми, – говорит ей Адам. – Спасибо за понимание.

Я обнимаю ее, наскоро бормочу извинения. Джош выводит ее наружу, туда, где ждет такси. Остаемся только мы с Адамом.

– Ну что, пойдем в кровать? – спрашиваю я.

– Пойдем. Но сначала мне надо сделать одну вещь. – Лицо у него серое от усталости. – Подождешь меня наверху?

Меня охватывает тревога. Он же не собирается прямо сейчас позвонить Марни, спросить, спит ли она с Робом?

Я кладу руку ему на локоть:

– А до завтра это не может подождать?

– Нет. – Он отодвигается, и моя рука падает. – Я сейчас. Это займет всего минуту.





03:00–04:00

Адам




Я НА ПОЛУ САРАЯ. На краю пустоты. Не знаю даже, сколько прошло времени с тех пор, как я позвонил наконец по экстренному номеру и узнал, что моя дочь, Марни Сара Харман, была в числе пассажиров рейса PA206.

Теперь уже не важно, сколько там времени. Время больше не имеет значения. Никакой надежды не осталось – одна темнота. Я хочу одного – чтобы эта темнота забрала меня, как забрала Марни. Но она не забирает. В ней нет милосердия. И я остаюсь один на один с острым осознанием того, что Марни мертва.

Я сижу на корточках, уткнув голову в колени, сцепив руки вокруг лодыжек, в тщетной попытке как-то защититься от того, что уже случилось. Зажмуриваюсь, словно это поможет мне перестать воображать себе последние секунды жизни Марни. Но это, конечно, не помогает. В голове у меня звучит ее крик – и больше ничего.

Как мне жить дальше, зная, что я не был там, с ней, когда она нуждалась во мне больше всего? Я бы уткнул ее лицо себе в плечо, покрепче обнял, чтобы она не видела приближения смерти. Даже если через несколько недель или месяцев нас уверят, что Марни ничего не знала до самого конца, что самолет взорвался без предупреждения, все равно сохранится вероятность, что она еще была жива, когда эта железная махина стала падать.

Раздавленный всепожирающей, безнадежной, чудовищной скорбью, я почти не осознаю рыданий, которые сотрясают мое тело, слез, которые льются у меня из глаз. Да чем я вообще думал, позволив ей лететь тремя рейсами, чтобы добраться домой? Она же могла напрямую. Я, видите ли, не хотел ее баловать. И тем самым утроил для нее вероятность гибели в авиакатастрофе. Меня так и крутит от душевной муки, и во мне вдруг вспыхивает жгучая ненависть к Ливии. Я бы разрешил Марни полететь прямым рейсом, более дорогим. Я бы дал ей деньги на билет. Но я знал, что Ливия этого не одобрит. Из-за Джоша, из-за того, что он при этом почувствует. Несколько мгновений я ненавижу и Джоша. Хотя он придет в ужас, узнав, что я позволил его сестре лететь тремя рейсами просто из-за того, что его самого я заставил лететь двумя. Разве то, что она из-за сессии могла провести с нами всего четыре дня, само по себе не служило оправданием прямого перелета? Во всей этой кошмарной истории вина лежит лишь на одном человеке, и этот человек – я сам. Я могу винить во всем лишь себя одного. Как я мог поступить так глупо, так недальновидно, так… нелогично?

Через какое-то время в мои мысли вторгается жизнь, тупое осознание того, что есть вещи, которые я обязан сделать. Клео, я обещал ей рассказать.

Я нахожу свой телефон, отыскиваю ее имя, нажимаю кнопку «сообщение». Что я ей вообще могу написать? Ничего не придумывается. Я в состоянии найти лишь такие слова: «Клео, мне очень жаль». И потом я жду, чтобы она прислала мне что-то в ответ. Я не отрываю взгляда от экрана, мне отчаянно хочется увидеть – я не одинок в этом.

А потом ее ответ приходит. Всего два слова: «Мне тоже».

Теперь эта новость – реальная. От нее никуда не деться. Мне надо сказать Ливии. Но как? Как мне суметь пробраться за «Ливия, мне надо тебе сказать…»? Перешагнуть этот порог. Как мне извлечь из себя слова, которые я даже мысленно не могу произнести: «Марни умерла»? Это слишком жестоко, слишком бесчеловечно. Надо, чтобы слов было больше. «Ливия, мне надо тебе сказать… Мы с Марни придумали сюрприз к твоему дню рождения…» Нет, нет. Я уже так и вижу, как у нее на лице вспыхивает радость. Может, лучше сразу перейти к сути? К правде. «Ливия, мне надо тебе сказать… ты знаешь, что вчера по пути в Амстердам разбился самолет? Ну так вот, на нем летела Марни». И потом добавить что-то такое, что поможет умерить боль. «Но не беспокойся, все будет хорошо, мы это преодолеем, все втроем, ты, я и Джош». Потому что горе заставляет нас говорить самые идиотские вещи.

И потом я понимаю, что не существует таких слов, чтобы сообщить матери о смерти ее ребенка.

Я встаю на ноги. Этот момент настал. Момент, когда я разорву мир Ливии в клочья.

Совершенно механически я выхожу из сарая, пересекаю лужайку, направляясь к дому, спускаюсь по садовым ступеням на террасу, вступаю на кухню. Но тут я вижу ключи от мотоцикла, которые я бросил на столик тысячу лет назад. И вместо того чтобы идти дальше, наверх, в спальню, я хватаю ключи, прохожу через кухню обратно к выходу. А потом – по боковой тропинке. Я уже бегу, я больше не думаю о том, как я сообщу Ливии, вместо этого я вспоминаю, как забрал Марни после вечеринки и мы не поехали домой, а докатили аж до Саутгемптона и отправились гулять по тамошнему пляжу. Добегаю до гаража, достаю из багажника шлем, вскакиваю в седло, завожу мотор и с ревом мчусь по дороге.



Я гоню по пустынным улицам – то спугну кошку, рыщущую в поисках объедков, то слишком резко срежу угол, и могильная ночная тишь разлетается вдребезги от рева моего мотоцикла. Впереди маячит объездная дорога, ведущая к М4. Я поддаю газу и в воплях двигателя вылетаю на автостраду, перед самым носом у машины, ползущей как черепаха. Мотоцикл слегка смещается подо мной, когда я газую сильней.

В лицо несется ветер, и это безумно опьяняет, приходится бороться с всепоглощающим желанием выпустить руль и на полной скорости свалиться – и, понятное дело, погибнуть. Жутковато, правда, что Ливии и Джоша недостаточно, чтобы я хотел жить дальше? Чувство вины лишь усиливает мучения последних четырнадцати часов, и рев раскаленного добела гнева словно бы добавляется к звуку мотора, когда я мчусь по трассе и в голове у меня лишь стремление все крушить.

А потом сквозь влагу, потоками струящуюся из моих глаз, я замечаю в зеркало заднего вида, как за мной гонит машина, вспыхивает голубая мигалка, и наш с мотоциклом печальный рев делается ревом досады. Я довожу скорость до ста миль в час, отлично зная, что в случае чего смогу выжать и сто двадцать. Потому что сейчас меня ничто не остановит. Но полицейский автомобиль быстро сокращает расстояние между нами, ловко встраивается на внешнюю полосу. Вот он поравнялся со мной, и боковым зрением я вижу, что полисмен на пассажирском сиденье бешено жестикулирует, глядя на меня.

Я еще прибавляю скорости, но полицейские обгоняют меня и выходят на мою полосу, преграждая путь мотоциклу. Мне хочется еще поддать газку и все-таки перегнать их, доведя мотоцикл до максимума его возможностей, но что-то мне мешает, и полицейские, как и я, медленно снижают скорость, прижимая меня к обочине. Уж не знаю, зачем я позволяю им это сделать. Может, не хочу, чтобы Ливии пришлось подбирать новые обломки. А может, в ушах у меня звучит голос Марни: «Не надо, па, не надо!» Честное слово, я так и чувствую, как ее руки на мгновение теснее смыкаются у меня на груди, а ее голова сзади прижимается к моей шее.

Руки-ноги у меня дрожат мелкой дрожью, когда я останавливаю мотоцикл позади полицейского автомобиля и глушу мотор. Из машины вылезают два полицейских – мужчина и женщина. Мужчина широкими шагами направляется ко мне.

– Тебе что, жить надоело? – вопит он, мощным движением сажая на голову фуражку.

Тут подходит и его напарница, сидевшая за рулем.

– Сэр, отойдите от мотоцикла, – гавкает она мне. – Сэр, вы меня слышите? Шаг в сторону от мотоцикла.

Я пытаюсь разжать пальцы, вцепившиеся в руль. Оторвать ноги от своего мотоцикла. Но меня к нему словно приварили.