– Я тебя люблю, – негромко произносит он, вызвав в толпе поощрительные восклицания и одобрительный свист. – Всегда любил и всегда буду.

– Спасибо. – Выступившие у меня на глазах слезы все-таки полились, я не могу их сдержать. – Спасибо за то, что ты сделал этот день лучшим в моей жизни. Что ты всегда рядом со мной. Что ты делаешь все, что в твоих силах, лишь бы я была счастлива. Мне так повезло, что ты у меня есть.

– Не разлюби меня.

– Я всегда буду тебя любить, – обещаю я. – Вечно.

Но где-то в глубине его взгляда, где-то под его улыбкой мне видится ужасное сомнение. И я хочу спросить у него, почему он вообще подумал, что я когда-нибудь перестану его любить.

– Теперь тебе надо разрезать торт, ма, – говорит Джош, разрушая очарование этой минуты.

Адам еще раз целует меня:

– Ну, предоставлю тебя твоей участи. А то у Нельсона такой вид, словно его надо срочно спасти от Роба.

Нашу дочь тоже надо от него спасти, с горечью думаю я.

Джош протягивает мне нож. Нарезая торт, я понимаю: если бы я каким-то чудом спасла Марни от Роба, это, быть может, позволило бы избежать полного разрыва множества дружеских и семейных связей и отношений. Если я заставлю ее очнуться и увидеть все как есть, если она разорвет отношения с Робом, никому вообще не понадобится знать об этом романе и все мы сможем жить как раньше. Ну, не совсем как раньше. Понятно, что наша жизнь уже никогда не будет прежней. Между мной, Марни и Робом всегда будет эта жуткая тайна. И мне придется соблюдать видимость вежливости по отношению к Робу, чтобы никто не догадался, как сильно я его презираю. Это будет невероятно трудно, а может, и вообще невозможно. Но еще хуже то, что я больше никогда не смогу смотреть на Марни так, как прежде. И это, конечно, надрывает мне сердце.

Поймав мой взгляд, Джесс слегка машет мне рукой. Роб стоит рядом с ней, обняв ее за талию, и мне так хочется подбежать к ней, попросить ее: «Не надо меня ненавидеть». А она меня обязательно возненавидит, когда узнает про его роман с Марни. Она невольно обвинит в этом Марни, потому что Роб сплетет ей сказочку, которая выставит его невинной овечкой. Он попытается убедить Джесс, что во всем виновата Марни. Будет лгать Джесс, как лгал ей все это время. Наврет ей, что это Марни его соблазнила, что он проявил минутную слабость, что, когда она уехала в Гонконг, он считал, что между ними все кончено, только вот Марни никак не хотела его отпускать и все умоляла, чтобы он приехал ее навестить. И Джесс, надеясь спасти свой брак, решит поверить Робу. Вот почему я никогда не расскажу ей про неродившегося ребенка – вне зависимости от того, какие еще подробности она узнает. Я никогда не скажу ей, что Марни забеременела и Роб просил ее сделать аборт. Это будет слишком тяжелый удар для Джесс.

Хотя даже себе я боюсь в этом признаться, но больше всего меня пугает одно: что, если Роб действительно намерен уйти от Джесс и Марни возвращается домой пораньше, чтобы поддержать его в это трудное время? И они будут проделывать все это не втайне, а открыто. Они будут демонстрировать свои отношения всем и каждому, их роман перестанет быть потаенным. Если так и будет, это станет самым страшным оскорблением из всех. И как мы с Адамом отнесемся к тому, что они, так сказать, пара? Сможем ли мы выносить их присутствие рядом? Смотреть, как Роб целует и обнимает нашу дочь? Но если иначе мы вообще не сможем видеться с Марни, какой у нас выбор? Хотя это уничтожит все шансы на спасение моей дружбы с Джесс.

Я с горечью думаю: для всех нас существует лишь один способ избежать того, что должно случиться. Мы этого избежим, если Роба поразит гром небесный. Точнее, молния. А это вряд ли произойдет.





01:00–02:00

Адам




ПОСЛЕ РАЗГОВОРА С КЛЕО Я НЕ ВОЗВРАЩАЮСЬ К ГОСТЯМ. Не могу. Во всяком случае – пока не могу. Сижу на кровати в нашей спальне, и в руке у меня мой собственный телефон. Никаких пропущенных звонков. И мои сообщения, адресованные Марни, остаются недоставленными. Писем тоже никаких не пришло, если не считать рекламы. На телефоне Ливии тоже ничего. Расставшись с Клео, я тут же прошел в бытовку и, не зажигая там света, вытащил мобильник Ливии из корзины с грязным бельем. У нее масса посланий и несколько пропущенных звонков, но от Марни ничего. И никаких звонков или сообщений с незнакомого или неопределившегося номера.

Мими вернулась в нашу спальню. Теперь она старается держаться от меня подальше, наблюдает за мной из угла. Мне надо позвонить по номеру для тех, чьи близкие могли лететь этим рейсом. Есть специальный номер, я уже набрал его на своем телефоне. Мне осталось только нажать на кнопку «Позвонить». Но я до сих пор не в состоянии это сделать.

Я думаю о том, что мне сказала Клео. О том, что официальные лица звонят близким пассажиров, оказавшихся на самолете, который разбился, если никто из близких не позвонил сам. А эти официальные лица должны выждать какое-то определенное время, прежде чем связаться с семьей? Я даже не знаю, указала ли Марни меня как своего ближайшего родственника в анкете, которую заполняла при получении загранпаспорта. Заполнила ли она эту графу? Может, ее вообще не обязательно заполнять. Может, она забыла. Или вписала туда Джоша, а не меня и не Ливию, и, если с ней что-то случится, первым об этом известят не нас, а его.

Коллективное исполнение «С днем рожденья» напоминает мне, где мне сейчас полагается быть.

Перепрыгивая через ступеньки, я выбегаю в сад и успеваю добежать до Ливии как раз вовремя. Все происходящее кажется каким-то нереальным. Но я здесь, с ней. И, несмотря на чудовищную боль при мысли о том, что могло случиться с Марни, я все-таки в состоянии поцеловать Лив, сказать ей, что я ее люблю. Быть тем, в ком она нуждается.

– Адам!

Я вижу, как мне машет Нельсон, и еще раз целую Лив.

– Ну, предоставлю тебя твоей участи. А то у Нельсона такой вид, словно его надо срочно спасти от Роба.

– Почему некоторые будто помешаны на плохих новостях? – ворчит Нельсон, который уже сам идет ко мне, оставив Роба стоять в одиночестве. – Он все бормочет про самолет, который разбился сегодня утром. Ну там, в Каире.

Я иду к садовой стенке, на которой мы с Ливией недавно сидели. Напротив нее – Марнина ограда. Я чувствую, что Нельсон тащится следом. Марнина ограда. Ее теперь всегда будут так называть, вдруг понимаю я. Даже после того, как все эти фотографии снимут, это будет «ограда Марни».

Нельсон садится рядом со мной, вытягивает ноги.

– Ты как, нормально? – спрашивает он. – Вроде не очень много пил.

– Да это просто мигрень.

Он поворачивается ко мне:

– Что-то случилось?

Я пытаюсь посмотреть ему прямо в глаза, но не могу.

– В каком смысле? – спрашиваю я.

– Да видишь ли… У тебя мигрень только тогда, когда ты из-за чего-то очень переживаешь. – Он ненадолго умолкает и потом спрашивает: – Ты же знаешь, что вполне можешь мне рассказать, а?

И мне больше всего на свете хочется, чтобы я и правда мог ему рассказать. Чтобы я мог ему рассказать, что Марни, вероятно, была в том самолете, который разбился. Но мне этого не вынести. Если это правда, как я скажу Ливии, что ее дочь погибла? Что она скажет, когда поймет, что я позволил вечеринке продолжаться, хотя подозревал, что Марни была в этом самолете? Она же никогда мне этого не простит.


Я наклоняюсь вперед, ставлю локти на колени, опускаю голову, пытаюсь спрятать от Нельсона свои душевные муки.

– Да господи, Адам, скажи ты мне! – говорит он.

– Не могу. – Голос у меня пресекается. – Сначала мне надо Ливии сказать.

Я так и чувствую, как он каменеет.

– Ты болен, да? – спрашивает он. – Это ты и должен ей сказать?

В его голосе звучит неподдельное беспокойство, и я вспоминаю: Джесс рассказала Нельсону о том, что у нее обнаружили рассеянный склероз, еще до того, как она сказала об этом Робу.

– Нет-нет, я не болен, – поспешно отвечаю я. – Это… это из-за того, что я сделал.

Мне надо перестать трепаться. Голос у меня срывается, не могу же я прямо тут взять и разреветься, хотя бы пока они все не уйдут.

– Ну не может быть, чтоб это было что-то настолько скверное, – говорит Нельсон.

– Может. Так и есть. И Ливия никогда меня не простит.

– Простит-простит, – возражает Нельсон. – Она же тебя любит.

Но я лишь мотаю головой.

– Будь это кто-то другой, я бы правда подумал – ты хочешь сказать, что у тебя с кем-то роман, – говорит Нельсон, и на какое-то мгновение я сожалею, что это не так. Ужасная ошибка, измена – все лучше того, что есть на самом деле. – Но я знаю, что ты не стал бы, – продолжает он. – Ты не такой.

Во мне словно что-то ломается, и я начинаю хохотать. Потому что альтернатива – рыдания.

Несколько секунд Нельсон позволяет мне смеяться. Потом он опускает тяжелую руку мне на плечо.

– Ты, небось, думаешь, что я совсем сбрендил, – говорю я, нажимая на глаза краем ладоней.

– Уж не знаю, что там у тебя такое, но ты с этим справишься, – заверяет он меня. – Вы все справитесь. Мы все справимся. Что бы это ни было.





Ливия




Я ПОГЛЯДЫВАЮ В СТОРОНУ САДОВОЙ СТЕНКИ, туда, где Нельсон и Адам сидят рядом, и еще один слой беспокойства накладывается на мою тревогу об Адаме. С минуту я смотрю на них, замечаю, какой у Адама расстроенный и измученный вид. А потом до меня доносится мое имя, и я еще больше падаю духом. Это они ведь не насчет подарка, который он мне так и не преподнес, правда? Не могут же они сейчас об этом говорить?

И когда я начинаю подумывать, а не пора ли мне вмешаться в этот разговор, Адам вдруг разражается хохотом. Я весь день не слышала, как он смеется, и поначалу я даже рада, что он хоть немного расслабился. Но тут я понимаю, что в его смехе звучит что-то почти отчаянное. Нельсон тоже это замечает, он кладет руку Адаму на плечо и что-то тихо говорит ему. И хохот Адама прекращается так же резко, как начался.

Слава богу, Адам вовремя выбрался из своего убежища и успел к церемонии с тортом. Я думала, он принесет с собой коробку, ту самую, которая, как я уже давно заметила, высовывается из-под стола, но он ее не захватил. Конечно же, я жду, что мне сегодня вручат подарок, и не могу не предаваться размышлениям о том, что может находиться внутри. Эта коробка слишком велика для сумки, которую, как я предполагала, он мог бы мне подарить, но не исключено, что он взял такую нарочно, для маскировки.

Об этой коробке думаю не только я: внезапно обнаруживается, что Роб поднимается с ней вверх по лестнице, спотыкаясь не потому, что она такая тяжелая, а просто из-за ее размеров.

– Эй, Адам! – вопит он. – Ты ничего не забыл? Это же для Ливии, верно? Одна беда – ты, по-моему, забыл положить туда подарок.

– А ну положи на место! – Голос Адама перекрывает даже музыку. – Не трогай!

Он вскакивает на ноги, лицо его потемнело от гнева. На него начинают оборачиваться. У него такой вид, будто он вот-вот кинется на Роба. И, что греха таить, немалая часть моей души поддерживает его в этом желании.

Нельсон успокаивающе кладет руку ему на локоть. Несколько секунд никто не шевелится.

– Извини, старина, – говорит Роб, небрежно роняя коробку на землю. Она падает боком, раскрывается, и становится видно, что внутри пусто. – Я не хотел никого обидеть.

Я знаю, как трудно Адаму сдержать вспышку ярости.

– Ничего страшного, – говорит он, вымучив из себя мимолетную улыбку. – Просто с моим подарком Ливии возникли кое-какие сложности, и лучше бы никто не заметил, что я ей ничего не подарил. Ну, а теперь все заметили.

– Это вообще не важно! – кричу я. – Этот чудесный праздник – сам по себе лучший подарок в моей жизни!

Все разражаются радостными возгласами и аплодисментами, и этот неловкий момент быстро забывается. Особенно быстро его забывает Роб, который тут же сбегает по садовым ступеням на террасу и принимается отплясывать под «Ассоциацию молодых христиан» в исполнении Village People: Джесс прячет лицо в ладони, изображая, как ей за него стыдно. Я поворачиваюсь ко всему этому спиной, у меня нет больше сил смотреть на Роба. И я тут же налетаю на Полу.

– Я уже пойду, Ливия, – говорит она.

– Наелась торта, значит, можно уходить? – шучу я.

Она смеется.