– Я так рада, что твоя мать объявилась, – говорит она, потому что теперь об этом уже знают все. – Будет так здорово, если вы обе сумеете забыть о прошлом и двигаться дальше.

– По крайней мере, мы предпримем чертовски энергичную попытку, – отвечаю я. Мне вдруг хочется плакать.

– Ты уж постарайся, – советует она. – Семья – это главное. Жаль, что мои так далеко. Мне иногда бывает очень одиноко.

– Ох, Пола, – говорю я с некоторой тревогой, – ты же не одна. У тебя полно друзей. И погляди, сколько ты всего сделала после того, как ушла на пенсию.

– Но когда рядом семья, это совсем другое, правда? Я смотрю на вас с Адамом, на его родителей… Джинни с Майком потрясающие, ведь так? Смотрю на Джоша, на Марни, она же скоро будет дома… Я тебе завидую, Ливия. По-хорошему, но завидую.

– Я знаю, мне очень повезло, – говорю я. Жаль, что при этом я испытываю такое острое чувство вины.

– А я… я просто… отдельная личность, которая убивает время. Ну да, я встречаюсь со всякими людьми, но потом они возвращаются к своим семьям, а я возвращаюсь в свой пустой дом. – Она печально качает головой. – До сих пор не верится, что оба мои сына решили поселиться так далеко от меня.

– Может быть, они не сами решили, а жизнь за них решила?

– Я знаю, – соглашается она. – Я знаю, это не было сознательное усилие с их стороны – уехать от меня как можно дальше. И они, конечно, не ожидали, что их отец умрет так рано. Они предполагали, что мы с Тони будем долго и счастливо вместе жить на пенсии, а они будут спокойно жить своей жизнью.

– Вот именно. Если бы он умер до того, как они перебрались за границу, они бы, может, никуда и не поехали.

– Они меня все приглашают их навестить, – продолжает Пола. – Говорят, оставайся у нас сколько хочешь. Но это так дорого.

– Может, тебе начать копить? Как я копила на этот вот праздник. Как по-твоему, ты можешь себе позволить откладывать часть пенсии?

– Ну да, я уверена, что могу.

– Тогда каждые год-два у тебя накопится достаточно, чтобы совершить такую поездку – в Австралию или в Канаду. И тогда тебе будет чего ждать, будет что предвкушать.

Пола кивает:

– Ты права, так и получится. Отличная идея. Вдруг через год, в это самое время, я уже буду лететь в Австралию?

– Я бы на твоем месте полетела в зимние месяцы, когда у них лето. Воспользуешься возможностью насладиться тамошним солнцем.

– Буду закладываться на следующий ноябрь. К тому времени наверняка накоплю достаточно. – Она благодарно обнимает меня. – Спасибо тебе, Ливия. Теперь я гораздо позитивнее на все смотрю. – Она бросает взгляд в сторону террасы. – Может, я даже еще раз станцую перед уходом.

– Прекрасная мысль, – отвечаю я.

Я смотрю, как она идет к террасе, и думаю: надо бы приглашать ее почаще. Адам не станет возражать, он всегда очень тактично удаляется к себе в сарай, чтобы дать нам с Полой всласть поболтать. Меня поразило одиночество, сквозящее в ее голосе, и то, что она, по ее словам, завидует мне. Мне очень стыдно, что я вызываю у нее такие чувства, но ведь ей и вправду должно казаться, будто у меня есть все. Да, я знаю, мне очень повезло, у меня есть семья, друзья, здоровье… По крайней мере, пока.





02:00–03:00

Адам




Я ПОДНИМАЮ КОРОБКУ, которую Роб бросил на лужайке, и убираю ее, чтобы не мешалась под ногами. Я знаю, мне вообще-то не следовало орать на Роба, но идея с коробкой принадлежала Марни, и я не хочу, чтобы этой штуке нанесли ущерб.

Мои мысли невольно переключаются на другие вещи, которые я захочу сохранить, хотя при обычных обстоятельствах я бы их выкинул. Например, ее старый велосипед. Он прислонен к стене гаража и ожидает, когда я соберусь отвезти его на свалку. Но я не стану этого делать. Во всяком случае, пока не стану. Я подарил ей его на двенадцатилетие, и я прямо вижу, как она сразу же покатила на нем с бешеной скоростью, и волосы у нее развевались на ветру. А вот ее старый письменный стол, я хотел пустить его на дрова, но лучше я его отреставрирую. Как я вообще смогу выбросить предмет, которого касалась Марни, который, быть может, до сих пор хранит в себе ее частицу?

И потом, полно всяких вещей, которые Марни мне дарила, а я их никогда не использовал. Скажем, многоцветные носки «красная сельдь», которые она прислала мне на Рождество из Гонконга. Они валяются у меня в ящике шкафа, я их даже не распаковывал, потому что вообще не ношу яркие носки. Надо было надеть их хоть разок, сфотографироваться и послать ей снимок: «Гляди, я в них хожу!» Или дорогущий штопор – ее подарок на последний день рождения, – которым я не пользовался, поскольку тот, что лежит у нас в ящике буфета, работает безотказно. Мне бы стоило хоть раз что-нибудь им открыть или просто сказать ей, что он мне пригодился.

– Стало быть, вы летите в Мийо.

Я чувствую руку отца на своем плече. Поворачиваюсь к нему, и уже то, что я его вижу, придает мне сил, потому что я знаю, что он будет рядом, всегда готовый прийти на помощь, все последующие часы, дни, недели, месяцы – как всегда. Он поймет, почему я допустил, чтобы праздник продолжался как ни в чем не бывало. Поймет, почему я хотел, чтобы Ливия урвала эти последние несколько часов счастья, прежде чем ее мир рухнет. А если и не поймет, то все равно скажет, что понимает. Потому что так ведут себя правильные родители: они говорят именно то, что нам нужно от них услышать в данную минуту.

– Да, – коротко отвечаю я.

– Тебе только на пользу пойдет короткая передышка, пусть и всего на четыре дня. На-ка вот. – Он протягивает мне стакан, который держал в руке. – У тебя такой вид, словно тебе сейчас не помешает хлебнуть пивка.

– Спасибо. – Я беру у него стакан, но не могу заставить себя сделать глоток. – Пап, вот скажи, если бы кто-то сделал что-то плохое, но с благими намерениями… ты бы смог понять, почему он это сделал?

Отец некоторое время размышляет.

– Ты хочешь сказать, к примеру, кто-нибудь ограбил бы банк, потому что его семья голодает?

– Ну да, что-то в таком роде.

– Кто-то пострадал, когда он грабил банк?


– Нет.

– Тогда, по-моему, тут ничего такого нет, хоть это и нехороший поступок, конечно. Только если его родным действительно нечего есть, а не то что он просто хотел купить деткам приставку.

– А если его жена очень расстроится, когда узнает, что он ограбил банк? Рассердится на него, несмотря на то, что он действовал в их интересах? – спрашиваю я, развивая его аналогию.

– Ты хочешь сказать, когда они получили то, что им нужно?

– Да.

Он идет к садовой стенке, и я следую за ним.

– По мне, ее недовольство проистекало бы скорее из чувства вины, – говорит он, когда я усаживаюсь рядом с ним. – Ну, в смысле она ела с удовольствием, а знай она, что еда куплена на краденые деньги, может, и есть бы не стала.

– Но если бы он сразу сказал, откуда взялись деньги, и она не стала бы есть, они бы померли с голоду, – замечаю я.

– Потому-то он ей и не сказал.

– Именно так.

– Он просто хотел, чтобы его семья в последний раз поела с удовольствием.

У меня перехватывает горло.

– Да, – отвечаю я.

– Ну, и я бы ничего против не имел.

– Даже если родные его за это возненавидят? – спрашиваю я сдавленным голосом. – Даже если он потеряет их навсегда?

– Не станут они его ненавидеть. Может, поначалу, но не вечно же.

– Надеюсь, ты прав.

Тут он поворачивается и смотрит на меня:

– Тот человек… может, ему, пока до этого не дошло, стоило бы посоветоваться с отцом.

– Ну да, – негромко соглашаюсь я. – Может, и стоило бы.

– Почему же он сейчас не расскажет отцу?

– Потому что сначала он должен рассказать жене.

Некоторое время он молчит, как бы давая мне время передумать.

– Скоро праздник кончится, – произносит он наконец. – Все прошло просто замечательно. В точности так, как мечтала Ливия.

– Который час?

Он разглядывает циферблат часов, подставляет его под луч света, пробивающийся из шатра:

– Десять минут третьего.

– Ты не мог бы попросить Джоша, чтобы он закруглялся? Пусть он поставит «Освобожденную мелодию». Это песня, которую я выбрал. Специально для Ливии.

– Надеюсь, ты попросил найти ее в исполнении The Righteous Brothers.

– Разумеется.

Минуты через две я уже слышу первые аккорды этой песни и невольно вспоминаю день нашей свадьбы. Как мы танцевали под эту мелодию в том обшарпанном пабе. И как сильно я любил ее тогда. Не меньше, чем люблю сейчас.

Я иду к террасе, где Ливия уже поджидает меня, и заключаю ее в объятия. Мы не разговариваем, мы просто танцуем, наши тела так близко друг к другу, ее голова у меня на плече, моя рука у нее в волосах. И я думаю: может, это последний раз, когда она позволяет мне ее обнять?





Ливия




МЫ С АДАМОМ ТАНЦУЕМ, и я с трудом сдерживаю слезы. Я знаю, что все, кто нас видит, примут их за слезы радости. Но внутри у меня поднимается мощная волна печали. Она словно бы исходит от Адама, просачивается сквозь поры его кожи, наполняет меня скорбью, которой я не понимаю. Я чувствую, он держится с трудом, сейчас ему хочется одного – чтобы праздник кончился и все разошлись по домам.