– Тут так классно. Не то что в моей берлоге в общежитии, – щебетала Марни, не ведая, что я могу созерцать ее голого кавалера во всех подробностях. При звуке ее голоса он убрал полотенце, поднял голову и, сообразив, что его видно через фейстайм, быстро отступил в ванную и закрыл за собой дверь.
Но я успела разглядеть его лицо.
У меня оборвалось сердце. Но тут я поняла, что мне надо срочно что-то сказать, я ведь не хотела, чтобы Марни подняла на меня взгляд и увидела, как я ошеломлена. И я заставила себя заговорить.
– Ну значит, постарайся извлечь из этого все возможное, – выдавила я из себя, надеясь, что голос у меня звучит так же, как прежде.
– Ага, я тоже так решила. Как там твоя подготовка к празднику? Всего полтора месяца осталось!
– Я знаю! Просто не верится! Лиз вчера заходила с образцами еды. – Я понимала, что трещу слишком быстро. – Все очень вкусно, я так рада, что обратилась к ней. С ней приедут трое ее людей, будут подавать угощение и потом все уберут, так что мне вообще ничего не придется делать.
– Жалко, меня с вами не будет, – вздохнула она.
– Мне тоже жаль.
Выпрямившись, она поболтала пальцами перед экраном. Рукава халата задрались, и я в который раз увидела ее татуировку: «Ангел, шагающий под барабан дьявола».
– Вот, смотри, – объявила она, демонстрируя мне свой маникюр. – Что скажешь?
– Мне самой темно-синий не идет. – Как ни странно, мне даже удалось выдавить из себя смешок. – Но смотрится здорово. Вечером наденешь свое синее платье?
– Как ты угадала? Ладно, ма, извини… мне пора бежать, а то скоро уже Клео с Робом вернутся, а мне надо еще ванну принять.
– Только убедись сначала, что лак высох, – предупредила я.
Она помахала руками в воздухе:
– Прослежу, не беспокойся. Скоро еще поболтаем, ага?
– Ну да, в ближайшую пару дней тебе звякну.
– Тогда пока. Папу поцелуй.
– Обязательно.
Не знаю, сколько я потом просидела, бессмысленно таращась в опустевший экран, не в состоянии пошевелиться – и не в состоянии обуздать собственные мысли, которые словно с цепи сорвались. Я все пыталась как-то осмыслить только что увиденное. Пыталась уверить себя, что ошиблась, что это не Роб, а какой-то другой мужчина стоял голый в дверном проеме. А когда уже больше не могла лгать себе, я попыталась придумать какое-то объяснение, оправдание. Скажем, Роб воспользовался ванной в номере Клео, потому что в его собственном какие-то проблемы с сантехникой, он не знал, что там Марни, когда чуть не вышел из ванной голым, вот почему он так быстро нырнул обратно и закрыл дверь. Я не хотела верить, что Марни врала мне с самого начала нашего разговора – когда сказала, что Роб где-то бродит вместе с Клео, что Клео перебралась в другой номер. Я не хотела верить, что Марни красит ногти в комнате Роба, ожидая, когда можно будет воспользоваться ванной, из которой он как раз вышел… что все это из-за их романа. Из-за того, что у них связь. Нет-нет, твердила я себе, должно существовать какое-то другое объяснение.
Меня замутило, когда я зашла в фейсбук Клео. Там были фотографии рынка в Стэнли и другие виды Гонконга, но ни на одном из снимков я не обнаружила Роба. Имелась парочка селфи Клео с подписью «Сегодня опять смотрю город одна» и грустным эмодзи. Просмотрев более ранние посты, я совершенно отчетливо поняла: с тех пор как Клео с Робом прилетели в Гонконг, Клео часто осматривала местные достопримечательности в одиночестве. Я пыталась закрыть глаза на эту правду, глядящую мне прямо в лицо, пыталась уверить себя, что Марни в жизни не сделала бы ничего столь безнравственного, столь травмирующего, – не завела бы интрижку с человеком, который еще до ее рождения был практически членом нашей семьи. Невероятно, немыслимо. Мало того что Роб на двадцать лет ее старше, он еще и муж Джесс, брат Нельсона и отец лучшей подруги Марни.
До сих пор помню ту волну тошноты, которая поднялась у меня внутри, ту панику, которая охватила меня, когда в верхней спальне заскрипели половицы. Значит, Джесс встала и направляется вниз, на кухню. Схватив сумку, я выбежала в коридор, выскочила в парадную дверь, успев подцепить по пути ключи от машины. И потом я поехала – не в офис, а куда-то за город. Там я остановила машину и дала волю слезам.
17:00–18:00
Адам
– МОЖЕТ, НУЖНО ЧТО-НИБУДЬ СДЕЛАТЬ? – спрашиваю я у Ливии. Мне отчаянно хочется убраться с террасы.
– Нет-нет, все нормально, – отвечает она, вскакивая на ноги при звуках машины: кейтеры приехали вовремя. – Лучше пойди сам приготовься. Мне в шесть понадобится ванная.
Когда я вхожу в дом, мой телефон издает писк – пришло сообщение. Я останавливаюсь у подножия лестницы, сердце бешено колотится в груди. Трясущимися руками достаю из кармана мобильник. Закрываю глаза, произношу безмолвную молитву. И уже потом смотрю. И вижу, что это послание от Иззи:
Привет, братик! Надеюсь, у Лив сегодня все путем. Мы с Йеном немного опоздаем, но как только доберемся, сразу к вам. Ждем не дождемся! Тыща поцелуев.
От страшного разочарования мне хочется швырнуть телефон об стену. Я больше так не могу. Не могу все время ждать, когда Марни выйдет на связь. Поднимаясь по лестнице, я открываю на телефоне новостное приложение Би-би-си и нахожу номер, по которому могут звонить родственники тех, кто летел тем рейсом. Если я объясню, что Марни пропустила этот самый рейс и сейчас находится где-то в аэропорту, они, возможно, сумеют передать ей сообщение через стойку авиакомпании Pyramid Airways. Жгучее чувство вины захлестывает меня при мысли о семьях, которым приходится сейчас набирать этот номер по совсем иным причинам. Но сейчас я не вижу другого способа связаться с ней.
Главная новость часа – наводнение в Индонезии. За ней следует поножовщина в Лондоне с летальным исходом. Авиакатастрофа откатилась на третье место. Рядом с заголовком фото: мешанина обломков и языков пламени. Я тяжело опускаюсь на кровать и быстро прокручиваю все это, ища номер. В глаза мне тут же бросаются слова «Репортажи с места событий». Но если сюда – и вообще по всему миру – поступают видеоматериалы из Каирского аэропорта, почему же Марни до сих пор не сумела позвонить мне, написать мне? С ужасным предчувствием я запускаю один из роликов.
Молодой человек, бурно жестикулируя, что-то рассказывает, и закадровый голос переводит:
– Я стоял вон там, и мне слышно было самолет, он шумел больше, чем обычно, и я посмотрел вверх и увидел его, он летел очень низко. Я знал, что в этот момент он должен быть выше, я часто за ними наблюдаю, часто вижу их сразу после взлета. Но этот не поднимался выше, как должен был, он словно замер посреди неба. И потом он упал.
Кровь так громко стучит у меня в ушах, что я с трудом улавливаю смысл его слов. «Я знал, что в этот момент он должен быть выше, я часто за ними наблюдаю, часто вижу их сразу после взлета». Но самолет, который разбился, тот самый, на котором должна была лететь Марни… он же разбился через двадцать минут после взлета. Я помню свои подсчеты: самолет разбился в одиннадцать пятьдесят пять, через двадцать минут после намеченного времени вылета. Время вылета было одиннадцать тридцать пять. Почему же человек на видео говорит, что он упал сразу же после взлета?
Пальцы у меня трясутся, я с трудом удерживаю телефон. Возвращаюсь к новостному сообщению, изучаю текст, отчаянно пытаясь найти какую-то информацию, которая подтвердила бы – да, я прав, а все остальные ошибаются, самолет рухнул не сразу после взлета, а уже через двадцать минут после того, как поднялся в воздух. И вижу это, черным по белому: «Самолет рухнул через три минуты после вылета из Каирского международного аэропорта». Я цепенею. Единственный вариант, при котором он мог упасть сразу после взлета… это если он вылетел позже намеченного.
У меня перехватывает дыхание. Комната вращается вокруг меня. Я закрываю глаза, приказываю себе собраться. Нельзя впадать в панику. Все будет нормально, мне просто надо высчитать время, когда на самом деле поднялся в воздух этот самолет. Похоже, я не в состоянии проделать простую арифметическую операцию. Я заставляю себя сосредоточиться. Итак, самолет разбился через три минуты после начала полета. Я знаю, что он разбился в одиннадцать пятьдесят пять. Значит, надо просто вычесть три из одиннадцати пятидесяти пяти, чтобы получить реальное время вылета. Пятьдесят пять минус три. Получается пятьдесят две минуты. То есть самолет вылетел не в одиннадцать тридцать пять, а в одиннадцать пятьдесят две, с задержкой в семнадцать минут. А рейс, которым Марни летела из Гонконга? Он должен был прибыть в Каир в десять пятнадцать. Но авиаприложение, с которым я до этого сверялся, подтвердило, что ее рейс прибыл в одиннадцать двадцать пять. Если самолет Каир – Амстердам вылетел только в одиннадцать пятьдесят две, значит…
К горлу подступает рвота. Метнувшись в ванную, я встаю над раковиной, уцепившись за нее руками, и пытаюсь справиться с тошнотой. Я гляжу на свое лицо в зеркале, отчаянно ища, за что бы зацепиться, как не позволить захлестнувшей меня панике выйти из-под контроля. Что, если Марни успела на этот рейс? Но она не могла. Я бы знал. Я бы почувствовал, если бы с ней что-то случилось. Она – часть меня, и я бы это знал. Марни в безопасности. Наверняка. Так должно быть.
Такое ощущение, что из всех пор у меня сочится пот. Я почти задыхаюсь от жара. Сдираю с себя одежду. Пуговица на джинсах слишком тугая для моих пальцев. Но наконец я стою совсем голый. И весь трясусь. Открываю дверцу душа и шагаю, нет, почти падаю внутрь. Слепо нашариваю регулятор крана. Вода низвергается вниз, колотит меня по темени, наполняет рот, нос, глотку, пока инстинкт не вынуждает меня сделать вдох. Я в состоянии внутренне твердить лишь одно: Марни в безопасности, так должно быть, Марни в безопасности, так должно быть.
Заставляю себя вылезти из душевого отсека, заворачиваюсь в полотенце. Из сада доносится взрыв музыки, втаскивающий меня обратно в реальность. Нет, я больше не могу себя обманывать. Возможно, Марни вовсе не в безопасности. Возможно, она успела на этот страшный рейс. У нее было не десять минут, а целых двадцать семь.
Если только ей не пришлось переходить в другой терминал. Я не знаю, сколько вообще терминалов в Каирском аэропорту, один или больше. Но я могу выяснить. Сидя на изогнутом краю ванны, я берусь за телефон и набираю в строке поиска «сколько терминалов в каирском аэропорту». Тут же появляется ответ: «ТРИ». Я чуть не разражаюсь истерическим хохотом: они будто нарочно использовали прописные буквы, чтобы меня успокоить. Теперь остается лишь удостовериться, что рейс, которым Марни летела из Гонконга, прибыл в Каир на один терминал, а рейс Каир – Амстердам отбыл с другого.
– Ну пожалуйста, – бормочу я. – Пусть это будет другой терминал. Пожалуйста.
Вначале я нахожу первый рейс, из Гонконга. Он прибыл в терминал 3. Потом я ввожу номер рейса авиакомпании Pyramid Airways. Затаив дыхание, жду результата.
Вот он. Терминал 2.
Я облегченно закрываю глаза. Даже если эти терминалы достаточно близко друг от друга и от одного до другого можно дойти пешком, у нее было бы всего двадцать семь минут на то, чтобы выйти из самолета, покинуть терминал 3, пройти в терминал 2. И ей еще пришлось бы искать нужный выход на посадку.
Мои пальцы снуют по экрану, ища более подробные сведения про Каирский международный аэропорт. Нахожу его официальный сайт. Там написано, что терминалы 2 и 3 соединены пешеходным мостиком. Ну хорошо, а сколько это заняло бы времени – спуститься с самолета, найти этот мостик, пройти его весь, до другого терминала, найти гейт – и ухитриться оказаться на месте за двадцать минут до отправления? Нет, Марни никак не успела бы.
Мне следовало бы успокоиться. Но никуда не деться от того факта, что, если бы она не успела на этот рейс, она нашла бы возможность выйти со мной на связь. Если новостные репортажи проходят, значит, телефонные сети должны работать.
Черт возьми, как мне страшно.
Надо сказать Ливии. Я поворачиваюсь, чтобы выйти из ванной, и ловлю в зеркале свое отражение. Кожа вся в каплях пота, на виске бьется жилка. Нельзя допустить, чтобы Ливия видела меня в таком состоянии. Нельзя позволить ей догадаться, что что-то не так, прежде чем я уговорю ее сесть, возьму ее руки в свои и каким-то образом сумею отыскать слова, чтобы сказать ей это. Сказать, что Марни, наша дочь, могла быть в том самолете, который разбился. Нет-нет, сначала мне надо изгнать этот страх из своего взгляда. А это можно сделать, лишь если я сумею поверить: еще есть надежда.
Я пока не буду звонить по номеру, выделенному для родственников тех, кто летел этим рейсом. Сначала мне надо поговорить с Ливией.
Ливия
Угощение выглядит просто потрясающе. Никак не могу остановиться – в полном восхищении нарезаю круги по кухне. Мои поздравительные открытки унесли в гостиную, и все рабочие поверхности теперь уставлены подносами с изысканными канапе.
– Это чудесно, Лиз. Спасибо! Какие они красивые!
– И я могу гарантировать, что на вкус они тоже неплохие, – улыбается Лиз. Я уже это знаю, потому что попробовала одно, еще когда делала заказ.
В столовой тоже полно еды – два большущих лосося, гигантский холодный ростбиф, тарелки с мясными нарезками, салаты совершенно чудесных расцветок, самый большой, какой я видела в жизни, поднос с сырами и огромное разнообразие десертов. Все это будут выносить в шатер в течение вечера. Ну а когда гости только-только прибудут, им предложат эти подносы с канапе. Лиз и ее команда будут подавать и убирать, так что я смогу спокойно наслаждаться праздником.
Но я никак не заставлю себя перестать беспокоиться из-за Адама. Раз у него мигрень, вряд ли стоит ожидать, что он на протяжении примерно семи часов – празднование кончится не раньше двух ночи – будет вести непринужденные светские разговоры. Конечно, вечеринка не будет сплошь состоять из светской болтовни, но мне надо проследить, чтобы его не особенно грузила Пола, которая вечно чересчур подробно распространяется о своем здоровье. Кроме того, нельзя подпускать к нему Сару, у которой есть привычка загонять людей в угол и терзать нескончаемым потоком отпускных фотографий на своем телефоне. Хотя я хорошо знаю Адама: скорее всего, он перебросится словом со всеми и потом почти весь вечер проведет с Нельсоном и Йеном.
Звонит домашний телефон. Я подхожу, невольно думая: может, Марни решилась отключиться от сетей, чтобы поздравить меня напрямую? Но это Джинни, мать Адама.
– Привет, милая. Я просто хотела тебя поздравить с днем рождения, – говорит она.
– Спасибо… но вы же с Майком вечером придете?
– Да, конечно. Мы ни за что бы такое не пропустили. Но вечером ты будешь занята, и может случиться, что нам особенно не удастся поговорить.
– Ну, для вас с Майком время у меня найдется. Вы всегда были для меня почти как родители. Больше, чем мои настоящие родители.
– Они-то как раз очень много пропускают. Лишили себя радости видеть, как их внуки превращаются в очаровательных юных взрослых. – Помолчав, она спрашивает: – Как там дела у Адама?
– Нормально. Он сегодня жаловался на мигрень, но только что выпил немного шампанского, Кирин специально подарила бутылочку, чтобы мы с ним вдвоем распили перед самим праздником. Так что, подозреваю, ему уже лучше, раз не отказался выпить.
– Ну и хорошо. Ладно, ступай готовься. Пока, золотце, увидимся.
Джинни разъединяется, и какое-то время я не двигаюсь с места, размышляя: интересно, какой бы я выросла, будь у меня такие родители, как Джинни и Майк. Стала бы я другой версией себя нынешней? Вон у Иззи, сестры Адама, сколько уверенности в себе. И у самого Адама. Такая тихая уверенность.
Я позволяю себе минутку отдохнуть, наблюдая за происходящим: вся эта суета, все эти стопки тарелок и корзины со столовыми приборами, которые выносят наружу, чтобы разместить в шатре. Смотрю, как Эмили, девушка из кейтеринга, заполняет небольшие вазы цветами, которые я заказала. Цветы привезли, пока меня не было, вместе с еще одним букетом – от матери Джесс, она сегодня вечером не может прийти. Хоть я и рада, что Марни сейчас здесь нет, обидно думать, что она ничего этого не увидит, она была бы на седьмом небе от счастья. Где мой телефон? Надо сделать несколько фотографий и отправить ей. Я роюсь в сумке, но телефона нет. Озираюсь вокруг: видимо, я его куда-то положила. Осматриваю террасу, но на столе его нет. И в кухне его тоже нет.
Выйдя в холл, я звоню на свой мобильный с домашнего, который там стоит. Когда в трубке раздаются длинные гудки, я прислушиваюсь, надеясь уловить, откуда донесется знакомый рингтон. Но я ничего не слышу даже при повторной попытке. Может, я забыла телефон в спа? Помню, когда мы сидели за ланчем, я видела его лежащим на столе экраном вниз. Сама же его и перевернула. Но совершенно не знаю, что я с ним сделала потом. Надеюсь, его забрала Джесс или Кирин. Надо бы им позвонить и спросить. И тут я понимаю, что номера обеих – в памяти мобильного. Может, попросить Адама позвонить Нельсону, чтобы тот узнал у Кирин?.. Но я же их все равно увижу сегодня вечером, и Кирин, и Джесс, тогда у них и спрошу. И вообще у меня сейчас нет времени на то, чтобы переживать из-за своего телефона.
Лиз подходит ко мне узнать, как я предпочла бы разложить приборы, на подносах в шатре или в подставках посреди каждого стола. Потом она спрашивает про Марни, и я говорю ей, что втайне надеюсь – она все-таки свяжется со мной по фейстайму сегодня же вечером, в какой-то момент праздника. Если я покажу ей наш сад, пусть и на экране, если она сама все увидит, она станет, по сути, частью всего этого.
Меня пронзает внезапная мысль: а что, если Марни уехала на уик-энд куда-то, где даже нет вайфая, как раз потому что ей нужна причина не выходить со мной на связь – ведь здесь будет Роб, и она опасается себя выдать. А может, что более вероятно, она просто не в силах смотреть Джесс в глаза и спрашивать, как у нее дела, когда сама спит с ее мужем. Я так злюсь на нее. Как она вообще могла? Как она могла связаться с Робом? Это до сих пор не укладывается у меня в голове. Я придумывала ей всевозможные оправдания, валила всю вину на Роба, убеждала себя, что он воспользовался ее доверчивостью, сыграл на ее уязвимости, поймал ее на крючок, словно рыбку, и медленно подтянул к себе. И все равно был какой-то момент, когда она сознательно переступила черту.