Однажды Джеймсон наткнулся на мать мальчика во дворе перед домом. Она несла сумки с покупками, а живот ее выглядел набухшим. Свернуть с дороги он бы не успел, поэтому просто улыбнулся ей — она сперва отвела взгляд, затем оглянулась.

— Вы же полицейский? — Она искала глазами форму или хотя бы значок.

— Да-да, просто патрулирую в штатском. Как поживаете?

Он взял у нее пакеты и поднялся с ней по лестнице. Она сказала, что будет очень рада снова стать матерью. Они такие милые, когда рождаются, — как щеночки.

— У вас есть дети? — спросила она, и он ответил, мол, нет, но он надеется, что когда-нибудь будут. Пожелал ей удачи.

В ту ночь он лег в постель не раздеваясь. Элис проснулась от того, что он плакал. От его рыданий сотрясался матрас. К тому моменту они уже пять лет как пытались завести ребенка. Он схватил жену в охапку — или это она схватила его, — осушил лицо, уткнувшись ей в волосы. Что толку сетовать на несправедливость жизни — и они давно решили этого не делать, но иногда…

Они могли найти себе сотню других занятий, да и у младшего брата Элис было три дочери, так что Джеймсоны часто присматривали за девочками. У старшей из них день рождения совпадал с днем рождения Грега; когда ей исполнялось десять, он потратил целый день, чтобы к семейному празднику установить садовый батут и привязать воздушные шарики к ножкам стульев. Это оказалось так утомительно, что, закончив, Джеймсон повалился на коврик. Элис стояла в дверях кухни с чашкой чая в руках и смеялась.

— Проще или сложнее, — спросила она, — чем собирать мебель по инструкции?

Она оставила чашку на пороге и, минуя его, вскарабкалась на батут. Запрыгала, рискуя упасть, с одной ноги на другую.

— Не смеши людей, — сказал он.

— Да ну, брось!

Они держались друг за друга, визжали и выдохлись в считаные секунды.

Всем очень понравился батут — для ребятишек, приходивших к ним в гости, он какое-то время неизменно становился центром внимания.

Когда девочки подросли, компания взрослых стала им не нужна, батут заржавел и каждую осень покрывался новым слоем опавших листьев.



Дело Грейси попало к Джеймсону, когда ему исполнилось пятьдесят. Был январь. Шляпу он давно уже не носил. Они с Элис только что вернулись с работы и снимали новогодние украшения. Этот процесс почему-то напрягал его, хотя наряжать дом в декабре ему нравилось. Разбирать елку, аккуратно укладывать игрушки обратно в коробки — для кого это все?

Они сели ужинать. Элис рассказывала о больничных делах, о новом парне их племянницы, о самом ужасном вызове за сегодня — и вдруг раздался телефонный звонок. Его просили срочно вернуться на работу — на совещание по новому делу.

Криминалисты прислали фотоснимки внутренних помещений дома, и главный инспектор «провел» их по всем комнатам.

Вот — тело отца. Здесь, в кроватке — мальчик Г; девочка Б и мальчик Б обнаружены в первой комнате наверху — прикованными. Криминалисты проведут раскопки в саду и исследуют фундамент дома, но это займет много времени. Дети, исходя из характера их травм, распределены по разным больницам; все они истощены, и все, за исключением двух мальчиков, находятся в критическом состоянии.

Семеро детей.

Джеймсон разглядывал снимки — комнаты разные, но везде одно и то же. Грязные ковры, мокрые матрасы, мешки с гнильем.

Он представил Элис — как она в своих очках для телевизора съежилась на диване.

— Звучит ужасно, — проговорила она перед тем, как он ушел. — Я тебя дождусь.

— Не нужно, Элис.

— Я все равно дождусь.

Главный инспектор сказал: у них две главные задачи. Первая — это сохранить улики; вторая — собрать показания свидетелей. Как это произошло; когда детей видели в последний раз; кто их друзья; где их родственники. Медицинские отчеты будут готовы завтра. Мать задержана. Нашлась их тетя, и она, кажется, хочет поговорить.

— Беседовать с детьми пока нельзя, — добавил он, и Джеймсон понял, что этот пункт вызывал разногласия и мнение их начальника было иным.

Джеймсону поручили побеседовать с Пэгги Грэйнджер.

— Через некоторое время вы сможете заняться девочкой А. Детский психолог уже изучает ее дело. Доктор Кэй. Не знаете ее? Молодая, но впечатляет. Мне уже приходилось с ней работать. Некоторые считают, что у нее новаторский подход.

— Девочка А, — повторил Джеймсон. — Та самая, которая сбежала?

Домой он вернулся за полночь.

Элис лежала на диване, горела лампа, а рядом, на ковре, стояли две чашки чая.

— Говорили мне: «Не выходи за полицейского», — пробормотала она. — И ведь были правы.

Джеймсон знал, что она думала об этом весь вечер, подыскивала слова, которые заставили бы его улыбнуться. Он приподнял ее ноги, сел на диван и положил их себе на колени.

— Мне как будто сто лет, — произнес он.

— А выглядишь на все двести семь… Ну как?

— Ужасно.


Элис потянулась, взяла кружку и подала ему.

— И негодяй уже мертв.

— Мне жаль, — сказала она.

— Помнишь, я плакал иногда по ночам? — спросил он. — Я всегда думал, что виной всему те ужасы, которых я насмотрелся. Все худшее, на что только способен человек…

— Ш-ш-ш. Не нужно, не…

— Так вот, — продолжил он. — На самом деле причина не в этом. Я плакал от облегчения, от благодарности. Понимаешь? За нас, за то, как мы живем.

В последующие месяцы он хорошо узнал доктора Кэй. Они вместе провели много часов в больнице, слушая истории худенькой, израненной девочки.

Бывали дни, когда ему становилось трудно даже смотреть на эту девочку и вместо этого он разглядывал свои записи или значки на экранах медицинских приборов — незнакомый, непонятный ему цифровой язык. Но девочка становилась все крепче, и, когда он начинал сомневаться в методах доктора Кэй, в ее выборе того, что озвучить, а о чем умолчать, психолог всегда напоминала ему об этом.

— Девочке А с каждым днем становится лучше, — говорила доктор Кэй. — Она мысленно уходит от того дома все дальше и дальше, и гораздо быстрее остальных. Вы разве не видите?

— Вижу, конечно.

— Тогда позвольте мне продолжать свою работу.

Когда все улики собрали и допросы завершили, его перекинули на другие дела, но он часто спрашивал о детях Грейси и не переставал следить за ходом их дела.

Однажды поздним вечером, когда он уже заканчивал работу, к нему пришла доктор Кэй. Была весна, бледный вечерний свет проскальзывал сквозь жалюзи. Он собирал сумку и уже представлял свою кровать: как она пахнет, постельное белье на ней, немного протертое, как он любил.

Тут же в памяти всплыли кровати на Мур Вудс-роуд. Доктор Кэй ждала его, сидя на дешевом пластиковом стуле, каждый штрих ее образа выпадал из окружающей обстановки: мягкость свитера, очки — «кошачьи глаза», сложенные на коленях руки с гламурным маникюром.

— Привет, Грег. — Она поднялась, чтобы обнять его.

— Кофе? — предложил он, и доктор Кэй кивнула, хотя они оба знали, что этот кофе она так и не выпьет.

Он провел ее в одну из комнат для допросов. Стоящие у стола стулья стояли в хаотичном порядке, как будто комнату покидали в спешке.

— Будь как дома, — сказал Джеймсон.

Стоя у кофемашины, он понял, что боится. Он готовился увидеть Кэй снова только в зале суда, на слушании дела Деборы Грейси. Джеймсон вытащил напиток, прежде чем аппарат закончил работать, и горячая вода обожгла ему руку.

— Как там они все? — спросил он, вернувшись. — Нормально?

Он поставил кофе на стол, доктор Кэй взяла один из теплых стаканчиков и ответила:

— Нормально. Ты, конечно, читал газеты: «О нынешнем местонахождении детей ничего не известно».

— Значит, их уже усыновили, — сказал Джеймсон. — А больше людям ничего и не нужно знать.

Он поднял свой стаканчик и произнес:

— Надеюсь, теперь они будут жить долго и счастливо — все без исключения!

— Одно исключение все же есть, — заметила доктор Кэй.

Она выдохнула и прикрыла глаза руками. Он придвинулся.

— Я решилась к тебе обратиться только из-за тех слов, которые ты говорил мне прежде. О том, что некоторые принимают как данность. О том, чего вы с женой, возможно, хотели бы.

Она прикрыла глаза, чтобы не смотреть на него. Лицо ее под ладонями выражало глубокую усталость, но в то же время решительность. Она точно знала, что делает.



Сейчас ему шестьдесят пять, и телефон снова звонит.

Джеймсон в саду, изучает воскресную газету. Элис лежит на траве и просматривает рубрику о путешествиях.

— Тебе ближе идти, — говорит она.

Он, ворча, поднимается, собирает телеса, вытряхивается из шезлонга. Считает звонки и сознает, что стал еще медлительнее. С каждым годом он добирается до трубки все дольше и дольше.

— Алло? Алло, Папа? — говорю я.

— Лекс! Мы волновались.