– Мы верим в Святую Троицу – Отца, Сына и Святого Духа. Верим, что Христос умер на кресте за наши грехи. Верим, что в смерти Христа есть прощение грехов. Верим, что вместе с Христом как нашим Господом и Спасителем мы получаем дар Святого Духа, который наставит нас на истину и предстоит за нас перед Отцом. Мы верим в Библию как высшее слово Божье. Вот основные положения нашей веры, – вот уж не думала, что мне понадобится делиться благой вестью в зале суда. Что бы ни происходило на этом странном слушании, Бог действовал, следуя неисповедимыми путями.
Адвокат еще не закончил допрос.
– Вы верите, что должны исповедоваться в своих грехах?
– Да, верю.
– Вы говорили Карен Бауэр о принципах, которых придерживается ваша религия?
– Да.
– И обсуждали их с ней?
– Да.
– И молились с ней?
– Да.
– И советовали ей просить о прощении?
– Да.
Что он делает? Пытается сравнить отпущение грехов с помилованием преступника? Не может быть! Он считает, будто бы я уверяла Карен, что ее помилуют, если она мне во всем признается? Прощение грехов не означает, что мы избежим последствий. Я не знала, к чему он клонит. И вдруг допрос остановили. Судья. Он хотел меня о чем-то спросить. Интересно, я сейчас буду говорить для суда? Или для него лично?
– Позвольте прервать вас, если можно. Терпеть не могу прерывать кого бы то ни было, но хотелось бы поконкретнее: ваша церковь верит в то, что рукоположенный пастор может не дать отпущение? – Он подался вперед и посмотрел мне в глаза. Он правда хотел это знать.
– Да, – ответила я и улыбнулась ему. В сердце пришла легкость и радость. Наконец-то! Я поделилась своей верой! Но дальнейшее оказалось для меня полной неожиданностью.
Адвокат защиты спросил:
– Вы заинтересованы в том, чтобы Карен получила длительный тюремный срок?
– Заинтересована ли я?
На что он намекает? Пытается манипулировать? Я быстро вознесла молитву. – Ну как же, – адвокат слегка повысил голос. – Ведь пока моя клиентка в тюрьме, у нее нет никаких шансов вернуть себе Кортни, так?
Сердце гулко забилось. Неужели он и вправду считает, что я добилась удочерения с помощью уловки, воспользовалась признанием Карен как инструментом давления, чтобы удочерить Кортни? В груди будто вспыхнуло пламя. Он понятия не имел, что на самом деле происходило во мне, суд – не то место, чтобы изливать душу, особенно когда адвокат пытается дискредитировать меня. Мне следовало помнить, в каком он положении. Он просто делает свою работу, и при этом происходит искажение истины.
– Удочерение Кортни состоялось в мае текущего года?
– Да, – мне пришлось слегка подвигать челюстью, чтобы не говорить сквозь стиснутые зубы.
– Именно в то время вы написали Карен о том, что удочерение состоялось и больше ей беспокоиться ни о чем?
Не зная, какую информацию он считает потенциально негативной, я напряглась всем телом в ожидании, какие мои действия он может представить в неверном свете.
– Может быть. Конкретно не помню, но я могла сказать и так.
– Уверяю, я дословно процитировал ваши слова. Разрешите показать вам письмо, – он взял два листка бумаги, лежащие на углу стола, за которым сидели Карен и ее второй адвокат, подал мне и попросил прочитать отмеченные абзацы. Закончив читать, я подняла голову, посмотрела на адвоката и кивнула. Мне потребовались все силы, чтобы подавить усмешку. Фарс какой-то. В письме не было ничего хоть сколько-нибудь сомнительного. Я просто рассказывала, как проходит процедура удочерения, и сообщала Карен, что связалась с юристом, который согласился помочь. Я отдала письмо обратно адвокату.
Его голос зазвучал строго:
– Эти письма написали вы?
– Безусловно.
– Скорее всего, вам известно, что одна из задач Карен Бауэр и цель ее жизни – вернуть себе детей. Это так?
Какой смысл спрашивать такое?
– Да.
– А если она в тюрьме, у нее нет никаких шансов получить Кортни обратно, верно?
– Видимо, да.
Я была в замешательстве. Вопросы мячиком для пинг-понга метались от отпущения грехов к удочерению и обратно. Вывод напрашивался сам собой: защита стремится дискредитировать меня как возможного свидетеля, выставить меня манипулятором, доказать, что я воспользовалась своим положением тюремного капеллана, чтобы удочерить ребенка Карен. Имея пятерых родных детей, я вряд ли могла сойти за человека, отчаянно нуждавшегося в еще одном ребенке. Призыв к удочерению исходил от Бога. Но мне не дали возможности опровергнуть инсинуации адвоката, создающие превратные представления обо мне.
Адвокат, явно раздраженный, вернулся на свое место.
– Благодарю. У меня больше нет вопросов.
Меня вновь передали обвинителю для краткого повторного и перекрестного допроса.
А потом вдруг вопросы закончились.
И вместе с ними закончилось и слушание.
Или, по крайней мере, та его часть, к которой имела отношение я.
Судебный пристав вывел Карен в ту же дверь, откуда она появилась больше часа назад. Обвинитель обратился к судье с просьбой отпустить меня из зала суда и избавить от обязательств, налагаемых повесткой. Я сошла с трибуны, прошла по залу и села рядом с Шарлин.
Судье еще предстояло решить, вызывать меня свидетелем или нет. А я невольно чувствовала себя обманутой, как будто кто-то должен был что-то мне объяснить или помочь с выводами. Но, очевидно, ждать объяснений мне не следовало.
– Надеюсь, я поступила так, как хотел Бог, – шепнула я Шарлин.
– Ты сказала правду. А что решит судья – это его дело.
По дороге домой я боролась с собой. Мне казалось, что меня оскорбили, измучили и использовали. А я с самого начала пыталась только следовать призывам Бога и служить Карен – несмотря на то что она убила милую малышку Ханну. И за это меня притащили в суд, где не поскупились на грязные намеки на мой счет. С другой стороны, я твердо стояла на своем, несмотря на до отказа натянутые нервы, и даже сумела поделиться благой вестью с присутствующими в зале суда. Бог вновь доказал, что Он заслуживает доверия.
Через несколько дней после слушания я отправилась в тюрьму к Карен. Ее привезли в Каспер на очередные встречи с адвокатами. Я спросила прямо: зачем мое свидетельство в суде? Она сказала, что качество записи ее признания в присутствии полиции оставляет желать лучшего. Запись недостаточно отчетлива, чтобы служить доказательством.
В тот момент я и поняла, почему именно я – главная надежда обвинителя… или наибольшая угроза для защиты. Но я так и не знала, вызовут ли меня свидетельствовать на суде над Карен. Все, что мне оставалось, – надеяться, что этого не произойдет. Жизнь и смерть Карен зависели от моих слов! Сама мысль об этом была невыносима!
23. Неизведанные территории
Переезд с нашей Гуз-Эгг-роуд в Аризону вызывал у всей семьи противоречивые чувства. Да, хорошо было очутиться подальше от судебных слушаний, новостных сюжетов о смерти Ханны и приближающемся суде над Карен. Но прощание с родным городом и домом, хранившим столько добрых воспоминаний о нашей семье и подопечных, надрывало нам душу.
В октябре 1999 года мы прибыли в Аризону и все вшестером поселились в квартире с двумя спальнями неподалеку от Финикса в ожидании, когда достроят купленный нами дом. Чарльз спал на диване, Сэди и Хелен занимали одну спальню, а мы с Элом и Кортни – вторую. Жилье было уютным, но далеко не идеальным. Единственным плюсом оказался бассейн, которому искренне радовались дети. Правда, казалось немного странным купаться в октябре. Мне не хватало осенней свежести и ярких красок Каспера.
Аризона окунула нас в совсем иной образ жизни. Мы научились ждать муссонных дождей вместо ледяных метелей, мало-помалу приспособились к палящему зною взамен лютых морозов. Поездка по пробкам через город занимала не десять минут, а час. Вместо того чтобы спокойно катиться по тихому шоссе 220 вдоль реки Норт-Платт до Каспера, мы каждое утро слушали новости об очередных ДТП, чтобы знать заранее, каким объездным путем добираться до Финикса.
Наш дом, достроенный перед самым Рождеством, находился в городке под названием Сюрпрайз. Подходящее название – если учесть, сколько подарков нам еще преподнесла жизнь.
Дом был красивый. Все расположились в отдельных комнатах. Сэди уехала в Каспер – жить у подруги и заканчивать школу со своим классом.
На праздниках мне недоставало большой елки, которую мы обычно ставили дома и украшали. Однако оказалось, что можно обмотать гирляндами и кактус сагуаро, если все делать аккуратно. Праздники без снега, нашей церкви и друзей подпортили нам настроение. Но мы нашли церковь в Эрроухэде, сразу по прибытии – и у нас снова появились и слово Божье, и новые друзья.
А в декабре нам был преподнесен потрясающий рождественский сюрприз. Пришло письмо от Карен. Судья постановил, что смерть Ханны не имела предумышленного характера – и Карен не грозила высшая мера! Она пошла на сделку со следствием, признала вину, чтобы не втягивать родных в затяжные судебные разбирательства, которые причинили бы им только страдания и боль. Так все наконец решилось. Карен получила пожизненный срок.
Узнав, что ее не казнят, я вздохнула с облегчением. Я уже видела свидетельства ее медленного, но неуклонного духовного роста. С разрешения тюремного начальства несколько месяцев тому назад я подарила ей Библию в кожаном переплете с именным оттиском. Она читала ее и в письмах задавала мне все больше вопросов о Боге.
Я обрадовалась и тому, что когда-нибудь мне не придется объяснять нашей дорогой Кортни, что ее родную мать казнили. Разумеется, я понятия не имела, в каком возрасте Кортни узнает обстоятельства ее удочерения и как отреагирует на страшную истину об убийстве ее сестры, но почему-то мне казалось, что, если Карен останется в живых, сохранятся шансы на счастливый финал всей этой истории – истории, которую продолжал писать Бог. Когда Он выступает автором, надежда есть всегда.
И, наконец, я с радостью поняла, что меня не вызовут свидетелем в суд. С тех пор как я узнала, что запись признания Карен не годится в качестве доказательства, я беспокоилась, что подробное признание Карен, которое выслушала я, обречет ее на смерть. Теперь же, когда эта тяжесть была снята с моей души, я молилась, ликовала и благодарила Бога.
С началом нового года я решила записаться на курсы при Баптистском университете Уэйленда. Он находился в нескольких километрах от нашего дома. Я с радостью взялась за учебу: мне хотелось получить диплом и участвовать в работе тюремной системы в качестве полноправного капеллана. К этой работе меня побудили отношения с Карен: яснее, чем когда-либо прежде, я осознала, как Бог способен достучаться до сердца заключенных. Мне хотелось участвовать в Его деяниях, совершаемых за колючей проволокой. Занятия проходили по вечерам, когда семья была дома, и за годовалой Кортни могли присмотреть Эл и старшие дети.
Мне казалось, что я уже заслужила диплом магистра практического смирения перед Божьей волей. Родитель в патронатной семье смиряется и отрекается от себя все время – ради детей. Я чувствовала, что за годы возросла духовно, я жертвовала собой ради юных сердец, через меня они познавали послушание, упование, дисциплину и любовь. Я сама укреплялась в послушании Богу и уповании на Него, училась ценить дисциплину и милость Господню, и моя любовь к Нему стала глубже.
Тот день, когда я оторвала от себя перепуганную Ханну и оставила ее в доме матери, чуть не уничтожил меня. Миг, когда я рассталась с ней и уехала прочь, стал единственной в своем роде вехой на моем пути к смирению. Я была послушна и полагалась только на Господа: урок был усвоен. Вот чему я продолжала учиться в те долгие месяцы, когда беспомощно пыталась убедиться, что с Ханной все хорошо. Эти попытки привели меня к более высокой степени смирения, – к смирению непрестанному, мучительному, которому предстояло остаться со мной навсегда. Безусловно, я усвоила о смирении все, чему должен был научить меня Господь.
Но как выяснилось – нет. Бог призвал меня пережить смерть Ханны и подчиниться Его воле – навещать ее мать и убийцу, говорить ей о благой вести, являть ей безусловную любовь Божию и при этом бороться с горечью и страдать от горя, рвущего душу. Я училась непреходящему смирению и в своих крепнущих отношениях с Карен. Я узнавала, что горе, вверенное Богу, – еще одна форма смирения. Передо мной стоял выбор: восстать против Бога за зверское убийство Ханны – или вручить мое растерзанное сердце Богу, который отдал собственного Сына, чтобы тот принял муки и умер за меня. Я выбрала последнее и открыла для себя доброту Господа, не похожую ни на какую другую.
Тот день, когда я оторвала от себя перепуганную Ханну и оставила ее в доме матери, чуть не уничтожил меня
Я совладала с этим законом смирения, с уверенностью думала я. Я не допущу ненужных шагов. Я справлюсь.
Вот тогда-то и началась череда событий, которые потребовали еще более глубокого смирения.
Через несколько недель после того, как Сэди вернулась в Каспер, у Хелен диагностировали остеосаркому. Эта раковая опухоль в ноге требовала химиотерапии и в конечном счете операции. В раннем возрасте Хелен перенесла лейкемию, и мы всегда знали, что она предрасположена к онкологии. И все же мы надеялись и молились о том, чтобы больше никогда не слышать слово «рак» рядом с ее именем. В тот вечер, когда позвонил врач, плакали мы все.
В первый день в больнице я улыбнулась ей и сказала: «Ну что же, похоже, мы вернулись к больничному служению!» Она хорошо помнила времена, когда болела лейкемией, и мы понимали, что у нас впереди еще один трудный путь. Но мы вместе заполняли свои дни тем, что делились нашей верой с другими детьми и родителями, ведущими борьбу с болезнями.
Эл работал в спорткомплексе «Пеория» – на тренировочной базе бейсбольных команд, «Сан-Диего Падрес» и «Маринерс» из Сиэтла. Работал он подолгу. Он очутился в совсем ином мире и каждое утро, собираясь, надевал вместо рубашки с галстуком тенниску и шорты-бермуды. Днем я оставалась дома с Кортни, а вечером, покормив семью ужином, ходила на свои курсы.
Адвокат еще не закончил допрос.
– Вы верите, что должны исповедоваться в своих грехах?
– Да, верю.
– Вы говорили Карен Бауэр о принципах, которых придерживается ваша религия?
– Да.
– И обсуждали их с ней?
– Да.
– И молились с ней?
– Да.
– И советовали ей просить о прощении?
– Да.
Что он делает? Пытается сравнить отпущение грехов с помилованием преступника? Не может быть! Он считает, будто бы я уверяла Карен, что ее помилуют, если она мне во всем признается? Прощение грехов не означает, что мы избежим последствий. Я не знала, к чему он клонит. И вдруг допрос остановили. Судья. Он хотел меня о чем-то спросить. Интересно, я сейчас буду говорить для суда? Или для него лично?
– Позвольте прервать вас, если можно. Терпеть не могу прерывать кого бы то ни было, но хотелось бы поконкретнее: ваша церковь верит в то, что рукоположенный пастор может не дать отпущение? – Он подался вперед и посмотрел мне в глаза. Он правда хотел это знать.
– Да, – ответила я и улыбнулась ему. В сердце пришла легкость и радость. Наконец-то! Я поделилась своей верой! Но дальнейшее оказалось для меня полной неожиданностью.
Адвокат защиты спросил:
– Вы заинтересованы в том, чтобы Карен получила длительный тюремный срок?
– Заинтересована ли я?
На что он намекает? Пытается манипулировать? Я быстро вознесла молитву. – Ну как же, – адвокат слегка повысил голос. – Ведь пока моя клиентка в тюрьме, у нее нет никаких шансов вернуть себе Кортни, так?
Сердце гулко забилось. Неужели он и вправду считает, что я добилась удочерения с помощью уловки, воспользовалась признанием Карен как инструментом давления, чтобы удочерить Кортни? В груди будто вспыхнуло пламя. Он понятия не имел, что на самом деле происходило во мне, суд – не то место, чтобы изливать душу, особенно когда адвокат пытается дискредитировать меня. Мне следовало помнить, в каком он положении. Он просто делает свою работу, и при этом происходит искажение истины.
– Удочерение Кортни состоялось в мае текущего года?
– Да, – мне пришлось слегка подвигать челюстью, чтобы не говорить сквозь стиснутые зубы.
– Именно в то время вы написали Карен о том, что удочерение состоялось и больше ей беспокоиться ни о чем?
Не зная, какую информацию он считает потенциально негативной, я напряглась всем телом в ожидании, какие мои действия он может представить в неверном свете.
– Может быть. Конкретно не помню, но я могла сказать и так.
– Уверяю, я дословно процитировал ваши слова. Разрешите показать вам письмо, – он взял два листка бумаги, лежащие на углу стола, за которым сидели Карен и ее второй адвокат, подал мне и попросил прочитать отмеченные абзацы. Закончив читать, я подняла голову, посмотрела на адвоката и кивнула. Мне потребовались все силы, чтобы подавить усмешку. Фарс какой-то. В письме не было ничего хоть сколько-нибудь сомнительного. Я просто рассказывала, как проходит процедура удочерения, и сообщала Карен, что связалась с юристом, который согласился помочь. Я отдала письмо обратно адвокату.
Его голос зазвучал строго:
– Эти письма написали вы?
– Безусловно.
– Скорее всего, вам известно, что одна из задач Карен Бауэр и цель ее жизни – вернуть себе детей. Это так?
Какой смысл спрашивать такое?
– Да.
– А если она в тюрьме, у нее нет никаких шансов получить Кортни обратно, верно?
– Видимо, да.
Я была в замешательстве. Вопросы мячиком для пинг-понга метались от отпущения грехов к удочерению и обратно. Вывод напрашивался сам собой: защита стремится дискредитировать меня как возможного свидетеля, выставить меня манипулятором, доказать, что я воспользовалась своим положением тюремного капеллана, чтобы удочерить ребенка Карен. Имея пятерых родных детей, я вряд ли могла сойти за человека, отчаянно нуждавшегося в еще одном ребенке. Призыв к удочерению исходил от Бога. Но мне не дали возможности опровергнуть инсинуации адвоката, создающие превратные представления обо мне.
Адвокат, явно раздраженный, вернулся на свое место.
– Благодарю. У меня больше нет вопросов.
Меня вновь передали обвинителю для краткого повторного и перекрестного допроса.
А потом вдруг вопросы закончились.
И вместе с ними закончилось и слушание.
Или, по крайней мере, та его часть, к которой имела отношение я.
Судебный пристав вывел Карен в ту же дверь, откуда она появилась больше часа назад. Обвинитель обратился к судье с просьбой отпустить меня из зала суда и избавить от обязательств, налагаемых повесткой. Я сошла с трибуны, прошла по залу и села рядом с Шарлин.
Судье еще предстояло решить, вызывать меня свидетелем или нет. А я невольно чувствовала себя обманутой, как будто кто-то должен был что-то мне объяснить или помочь с выводами. Но, очевидно, ждать объяснений мне не следовало.
– Надеюсь, я поступила так, как хотел Бог, – шепнула я Шарлин.
– Ты сказала правду. А что решит судья – это его дело.
По дороге домой я боролась с собой. Мне казалось, что меня оскорбили, измучили и использовали. А я с самого начала пыталась только следовать призывам Бога и служить Карен – несмотря на то что она убила милую малышку Ханну. И за это меня притащили в суд, где не поскупились на грязные намеки на мой счет. С другой стороны, я твердо стояла на своем, несмотря на до отказа натянутые нервы, и даже сумела поделиться благой вестью с присутствующими в зале суда. Бог вновь доказал, что Он заслуживает доверия.
Через несколько дней после слушания я отправилась в тюрьму к Карен. Ее привезли в Каспер на очередные встречи с адвокатами. Я спросила прямо: зачем мое свидетельство в суде? Она сказала, что качество записи ее признания в присутствии полиции оставляет желать лучшего. Запись недостаточно отчетлива, чтобы служить доказательством.
В тот момент я и поняла, почему именно я – главная надежда обвинителя… или наибольшая угроза для защиты. Но я так и не знала, вызовут ли меня свидетельствовать на суде над Карен. Все, что мне оставалось, – надеяться, что этого не произойдет. Жизнь и смерть Карен зависели от моих слов! Сама мысль об этом была невыносима!
23. Неизведанные территории
Переезд с нашей Гуз-Эгг-роуд в Аризону вызывал у всей семьи противоречивые чувства. Да, хорошо было очутиться подальше от судебных слушаний, новостных сюжетов о смерти Ханны и приближающемся суде над Карен. Но прощание с родным городом и домом, хранившим столько добрых воспоминаний о нашей семье и подопечных, надрывало нам душу.
В октябре 1999 года мы прибыли в Аризону и все вшестером поселились в квартире с двумя спальнями неподалеку от Финикса в ожидании, когда достроят купленный нами дом. Чарльз спал на диване, Сэди и Хелен занимали одну спальню, а мы с Элом и Кортни – вторую. Жилье было уютным, но далеко не идеальным. Единственным плюсом оказался бассейн, которому искренне радовались дети. Правда, казалось немного странным купаться в октябре. Мне не хватало осенней свежести и ярких красок Каспера.
Аризона окунула нас в совсем иной образ жизни. Мы научились ждать муссонных дождей вместо ледяных метелей, мало-помалу приспособились к палящему зною взамен лютых морозов. Поездка по пробкам через город занимала не десять минут, а час. Вместо того чтобы спокойно катиться по тихому шоссе 220 вдоль реки Норт-Платт до Каспера, мы каждое утро слушали новости об очередных ДТП, чтобы знать заранее, каким объездным путем добираться до Финикса.
Наш дом, достроенный перед самым Рождеством, находился в городке под названием Сюрпрайз. Подходящее название – если учесть, сколько подарков нам еще преподнесла жизнь.
Дом был красивый. Все расположились в отдельных комнатах. Сэди уехала в Каспер – жить у подруги и заканчивать школу со своим классом.
На праздниках мне недоставало большой елки, которую мы обычно ставили дома и украшали. Однако оказалось, что можно обмотать гирляндами и кактус сагуаро, если все делать аккуратно. Праздники без снега, нашей церкви и друзей подпортили нам настроение. Но мы нашли церковь в Эрроухэде, сразу по прибытии – и у нас снова появились и слово Божье, и новые друзья.
А в декабре нам был преподнесен потрясающий рождественский сюрприз. Пришло письмо от Карен. Судья постановил, что смерть Ханны не имела предумышленного характера – и Карен не грозила высшая мера! Она пошла на сделку со следствием, признала вину, чтобы не втягивать родных в затяжные судебные разбирательства, которые причинили бы им только страдания и боль. Так все наконец решилось. Карен получила пожизненный срок.
Узнав, что ее не казнят, я вздохнула с облегчением. Я уже видела свидетельства ее медленного, но неуклонного духовного роста. С разрешения тюремного начальства несколько месяцев тому назад я подарила ей Библию в кожаном переплете с именным оттиском. Она читала ее и в письмах задавала мне все больше вопросов о Боге.
Я обрадовалась и тому, что когда-нибудь мне не придется объяснять нашей дорогой Кортни, что ее родную мать казнили. Разумеется, я понятия не имела, в каком возрасте Кортни узнает обстоятельства ее удочерения и как отреагирует на страшную истину об убийстве ее сестры, но почему-то мне казалось, что, если Карен останется в живых, сохранятся шансы на счастливый финал всей этой истории – истории, которую продолжал писать Бог. Когда Он выступает автором, надежда есть всегда.
И, наконец, я с радостью поняла, что меня не вызовут свидетелем в суд. С тех пор как я узнала, что запись признания Карен не годится в качестве доказательства, я беспокоилась, что подробное признание Карен, которое выслушала я, обречет ее на смерть. Теперь же, когда эта тяжесть была снята с моей души, я молилась, ликовала и благодарила Бога.
С началом нового года я решила записаться на курсы при Баптистском университете Уэйленда. Он находился в нескольких километрах от нашего дома. Я с радостью взялась за учебу: мне хотелось получить диплом и участвовать в работе тюремной системы в качестве полноправного капеллана. К этой работе меня побудили отношения с Карен: яснее, чем когда-либо прежде, я осознала, как Бог способен достучаться до сердца заключенных. Мне хотелось участвовать в Его деяниях, совершаемых за колючей проволокой. Занятия проходили по вечерам, когда семья была дома, и за годовалой Кортни могли присмотреть Эл и старшие дети.
Мне казалось, что я уже заслужила диплом магистра практического смирения перед Божьей волей. Родитель в патронатной семье смиряется и отрекается от себя все время – ради детей. Я чувствовала, что за годы возросла духовно, я жертвовала собой ради юных сердец, через меня они познавали послушание, упование, дисциплину и любовь. Я сама укреплялась в послушании Богу и уповании на Него, училась ценить дисциплину и милость Господню, и моя любовь к Нему стала глубже.
Тот день, когда я оторвала от себя перепуганную Ханну и оставила ее в доме матери, чуть не уничтожил меня. Миг, когда я рассталась с ней и уехала прочь, стал единственной в своем роде вехой на моем пути к смирению. Я была послушна и полагалась только на Господа: урок был усвоен. Вот чему я продолжала учиться в те долгие месяцы, когда беспомощно пыталась убедиться, что с Ханной все хорошо. Эти попытки привели меня к более высокой степени смирения, – к смирению непрестанному, мучительному, которому предстояло остаться со мной навсегда. Безусловно, я усвоила о смирении все, чему должен был научить меня Господь.
Но как выяснилось – нет. Бог призвал меня пережить смерть Ханны и подчиниться Его воле – навещать ее мать и убийцу, говорить ей о благой вести, являть ей безусловную любовь Божию и при этом бороться с горечью и страдать от горя, рвущего душу. Я училась непреходящему смирению и в своих крепнущих отношениях с Карен. Я узнавала, что горе, вверенное Богу, – еще одна форма смирения. Передо мной стоял выбор: восстать против Бога за зверское убийство Ханны – или вручить мое растерзанное сердце Богу, который отдал собственного Сына, чтобы тот принял муки и умер за меня. Я выбрала последнее и открыла для себя доброту Господа, не похожую ни на какую другую.
Тот день, когда я оторвала от себя перепуганную Ханну и оставила ее в доме матери, чуть не уничтожил меня
Я совладала с этим законом смирения, с уверенностью думала я. Я не допущу ненужных шагов. Я справлюсь.
Вот тогда-то и началась череда событий, которые потребовали еще более глубокого смирения.
Через несколько недель после того, как Сэди вернулась в Каспер, у Хелен диагностировали остеосаркому. Эта раковая опухоль в ноге требовала химиотерапии и в конечном счете операции. В раннем возрасте Хелен перенесла лейкемию, и мы всегда знали, что она предрасположена к онкологии. И все же мы надеялись и молились о том, чтобы больше никогда не слышать слово «рак» рядом с ее именем. В тот вечер, когда позвонил врач, плакали мы все.
В первый день в больнице я улыбнулась ей и сказала: «Ну что же, похоже, мы вернулись к больничному служению!» Она хорошо помнила времена, когда болела лейкемией, и мы понимали, что у нас впереди еще один трудный путь. Но мы вместе заполняли свои дни тем, что делились нашей верой с другими детьми и родителями, ведущими борьбу с болезнями.
Эл работал в спорткомплексе «Пеория» – на тренировочной базе бейсбольных команд, «Сан-Диего Падрес» и «Маринерс» из Сиэтла. Работал он подолгу. Он очутился в совсем ином мире и каждое утро, собираясь, надевал вместо рубашки с галстуком тенниску и шорты-бермуды. Днем я оставалась дома с Кортни, а вечером, покормив семью ужином, ходила на свои курсы.