17. Разрисованный камень




Где-то в полдень позвонила адвокат. Слушание назначили на следующее утро, на десять часов, в кабинете судьи. УДС определенно попытается отвоевать опеку. Я не рвалась в судебные сражения против бывших союзников, но, слава богу, хоть ждать уже не придется.

День был полон забот: развезти детей, отработать в «Миссии спасения»… На ужин я привезла детям пиццу, чтобы самой успеть проведать Карен. Хелен и Чарльз с восторгом восприняли новость о малышке, Сэди вела себя тихо и сдержанно. Я позвонила Элу. Он пожалел, что его нет рядом, но обещал молиться за успех слушаний. Убедившись, что у детей все в порядке, я поцеловала их и уехала в больницу.

Надеясь на этот раз как следует разглядеть малышку, я всмотрелась в спящих младенцев. Они спали в ряд за смотровым окном детской. Мягкие каштановые волосы и пухлые щечки – вот и все, что мне удалось увидеть. На кроватке новорожденной девочки значилась фамилия Бауэр. Светло-зеленым больничным одеяльцем ее спеленали туго, как буррито. Реснички были длинными, пушистыми. Порой малышка причмокивала крошечными губками. Я невольно заулыбалась. Малышке явно снилась еда.

– Прошу прощения, – обратилась я к медсестре у поста, – вы не подскажете, в какой палате Карен Бауэр?

Женщина подняла на меня глаза, очки для чтения съехали ей на кончик носа.

– Она в отдельной палате возле детской. Только предупредите дежурную сестру. Вы капеллан из тюрьмы? Она говорила, что вы, скорее всего, придете.

Хорошо, что меня ждали!

– Мы понимаем, что у вас есть право навещать ее. Вы же знаете, она под надзором, – женщина улыбнулась и снова застучала по клавиатуре.

Я вошла в детскую палату. Дежурная сестра что-то записывала в папку.

– Вам помочь? – спросила она.

– Мне сказали, вы могли бы показать, где Карен Бауэр. Я к ней с посещением.

– Вы капеллан?

Я кивнула.

Ее руки были заняты, поэтому она мотнула головой, указывая на дверь рядом со мной.

– Открывайте. Она там.

Комната была размерами немногим больше кровати, на которой лежала Карен. Небольшая полка с раковиной и реанимационной аппаратурой придавала помещению тесный и стерильный вид. Я тихонько закрыла дверь за собой и на цыпочках подошла к кровати справа. Карен спала, ее левое запястье было пристегнуто наручником к бортику кровати.

Вот, значит, как? Они что, думают, что она способна сбежать сразу после кесарева? Мне пришлось напомнить себе, что она созналась в убийстве, и меры предосторожности необходимы. Несколько минут я смотрела, как она спит. Прежде чем разбудить ее, я вспомнила, что однажды прочла на табличке в христианской школе моих детей: «Грех всегда уводит тебя дальше, обходится дороже, держит дольше, чем ты того хочешь». Карен воплотила этот принцип в жизнь и теперь должна была расплачиваться до конца своих дней. А мне оставалось только подарить ей несколько лишних минут сна и отдыха от последствий.

Вдруг я поняла: сражаться с грехом Карен – не мое дело. Мне хватает и собственных. Подобно апостолу Павлу, я делала то, чего не хотела, и не делала того, что должна была. Но Бог обещал простить и Карен, и меня – простить и очистить от всякой неправды. Мне надлежало помнить об этом.

Карен глубоко вздохнула. Она просыпалась. Приподнялись веки. Она слабо улыбнулась мне, попыталась повернуться, опираясь правой рукой, но это ей удалось с трудом: левая рука в наручнике была почти неподвижна.

– Ой! – Она отклонилась вбок. – Забыла про швы!

Она слабо засмеялась.

– Как себя чувствуете? – шепотом спросила я.

– Кажется, ничего, – она приподнялась на левом локте, пытаясь устроиться поудобнее. – Проспала почти весь день. Не знаю, что они сделали, но я полностью отключилась. Который теперь час?

Я оглядела палату. Часов здесь не оказалось. Припоминая, когда выехала из дома, я предположила:

– Наверное, где-то полвосьмого вечера.

– Вам удалось увидеть ее? Я еще не видела. Мне ее не приносят, я под строгим надзором. Перед кесаревым меня привязали за обе руки, а потом дали наркоз. Я была без сознания, поэтому не видела ее. А я просто хотела взять ее на минутку. Не знаю, когда меня отправят обратно в тюрьму, но вряд ли продержат здесь долго. Вот бы повидать ее перед отъездом!

Как мать, я искренне сочувствовала ей. Я представить себе не могла, что было бы со мной, если бы я не могла увидеть моего малыша или взять его на руки. Но таковы были правила. Не следовало рассчитывать на жалость к матери, родившей ребенка уже после того, как убила другого.

– А про имя вы уже подумали? – спросила я, чтобы перевести разговор на какой-нибудь позитив.

– Мне очень нравится имя Кортни. А вам? – Лицо Карен будто посветлело.

– Прелестное имя. А второе?

– Я думала доверить выбор вам. Вы же должны поучаствовать. Хотя бы отчасти.

– Мне нравятся имена Грейс, Фейт или Хоуп*, – сказала я. – Они полны смысла. Любое из них скажет, что именно Бог привнес в нашу жизнь с рождением этой девочки.

Вдруг я поняла: сражаться с грехом Карен – не мое дело. Мне хватает и собственных




– Милость, вера, надежда? – задумалась Карен. – Мне нравится Фейт. Кортни Фейт. Главное – это ведь вера в то, что Бог способен сотворить и сотворит в нашей жизни, вам не кажется?

Неужели Карен уже обратилась сердцем к Господу? Слова о Боге и вере я услышала от нее впервые, если не считать случая, когда мы говорили о нашем прощении. В тот миг я дерзнула поверить, что она действительно начинает прислушиваться к Богу и отзываться на Его голос.

– Значит, Фейт!

Мы улыбнулись. Как бы велика или мала ни была наша вера, тем вечером она казалась громадной. Кортни Фейт пришла в мир и принесла нам жизнь и радость.

Как ни жаль было прерывать радостную минуту, требовалось еще поговорить с Карен о завтрашнем дне.

– Судебное слушание в десять. Помолимся прямо сейчас – о воле Божьей и о том, чтобы судья решил, что будет лучше для Кортни? – Я протянула руки ладонями вверх, чтобы взять за руки Карен. Она протянула правую руку поперек все еще вздутого живота и раскрыла ладонь левой, прикованной к кровати.

– Дорогой Отец Небесный, со смиренным сердцем мы предстаем перед тобой. И просим простить нам наши грехи и выслушать нашу общую молитву за будущее Кортни Фейт. Мы молим: открой сердце и разум судьи, дай ему услышать истину. Даруй ему мудрость решить все так, как будет лучше для Кортни. Помоги нам смириться с этим решением и поверить в то, что Тебе известно будущее этой новой жизни, как и то, что именно лучше для нее. Преображай и впредь сердце Карен, помоги ей познать Тебя как ее Господа и Спасителя и вверить Тебе свою жизнь. Благодарим тебя, Отец. Аминь.

Мы закончили молиться, и в палату вошла медсестра – записать жизненные показатели Карен. Я решила, что самое время уйти.

– Если получится, я расскажу вам обо всем, что случится завтра. Если нет, вас наверняка будет держать в курсе наш адвокат, – я пожала руку Карен. Она кивнула и ответила на пожатие. Меня поразила нежность, которую я чувствовала к этой женщине: Бог преобразил мое сердце.

Пока я ехала домой, небо потемнело. Над горой Каспер сгустились тучи, предвещая снег. Пока я была у Карен, легкий дождь увлажнил шоссе. Над дорогой плыл туман, сотканный теплом уходящего дня и прохладным воздухом с гор. Как и весна, осень в Вайоминге непредсказуема: завтра можно было ожидать как солнца, так и метели. В любом случае, самым уместным в суде я сочла свой черный костюм – платье с жакетом и туфли-лодочки.

Почти весь вечер я составляла план на следующий день. Сэди отвезет детей в школу и заберет из школы. Я поеду на «скунсовозе». Да, вид у него неказистый, передачи переключать непросто, но старый грузовичок исправен и надежен. Именно он вытаскивал остальные машины из снега и грязи. И неизменно заводился даже на холоде.

Утром я встретила Сэди у входной двери с ключами от машины.

– Не знаю, что сегодня будет, – сказала я, обняв ее и усадив ее, Хелен и Чарльза в машину. – Отвези детей в школу и забери их вовремя. К началу дня уже будет ясно, привезу я сегодня ребенка или нет. Я позвоню с работы, сообщу, если что-то изменится.

Черное платье, медные пуговицы, черные туфли-лодочки – одежда придавала мне уверенности, чтобы предстать перед судьей. Прежде чем сесть за руль «скунсовоза», я пристегнула ремнями двух подопечных детей, из которых одному исполнилось всего несколько месяцев, и поехала в город вслед за Сэди. К половине девятого всех детей развезли по местам.

Как бы глупо я ни чувствовала себя от таких мыслей, мне не хотелось, чтобы меня видели в городе за рулем «скунсовоза» – не более чем моей дочери хотелось приезжать на нем в свою старшую школу. Я надела темные очки и по боковым аллейкам выехала к старому оштукатуренному зданию вайомингской «Миссии спасения» в центре города.

Грузовичок перевалился через бордюр, выкатился на парковку и остановился. Так достойно, как только могла в классическом наряде и чулках, я открыла дверь машины, повернулась на сиденье, сдвинулась влево и свесила ноги с подножки машины. Стрельнув по сторонам взглядом и убедившись, что никто на меня не смотрит, я спрыгнула на асфальт. Платье слегка задралось и перекрутилось. Теперь пуговицы находились не спереди, а ближе к бедру, поэтому я принялась поспешно одергивать и оправлять одежду, чтобы вновь придать себе презентабельный вид. Мне было так неловко, словно я, наряженная на бал, выкарабкалась из танка «Шерман». Самое уместное чувство в день судебной баталии.





Войдя в Малый дом (это старинное здание прозвали так потому, что когда-то здесь и вправду был маленький жилой дом), я обошла вокруг стола, за которым шестеро угрюмых мужчин, потрепанных уличной жизнью, склонились над Библиями в мягком переплете. Один из местных, такой же неопрятный, руководил библейскими чтениями. Некоторые подвинули металлические стулья, пропуская меня к двери кабинета.

– Доброе утро, джентльмены, – поздоровалась я.

– Доброе утро, мисс Деб, – пробурчали они.

– Хорошо выглядите сегодня, – добавил один. Раньше они никогда не видели меня при параде. Обычно сотрудники миссии одевались гораздо менее официально, как правило, в синие джинсы.

У всех мужчин вид был сонный: кофе в миссии не предлагали. Директор считал, что здешние постояльцы не нуждаются в стимулирующих веществах. А мне кофе был просто необходим. Приходилось выпивать две чашки утром перед отъездом на работу, и я не отказалась бы и от третьей, но так и не решилась принести в здание миссии источник пагубного кофеина, купленный навынос.

В моем кабинете царило уютное тепло: скорее всего, Джо, приезжавший в самую рань, включил для меня допотопный обогреватель. Папки с делами были сложены стопками на деревянном, видавшем виды письменном столе. Папки навевали грусть. В них хранились истории сломленных женщин, обратившихся в миссию за помощью, любовью и надеждой. Кто-то из них только что вышел из тюрьмы. Многие потеряли все: дом, мужа, работу, даже детей. Большинство лишились чувства собственного достоинства. Мне вспомнилась Карен. Ей наша помощь никогда не понадобится. Из тюрьмы она не выйдет. Я – капеллан, значит, я должна дарить им надежду. Этим утром ее толика не помешала бы и мне.

Стук в дверь моего кабинета был привычным делом для такого времени утра. Первой ко мне могла заглянуть только Морин. Миссия была ее домом. Она прожила здесь так долго, что считалась почти сотрудницей. Во время своих ежедневных прогулок по городу Морин собирала камни. Но не первые попавшиеся, а тщательно отобранные. Они приносила их сюда, отмывала, а потом акриловыми красками рисовала миниатюрные пейзажи с одной стороны и цитаты из Писания с другой – делала свои особые, уникальные подарки. По утрам Морин часто заходила ко мне в кабинет и показывала свои очередные творения.

Она устроилась в старинном кресле-качалке рядом с моим столом и начала покачиваться. Долгое время она просто разглядывала меня, а потом вдруг спросила:

– Вы сегодня идете на похороны?

– Нет. Я иду в суд.

– В суд? – Морин всегда и до всего было дело, хоть она и хвасталась тем, что никуда не сует нос. – Значит, вы оделись в черное, чтобы идти в суд? У вас неприятности?

– Нет. Просто надо кое-что уладить. Все будет хорошо, честно.

Морин протянула мне белую, слегка потертую коробочку, перевязанную лентой кораллового оттенка. Я приняла ее обеими руками, словно хрупкое стекло.

– Ну вот… вы сначала откройте свой подарок, а потом езжайте. Я же всегда показывала вам камни, которые расписывала для других, а теперь спросила у Бога, что мне нарисовать для вас. И вот что Он мне сказал, – Морин выпрямилась чуть горделиво и даже дерзко.

Подняв крышку коробочки, я обнаружила внутри сокровище, завернутое в бумажный платочек. Бережно развернув камень, я положила его на ладонь, чтобы прочитать слова, написанные на нем.

«НЕ БОЙСЯ, ТОЛЬКО ВЕРУЙ» (Мк 5:36).

Блестящая белая краска отчетливо выделялась на гладком дымчато-сером камне. У меня навернулись слезы, я обхватила гладкий камень пальцами и прижала к груди.

– Вы в порядке? – спросила Морин. – Я не хотела расстроить вас.