Глаза Джилл широко раскрылись, словно она ожидала, что я взорвусь, и готовилась к этому.
Подавшись к ней, я перевела дыхание.
– Вам известно, что этот ребенок у нас окажется не просто в безопасности, но и будет любимым. Управление хочет спасти репутацию и взять под свой контроль всех остальных детей Карен, раз уж Ханну не удалось защитить? Понимаю. Знаю, на вас подали в суд, и догадываюсь, что Управление постарается преподнести себя как лучший выход для нового ребенка. Но судьбой Ханны, ее сестер и братьев на протяжении четырнадцати месяцев распоряжалась отнюдь не я. И это не я не сумела проследить за тем, что творилось в доме их матери, когда они покинули мой дом. И это не я девять месяцев не могла выяснить, что Ханну забила насмерть родная мать и все это время держала ее труп в гараже, запихнув в мусорный мешок. Мы шестнадцать лет выполняли обязанности патронатной семьи при Управлении. Нас не раз просили делиться опытом на тренингах для новых патронатных семей: Управление считало нас образцовой семьей. Про нас даже сюжет ко Дню матери делали – мол, расскажите, как приходится матерям из приемных семей… И выбрало нас Управление. Прямо сейчас в нашем доме живут двое подопечных детей. Что же вы не забрали их у непригодной семейки? А теперь, по-вашему, я поставлю еще не родившегося ребенка Карен под угрозу, если нам дадут его усыновить?
Джилл молчала.
Я говорила негромко, но твердо:
– Мне известно, что вы в трудной ситуации. Не знаю, записывают ли меня сейчас и наблюдают ли за мной, но вот что я вам скажу: я буду делать в первую очередь то, к чему призывает меня Бог, и лишь потом то, чего хотят от меня люди. Вы христианка, значит, понимаете, что я имею в виду. Бог призвал нас с Элом вызваться усыновить этого ребенка, именно это мы и сделаем. Мне уже доводилось выступать в суде в поддержку Управления. Видимо, на этот раз будем по разные стороны баррикад. Это очень огорчает, но я буду бороться за этого малыша. У меня не было права защитить Ханну, но есть шанс защитить это дитя, и я убеждена, что Бог призывает меня сделать это.
Джилл не сказала ни слова. Я различила легкий блеск в ее глазах и еле уловимый намек на улыбку. Неужели она пыталась дать мне что-то понять? Ее напряжение рассеялось, плечи расслабились.
Минуту мы сидели, вглядываясь друг в друга. Обе молчали.
Я встала, поблагодарила Джилл за уделенное время и покинула кабинет.
16. Появление на свет
Автоответчик касперской тюрьмы воспроизвел знакомую запись. Карен снова привезли в город. Я знала, что времени у нее в обрез и что через день-другой ее увезут обратно в женскую тюрьму Ласка. За то краткое время, которое у меня осталось, важно было встретиться с ней и завершить наше дело.
После разговора с Джилл прошла неделя. Я кипела на медленном огне раздражения, меня преследовали тревоги за будущее ребенка Карен, а между тем дата его появления на свет приближалась. Мне хотелось, чтобы мое доверие к Богу было непоколебимым, но избежать колебаний не удавалось. Приходилось постоянно напоминать себе: смирись, всецело вверь себя воле Божьей – исполнившись, она будет безупречна.
Наступил вечер. Ужин, уборка, посуда – и мы собрали детей в гостиной: рассказать, как продвигается процесс усыновления. Те признались, что их чувства противоречивы. Что будет лучше для малыша? Трудно ли будет видеть у нас брата или сестру Ханны – как постоянное напоминание о ней и ее участи? Найдутся ли люди, считающие, что нам не следовало усыновлять младенца Карен, а лучше отдать его в УДС, а потом – на усыновление в другой штат или по крайней мере в другой город? Все эти вопросы вставали перед нами со всей остротой. А потом возник и один из самых важных. Если Бог призвал нас усыновить этого малыша, сумеем ли мы уберечь его от системы патронатной опеки, зная, что не смогли защитить Ханну?
Мы были единодушны: мы сделаем то, к чему нас призвали, и посмотрим, что уготовал Бог для этого ребенка и для нашей семьи.
Закончив разговор, я объявила детям, что еду в город.
– Карен сейчас в Каспере. Я хочу сообщить ей обо всем.
Услышав о Карен, все изменились. Скрещенные на груди руки, упрямо устремленные в окно взгляды, покачивание голов, отвращение на лицах. Но никто не сказал ни слова. Они не стали меня отговаривать.
Я поцеловала Эла и каждого из детей в макушки, забрала ключи и уехала. По пути к тюрьме мне стало одиноко и тоскливо. Груз ответственности и неуверенности в будущем давил на сердце. Теми же вопросами, которые возникли у моей семьи, я сама задавалась вот уже которую неделю. Пока я тормозила на парковке у следственного изолятора, мои безмолвные молитвы были полны смятения. Что же мне делать, Боже? Как все это трудно! Я уверена, что должна идти вперед. В ком я сомневалась – в Боге или в себе? Склонив голову, я закрыла глаза. Мне необходимо подтверждение от Тебя, Господи.
Оставшись одна в зоне посещений, я вышагивала по короткому коридору, вспоминая каждый разговор с Карен. За три месяца мы стали ближе. Каким окажется приговор – высшая мера или пожизненное заключение? Продолжатся ли наши беседы после вынесения приговора? Если ребенок все-таки попадет в УДС, о чем мы будем говорить? Что еще, кроме Бога, будет связывать нас?
Что же мне делать, Боже? Как все это трудно! Я уверена, что должна идти вперед. В ком я сомневалась – в Боге или в себе?
Карен наконец привели. Ее живот стал намного больше. Поглаживая его, она шла ко мне. Ее щеки слегка розовели, волосы были аккуратно причесаны. Живот не дал нам обняться, и мы рассмеялись.
– Вы отлично выглядите! Как самочувствие? – спросила я, когда мы уселись.
– Хорошо. Наконец-то удалось отоспаться. В Каспер меня привезли к врачу, завтра осмотр. Мне кажется, срок – конец октября или первые числа ноября, но посмотрим, что скажет доктор. Прошлый раз говорила, все вроде в порядке, – Карен воодушевилась. Она казалась спокойной. Может, потому, что на этот раз на ней не было ни пояса, ни кандалов?
– Я поговорила с семьей. Все за усыновление, но не без колебаний. Ощущения у нас двоякие. Детям я об этом еще не говорила, но на прошлой неделе узнала, что УДС намерено сражаться с нами за ребенка, – я внимательно смотрела в лицо Карен.
Она надула губы и потрясла головой, как часто делала, когда не соглашалась с чем-нибудь.
– Знаю. Мне сказала адвокат. Поверить не могу! Но она говорит, у них нет никаких законных оснований требовать опеки. У нас все шансы!
Я пожала плечами.
– Ну, не знаю. Они, видно, считают, что у них есть причины мешать.
Карен резко откинулась на спинку стула. Рубашка ее темно-синей робы заходила ходуном на животе. Мы обе засмеялись, глядя, как ребенок топает ножками. Я словно ощутила реальность жизни, растущей в Карен. Я чувствовала, как меня тянет к этому ребенку. В этот чудесный миг я думала только о нем и отвлеклась от трагической гибели Ханны. И чувствовала, как Бог обращает наши сердца к жизни и отвращает от смерти.
– А можно мне приложить ладони к вашему животу – и помолиться о благословении и защите ребенка?
Карен с улыбкой кивнула. Я придвинула свой стул ближе к ней, села лицом к лицу, колени к коленям. Положила ладони ей на живот, ощущая плотную выпуклость ребенка у нее внутри, и начала молиться. Карен накрыла мои руки ладонями.
Ладони были теплыми. Поначалу их прикосновение утешало меня. Но потом я вспомнила: эти же руки запихивали тельце Ханны в мешок для мусора и несли ее в гараж, где она пролежала спрятанная почти год. Я высвободила ладони из-под ее рук и положила свои сверху. Этот простой жест дал мне свободу. Я молилась о ребенке, о Карен, о Божьей воле, об идеальном плане. Отказавшись от собственной воли, желаний, обид и смятения, я доверила мать с ребенком Богу. Владел ситуацией Он, а не я. Его замысел для них обоих уже был приведен в исполнение. Какую роль я сыграю в их жизни – это еще только предстояло увидеть. Я еще на шаг приблизилась к самоотречению и смирению, к которым стремилась.
На следующий день врач осмотрел Карен, и ее перевезли обратно в тюрьму. Новая встреча могла состояться не раньше чем через две недели. Началось ожидание родов.
Моя подруга Пэмми предложила мне составить компанию в больнице, если Эла в тот момент не окажется в городе, и я позвонила ей, чтобы сообщить новую дату кесарева – пятое ноября. Оставались считаные недели. Я все гадала: что задумали в УДС? Новая дата им явно уже известна. Поспешат ли они забрать ребенка немедленно? Мы могли только ждать. Родится ли ребенок до запланированного кесарева? Если нет, пятое ноября было обведено кружочком в моем календаре, и я молилась, готовясь и к родам, и к судебным битвам. Адвокат объяснила: усыновление пройдет в два этапа. Сначала предстоит выиграть право опеки на слушании. Затем ждать, когда суд одобрит усыновление. Когда будет слушание по делу об опеке? Мы могли лишь надеяться, что все разрешится еще до родов.
28 октября мне позвонили из тюрьмы: Карен вечером везли в Каспер. Ребенок был готов появиться на свет, поэтому врач запланировал кесарево на пять часов утра. Мне разрешили присутствовать в больнице, но запретили говорить об этом кому-либо, кроме родных. Я объяснила, что Эл как раз в отъезде и я собиралась взять с собой Пэмми. Это позволили.
Наутро я выехала в больницу примерно в половине пятого, оставив Сэди за старшую, а младших детей – спящими в постелях. К городу я подъезжала под легким утренним снегопадом. Казалось, во всем мире бодрствую только я одна.
По прибытии на место я обрадовалась, увидев в больничном коридоре потертую дубовую скамью, где могла сесть и отдохнуть после бессонной ночи. Кутаясь в пальто, я устроилась с краю. С ботинок натекла лужица. Я не сводила глаз с двери родильного зала в конце коридора. Уже начали? Или нет?
В тусклом свете пустая зона ожидания вызывала жутковатые ощущения. Пациенты еще спали. Сестры просматривали медицинские карты, готовясь к смене дежурства. Мне вспомнилось, как на этом же этаже всего два года назад я забирала новорожденную сестру Ханны – нашу новую подопечную. Это событие и привело к цепочке других, в том числе и к сегодняшнему. Смогу ли я привезти домой нового младенца – как привезла Элли?
Внезапно раздался звон лифта. Металлические дверцы разъехались, и ко мне, точно призраки, двинулись четыре силуэта. Я разглядела за спинами остальных троих Пэмми. Это была утешительная картина. Но трое внушали опасения: полицейский и две сотрудницы Управления, одной из которых оказалась Джилл.
Вот так, да? С полицейским эскортом? Но почему? Неужели боятся, что я причиню неприятности?
Пэмми ухитрилась обогнать всю троицу, уселась рядом, ободряюще обняла меня и взяла за руку.
Ангел в неведении. Я старалась не обращать внимания на незваных гостей напротив.
Обязательно им было садиться так близко?
В их присутствии нам с Пэмми было не до разговоров. Мы, все пятеро, сидели в тесной зоне ожидания и как могли избегали смотреть друг на друга. Тянулись минуты. Мы с Пэмми сидели молча. Уйти было некуда. Нам требовалось дождаться известия о рождении ребенка, и я решила, что больше ни на минуту не поддамся молчаливому запугиванию. Я глубоко вздохнула, посмотрела прямо на троих и улыбнулась. Их глаза распахнулись.
– Доброе утро, – сказала я.
Все трое коротко и неловко кивнули. Одна из сотрудниц шепотом откликнулась: «Доброе». Казалось, никто из них не знал, следует ли им разговаривать со мной.
Вот так, да? С полицейским эскортом? Но почему? Неужели боятся, что я причиню неприятности?
Когда враги сходятся в битве, должны ли они вести разговоры? Я мысленно упрекнула себя. Это не враги. Они просто выполняют свою работу. И я им не враг. Случись все это несколько месяцев назад, все мы сидели бы на одной скамье.
Но теперь возникли конфликт, раскол и недоверие. Так что этим утром нам подобало сидеть порознь. Грустно было сознавать, что отношения, которые моя семья и я строили с УДС шестнадцать лет, разрушились в одночасье и все мы стали жертвами.
В 5:35 двери родильного зала раскрылись. Доктор Майерс в темно-зеленом хирургическом костюме, шапочке и маске торжественно вышел в коридор. Он нес сверток, закутанный в белое больничное одеяло. Верный образу ковбоя, доктор носил под стерильными бахилами ковбойские сапоги. Походкой жеребца-тяжеловоза он двинулся по длинному коридору, и я увидела, как он переводит глаза с делегации из Управления на нас с Пэмми.
Пристроившиеся на скамье, словно три птички на проводах, сотрудницы УДС и полицейский вытянулись по струнке.
Врач резко отвел от них взгляд, всмотрелся в меня, и его глаза заблестели. Он улыбнулся, и щеки чуть приподнялись над краем маски.
Педиатра Майерса обожала вся наша семья: он лечил не только наших пятерых детишек, но и почти всех подопечных. По моей просьбе и с согласия Карен он согласился наблюдать ее ребенка, когда тот появится на свет.
Я сохраняла бесстрастное выражение лица и не сходила с места. Сердце учащенно билось, но мне не хотелось своим поведением бросить вызов трем официальным лицам. Пэмми следовала моему примеру.
Доктор Майерс широкими шагами подошел ко мне, наклонился и чуть приоткрыл края свертка – достаточно, чтобы увидеть, что в нем. Он подмигнул и тихонько объявил: «Девочка». Не обратив внимания на остальных, он снова прикрыл младенца и с гулким топотом удалился по коридору к детской палате, унося сверток в своих надежных руках.
Приложив ладонь к груди, чтобы усмирить судорожно заколотившееся сердце, я склонила голову и шепотом помолилась:
– Благодарю тебя, Иисус, за эту драгоценную новую жизнь.
Утренние сумерки сменялись дневным светом. Пэмми заторопилась домой, к своим детям. Перед уходом она снова обняла меня.
– Позвони попозже, – шепнула она.
Я осталась одна. Трое растерянно уставились на меня. Не знаю почему, но я сочла своим долгом объявить о рождении ребенка – и, перейдя незримую границу посреди коридора, смущенно вторглась на чужую территорию.
– Девочка, – прошептала я, словно мне полагалось хранить эту тайну.
Все мы улыбнулись друг другу, и на миг возникло ощущение, будто все мы – члены одной семьи, радующиеся прибавлению в наших рядах. Но момент тут же был омрачен напоминанием, кто мы на самом деле, и мы снова напустили на себя серьезный вид.
– Спасибо, – сказала Джилл, все трое встали и направились к лифту. И все? Они уходят?
Я дождалась, когда они скроются из виду, а затем поспешила в детскую палату – как раз в ту минуту, когда в больничном коридоре начало включаться дневное освещение.
Через смотровое окно детской я увидела, как медсестра купает новорожденную. Недовольный младенец ревел и размахивал крохотными кулачками, оповещая всех о своем возмущении. Я улыбалась, а по моим щекам градом катились слезы. Отец Небесный, ты чудо.
Карен только начинала приходить в себя. Мне предстояло вернуться в больницу еще раз, попозже. А пока пятеро детей у меня дома просыпались и собирались в школу. Им понадобится утолить голод и выслушать утренние наставления от мамы. Завтрак, застилание кроватей, чистка зубов и одевание заполнят следующий час. Я направилась домой. На этот раз – без милой малышки в детском кресле. Сначала надо было предстать перед судьей и дождаться, когда решится будущее этого младенца.
Тревожно было думать о том, что вопрос с опекой так и остался нерешенным. Мы ожидали, что представители УДС явятся на слушание, оспаривая у нас опеку. Некоторое утешение доставляли мысли о том, что наш с Карен адвокат будет руководить нами в этом испытании. И, что еще важнее, я знала, что и Бог будет присутствовать в зале суда. И я вверю судью в руки Божьи.
Ведя машину по шоссе к повороту на Гуз-Эгг-роуд, я вспомнила Притчи (Притч 3:5): «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой». Эти слова Писания повторяла мысленно всю дорогу домой, к ждущим меня детям.
Подавшись к ней, я перевела дыхание.
– Вам известно, что этот ребенок у нас окажется не просто в безопасности, но и будет любимым. Управление хочет спасти репутацию и взять под свой контроль всех остальных детей Карен, раз уж Ханну не удалось защитить? Понимаю. Знаю, на вас подали в суд, и догадываюсь, что Управление постарается преподнести себя как лучший выход для нового ребенка. Но судьбой Ханны, ее сестер и братьев на протяжении четырнадцати месяцев распоряжалась отнюдь не я. И это не я не сумела проследить за тем, что творилось в доме их матери, когда они покинули мой дом. И это не я девять месяцев не могла выяснить, что Ханну забила насмерть родная мать и все это время держала ее труп в гараже, запихнув в мусорный мешок. Мы шестнадцать лет выполняли обязанности патронатной семьи при Управлении. Нас не раз просили делиться опытом на тренингах для новых патронатных семей: Управление считало нас образцовой семьей. Про нас даже сюжет ко Дню матери делали – мол, расскажите, как приходится матерям из приемных семей… И выбрало нас Управление. Прямо сейчас в нашем доме живут двое подопечных детей. Что же вы не забрали их у непригодной семейки? А теперь, по-вашему, я поставлю еще не родившегося ребенка Карен под угрозу, если нам дадут его усыновить?
Джилл молчала.
Я говорила негромко, но твердо:
– Мне известно, что вы в трудной ситуации. Не знаю, записывают ли меня сейчас и наблюдают ли за мной, но вот что я вам скажу: я буду делать в первую очередь то, к чему призывает меня Бог, и лишь потом то, чего хотят от меня люди. Вы христианка, значит, понимаете, что я имею в виду. Бог призвал нас с Элом вызваться усыновить этого ребенка, именно это мы и сделаем. Мне уже доводилось выступать в суде в поддержку Управления. Видимо, на этот раз будем по разные стороны баррикад. Это очень огорчает, но я буду бороться за этого малыша. У меня не было права защитить Ханну, но есть шанс защитить это дитя, и я убеждена, что Бог призывает меня сделать это.
Джилл не сказала ни слова. Я различила легкий блеск в ее глазах и еле уловимый намек на улыбку. Неужели она пыталась дать мне что-то понять? Ее напряжение рассеялось, плечи расслабились.
Минуту мы сидели, вглядываясь друг в друга. Обе молчали.
Я встала, поблагодарила Джилл за уделенное время и покинула кабинет.
16. Появление на свет
Автоответчик касперской тюрьмы воспроизвел знакомую запись. Карен снова привезли в город. Я знала, что времени у нее в обрез и что через день-другой ее увезут обратно в женскую тюрьму Ласка. За то краткое время, которое у меня осталось, важно было встретиться с ней и завершить наше дело.
После разговора с Джилл прошла неделя. Я кипела на медленном огне раздражения, меня преследовали тревоги за будущее ребенка Карен, а между тем дата его появления на свет приближалась. Мне хотелось, чтобы мое доверие к Богу было непоколебимым, но избежать колебаний не удавалось. Приходилось постоянно напоминать себе: смирись, всецело вверь себя воле Божьей – исполнившись, она будет безупречна.
Наступил вечер. Ужин, уборка, посуда – и мы собрали детей в гостиной: рассказать, как продвигается процесс усыновления. Те признались, что их чувства противоречивы. Что будет лучше для малыша? Трудно ли будет видеть у нас брата или сестру Ханны – как постоянное напоминание о ней и ее участи? Найдутся ли люди, считающие, что нам не следовало усыновлять младенца Карен, а лучше отдать его в УДС, а потом – на усыновление в другой штат или по крайней мере в другой город? Все эти вопросы вставали перед нами со всей остротой. А потом возник и один из самых важных. Если Бог призвал нас усыновить этого малыша, сумеем ли мы уберечь его от системы патронатной опеки, зная, что не смогли защитить Ханну?
Мы были единодушны: мы сделаем то, к чему нас призвали, и посмотрим, что уготовал Бог для этого ребенка и для нашей семьи.
Закончив разговор, я объявила детям, что еду в город.
– Карен сейчас в Каспере. Я хочу сообщить ей обо всем.
Услышав о Карен, все изменились. Скрещенные на груди руки, упрямо устремленные в окно взгляды, покачивание голов, отвращение на лицах. Но никто не сказал ни слова. Они не стали меня отговаривать.
Я поцеловала Эла и каждого из детей в макушки, забрала ключи и уехала. По пути к тюрьме мне стало одиноко и тоскливо. Груз ответственности и неуверенности в будущем давил на сердце. Теми же вопросами, которые возникли у моей семьи, я сама задавалась вот уже которую неделю. Пока я тормозила на парковке у следственного изолятора, мои безмолвные молитвы были полны смятения. Что же мне делать, Боже? Как все это трудно! Я уверена, что должна идти вперед. В ком я сомневалась – в Боге или в себе? Склонив голову, я закрыла глаза. Мне необходимо подтверждение от Тебя, Господи.
Оставшись одна в зоне посещений, я вышагивала по короткому коридору, вспоминая каждый разговор с Карен. За три месяца мы стали ближе. Каким окажется приговор – высшая мера или пожизненное заключение? Продолжатся ли наши беседы после вынесения приговора? Если ребенок все-таки попадет в УДС, о чем мы будем говорить? Что еще, кроме Бога, будет связывать нас?
Что же мне делать, Боже? Как все это трудно! Я уверена, что должна идти вперед. В ком я сомневалась – в Боге или в себе?
Карен наконец привели. Ее живот стал намного больше. Поглаживая его, она шла ко мне. Ее щеки слегка розовели, волосы были аккуратно причесаны. Живот не дал нам обняться, и мы рассмеялись.
– Вы отлично выглядите! Как самочувствие? – спросила я, когда мы уселись.
– Хорошо. Наконец-то удалось отоспаться. В Каспер меня привезли к врачу, завтра осмотр. Мне кажется, срок – конец октября или первые числа ноября, но посмотрим, что скажет доктор. Прошлый раз говорила, все вроде в порядке, – Карен воодушевилась. Она казалась спокойной. Может, потому, что на этот раз на ней не было ни пояса, ни кандалов?
– Я поговорила с семьей. Все за усыновление, но не без колебаний. Ощущения у нас двоякие. Детям я об этом еще не говорила, но на прошлой неделе узнала, что УДС намерено сражаться с нами за ребенка, – я внимательно смотрела в лицо Карен.
Она надула губы и потрясла головой, как часто делала, когда не соглашалась с чем-нибудь.
– Знаю. Мне сказала адвокат. Поверить не могу! Но она говорит, у них нет никаких законных оснований требовать опеки. У нас все шансы!
Я пожала плечами.
– Ну, не знаю. Они, видно, считают, что у них есть причины мешать.
Карен резко откинулась на спинку стула. Рубашка ее темно-синей робы заходила ходуном на животе. Мы обе засмеялись, глядя, как ребенок топает ножками. Я словно ощутила реальность жизни, растущей в Карен. Я чувствовала, как меня тянет к этому ребенку. В этот чудесный миг я думала только о нем и отвлеклась от трагической гибели Ханны. И чувствовала, как Бог обращает наши сердца к жизни и отвращает от смерти.
– А можно мне приложить ладони к вашему животу – и помолиться о благословении и защите ребенка?
Карен с улыбкой кивнула. Я придвинула свой стул ближе к ней, села лицом к лицу, колени к коленям. Положила ладони ей на живот, ощущая плотную выпуклость ребенка у нее внутри, и начала молиться. Карен накрыла мои руки ладонями.
Ладони были теплыми. Поначалу их прикосновение утешало меня. Но потом я вспомнила: эти же руки запихивали тельце Ханны в мешок для мусора и несли ее в гараж, где она пролежала спрятанная почти год. Я высвободила ладони из-под ее рук и положила свои сверху. Этот простой жест дал мне свободу. Я молилась о ребенке, о Карен, о Божьей воле, об идеальном плане. Отказавшись от собственной воли, желаний, обид и смятения, я доверила мать с ребенком Богу. Владел ситуацией Он, а не я. Его замысел для них обоих уже был приведен в исполнение. Какую роль я сыграю в их жизни – это еще только предстояло увидеть. Я еще на шаг приблизилась к самоотречению и смирению, к которым стремилась.
На следующий день врач осмотрел Карен, и ее перевезли обратно в тюрьму. Новая встреча могла состояться не раньше чем через две недели. Началось ожидание родов.
Моя подруга Пэмми предложила мне составить компанию в больнице, если Эла в тот момент не окажется в городе, и я позвонила ей, чтобы сообщить новую дату кесарева – пятое ноября. Оставались считаные недели. Я все гадала: что задумали в УДС? Новая дата им явно уже известна. Поспешат ли они забрать ребенка немедленно? Мы могли только ждать. Родится ли ребенок до запланированного кесарева? Если нет, пятое ноября было обведено кружочком в моем календаре, и я молилась, готовясь и к родам, и к судебным битвам. Адвокат объяснила: усыновление пройдет в два этапа. Сначала предстоит выиграть право опеки на слушании. Затем ждать, когда суд одобрит усыновление. Когда будет слушание по делу об опеке? Мы могли лишь надеяться, что все разрешится еще до родов.
28 октября мне позвонили из тюрьмы: Карен вечером везли в Каспер. Ребенок был готов появиться на свет, поэтому врач запланировал кесарево на пять часов утра. Мне разрешили присутствовать в больнице, но запретили говорить об этом кому-либо, кроме родных. Я объяснила, что Эл как раз в отъезде и я собиралась взять с собой Пэмми. Это позволили.
Наутро я выехала в больницу примерно в половине пятого, оставив Сэди за старшую, а младших детей – спящими в постелях. К городу я подъезжала под легким утренним снегопадом. Казалось, во всем мире бодрствую только я одна.
По прибытии на место я обрадовалась, увидев в больничном коридоре потертую дубовую скамью, где могла сесть и отдохнуть после бессонной ночи. Кутаясь в пальто, я устроилась с краю. С ботинок натекла лужица. Я не сводила глаз с двери родильного зала в конце коридора. Уже начали? Или нет?
В тусклом свете пустая зона ожидания вызывала жутковатые ощущения. Пациенты еще спали. Сестры просматривали медицинские карты, готовясь к смене дежурства. Мне вспомнилось, как на этом же этаже всего два года назад я забирала новорожденную сестру Ханны – нашу новую подопечную. Это событие и привело к цепочке других, в том числе и к сегодняшнему. Смогу ли я привезти домой нового младенца – как привезла Элли?
Внезапно раздался звон лифта. Металлические дверцы разъехались, и ко мне, точно призраки, двинулись четыре силуэта. Я разглядела за спинами остальных троих Пэмми. Это была утешительная картина. Но трое внушали опасения: полицейский и две сотрудницы Управления, одной из которых оказалась Джилл.
Вот так, да? С полицейским эскортом? Но почему? Неужели боятся, что я причиню неприятности?
Пэмми ухитрилась обогнать всю троицу, уселась рядом, ободряюще обняла меня и взяла за руку.
Ангел в неведении. Я старалась не обращать внимания на незваных гостей напротив.
Обязательно им было садиться так близко?
В их присутствии нам с Пэмми было не до разговоров. Мы, все пятеро, сидели в тесной зоне ожидания и как могли избегали смотреть друг на друга. Тянулись минуты. Мы с Пэмми сидели молча. Уйти было некуда. Нам требовалось дождаться известия о рождении ребенка, и я решила, что больше ни на минуту не поддамся молчаливому запугиванию. Я глубоко вздохнула, посмотрела прямо на троих и улыбнулась. Их глаза распахнулись.
– Доброе утро, – сказала я.
Все трое коротко и неловко кивнули. Одна из сотрудниц шепотом откликнулась: «Доброе». Казалось, никто из них не знал, следует ли им разговаривать со мной.
Вот так, да? С полицейским эскортом? Но почему? Неужели боятся, что я причиню неприятности?
Когда враги сходятся в битве, должны ли они вести разговоры? Я мысленно упрекнула себя. Это не враги. Они просто выполняют свою работу. И я им не враг. Случись все это несколько месяцев назад, все мы сидели бы на одной скамье.
Но теперь возникли конфликт, раскол и недоверие. Так что этим утром нам подобало сидеть порознь. Грустно было сознавать, что отношения, которые моя семья и я строили с УДС шестнадцать лет, разрушились в одночасье и все мы стали жертвами.
В 5:35 двери родильного зала раскрылись. Доктор Майерс в темно-зеленом хирургическом костюме, шапочке и маске торжественно вышел в коридор. Он нес сверток, закутанный в белое больничное одеяло. Верный образу ковбоя, доктор носил под стерильными бахилами ковбойские сапоги. Походкой жеребца-тяжеловоза он двинулся по длинному коридору, и я увидела, как он переводит глаза с делегации из Управления на нас с Пэмми.
Пристроившиеся на скамье, словно три птички на проводах, сотрудницы УДС и полицейский вытянулись по струнке.
Врач резко отвел от них взгляд, всмотрелся в меня, и его глаза заблестели. Он улыбнулся, и щеки чуть приподнялись над краем маски.
Педиатра Майерса обожала вся наша семья: он лечил не только наших пятерых детишек, но и почти всех подопечных. По моей просьбе и с согласия Карен он согласился наблюдать ее ребенка, когда тот появится на свет.
Я сохраняла бесстрастное выражение лица и не сходила с места. Сердце учащенно билось, но мне не хотелось своим поведением бросить вызов трем официальным лицам. Пэмми следовала моему примеру.
Доктор Майерс широкими шагами подошел ко мне, наклонился и чуть приоткрыл края свертка – достаточно, чтобы увидеть, что в нем. Он подмигнул и тихонько объявил: «Девочка». Не обратив внимания на остальных, он снова прикрыл младенца и с гулким топотом удалился по коридору к детской палате, унося сверток в своих надежных руках.
Приложив ладонь к груди, чтобы усмирить судорожно заколотившееся сердце, я склонила голову и шепотом помолилась:
– Благодарю тебя, Иисус, за эту драгоценную новую жизнь.
Утренние сумерки сменялись дневным светом. Пэмми заторопилась домой, к своим детям. Перед уходом она снова обняла меня.
– Позвони попозже, – шепнула она.
Я осталась одна. Трое растерянно уставились на меня. Не знаю почему, но я сочла своим долгом объявить о рождении ребенка – и, перейдя незримую границу посреди коридора, смущенно вторглась на чужую территорию.
– Девочка, – прошептала я, словно мне полагалось хранить эту тайну.
Все мы улыбнулись друг другу, и на миг возникло ощущение, будто все мы – члены одной семьи, радующиеся прибавлению в наших рядах. Но момент тут же был омрачен напоминанием, кто мы на самом деле, и мы снова напустили на себя серьезный вид.
– Спасибо, – сказала Джилл, все трое встали и направились к лифту. И все? Они уходят?
Я дождалась, когда они скроются из виду, а затем поспешила в детскую палату – как раз в ту минуту, когда в больничном коридоре начало включаться дневное освещение.
Через смотровое окно детской я увидела, как медсестра купает новорожденную. Недовольный младенец ревел и размахивал крохотными кулачками, оповещая всех о своем возмущении. Я улыбалась, а по моим щекам градом катились слезы. Отец Небесный, ты чудо.
Карен только начинала приходить в себя. Мне предстояло вернуться в больницу еще раз, попозже. А пока пятеро детей у меня дома просыпались и собирались в школу. Им понадобится утолить голод и выслушать утренние наставления от мамы. Завтрак, застилание кроватей, чистка зубов и одевание заполнят следующий час. Я направилась домой. На этот раз – без милой малышки в детском кресле. Сначала надо было предстать перед судьей и дождаться, когда решится будущее этого младенца.
Тревожно было думать о том, что вопрос с опекой так и остался нерешенным. Мы ожидали, что представители УДС явятся на слушание, оспаривая у нас опеку. Некоторое утешение доставляли мысли о том, что наш с Карен адвокат будет руководить нами в этом испытании. И, что еще важнее, я знала, что и Бог будет присутствовать в зале суда. И я вверю судью в руки Божьи.
Ведя машину по шоссе к повороту на Гуз-Эгг-роуд, я вспомнила Притчи (Притч 3:5): «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой». Эти слова Писания повторяла мысленно всю дорогу домой, к ждущим меня детям.