– Как ваши дела? – спросила я, утирая слезы.
На ее робе оставались мокрые пятна.
– Не так уж плохо. Лучше, чем в другой тюрьме. Ну, если не считать наручников и кандалов, – и мы обе фыркнули, притворяясь, что нас рассмешило то, в чем не было ничего смешного.
– Есть какие-нибудь новости от адвоката? – спросила я.
– Только то, что обвинение твердо намерено добиваться смертной казни. Не знаю, как все сложится. Но пока что говорят вот так, – Карен закусила щеку изнутри, пристально глядя на меня сквозь стекло.
Смертная казнь. Господи, неужели это происходит на самом деле? Мой разум был не в силах осмыслить такое страшное известие.
– А как к этому относитесь вы? – спросила я. Ну и дурацкий же вопрос!
– Не знаю. Грустно из-за детей, но, может, это и к лучшему. Или это, или жизнь в тюрьме. Вряд ли я смогла бы выдержать здесь всю жизнь, – слезы хлынули у нее с новой силой. Она помотала головой, словно сомневалась в своих словах.
Я не знала, что сказать.
– Вы узнали что-нибудь? Про детей? – Она с трудом удерживала телефон, который так и норовил выскользнуть из пальцев.
– Нет. Думаю, у них все хорошо. Слышали что-нибудь от родителей?
– Нет. Ни от кого, кроме вас, – она тепло улыбнулась мне. – Но мне надо задать вам очень важный вопрос, – Карен придвинулась ближе к разделяющему нас окну.
– Какой? – Я тоже придвинулась к стеклу. Через стекло мы слышали друг друга лучше, чем по телефону.
– Может, подумаете, не хотели бы вы оформить законное опекунство на малыша, когда он родится? Не хочу, чтобы его забрало УДС. Если он попадет к ним, я никогда не узнаю, что с ним, – в ее глазах была мольба, надежда на желанный ответ.
Не веря своим ушам, я откинулась на спинку стула.
Господи, стоит мне только подумать, что ненормальней уже некуда – и тут же очередной удар!
Пытаясь взять себя в руки, я смотрела через стекло на женщину, которая не захотела отдать мне Ханну, потом убила ее, и вот теперь предлагала мне забрать ее нового ребенка, когда он родится.
Господи, стоит мне только подумать, что ненормальней уже некуда – и тут же очередной удар!
Не знаю, сколько я просидела вот так, пытаясь осмыслить ее просьбу.
– А разве нет никаких родственников или еще кого-нибудь, кому вы доверили бы опеку? Вашим родителям, друзьям?
– Нет. Только вы. Я знаю, ребенка будут беречь и любить, и я буду спокойна, зная, где он, – она сидела неподвижно и ждала ответа.
– Я… не знаю, – с запинкой сказала я. – Сейчас я не могу ответить. Мне надо посоветоваться с Элом и детьми. Не уверена, будет ли так лучше для ребенка. Мне надо помолиться об этом, и я прошу и вас: молитесь, – она застала меня врасплох. Мне требовалось время для размышлений и молитв.
– Я молилась об этом, – уверенно заявила Карен. – Потому и прошу вас, – наши взгляды скрестились, именно в тот момент между нами возникли особые узы, каких я не чувствовала прежде.
Но почему я? Разве я не на последнем месте в списке тех, кому она хотела бы отдать под опеку своего ребенка? Разве она не последний человек в списке тех, ребенка которых я хотела бы взять? Хочу ли я постоянной связи с ней, да еще такой связи?
– Я поговорю с Элом и сообщу вам, – мне хотелось сразу же закончить свидание. Просьба Карен всколыхнула во мне глубинный гнев. Гнев на то, что она убила Ханну, хотя могла оставить ее в нашей семье и предотвратить этот кошмар. – Когда вас в следующий раз привезут в Каспер? Тогда мы могли бы поговорить подробнее.
– Не знаю. Я никогда не знаю заранее, пока меня не посадят в фургон и не повезут. Могу позвонить вам из тюрьмы, и мы поговорим еще раз. Хорошо? – Легкая улыбка и поднятые брови выражали радостное ожидание и надежду. Она явно не собиралась довольствоваться отказом или заканчивать свидание.
– Да, тогда и поговорим, – я ответила на улыбку, хоть и не совсем искренне, и подала знак надзирателю за стеклом, давая понять, что мы закончили. Обменявшись с Карен еще одним, последним взглядом, я помахала ей на прощание. Надзиратель помог ей подняться, она повернулась и шаркающими шагами вышла следом за ним в коридор – картина, от которой щемило сердце.
Когда последняя тюремная дверь наконец открылась, выпустив меня на парковку, я плакала, не сдерживая слез. Я не успела дойти до машины, как слезы сменились рыданиями. Сквозь туманную пелену я едва смогла разглядеть замок машины, вставить в него ключ и отпереть дверь. Я поспешно завела двигатель и переключилась на заднюю передачу. Прочь отсюда! Как можно дальше от тюрьмы! Мне хотелось остаться наедине с Богом.
Домой я ехала долго – и просила Бога даровать мне покой. Я отчаянно нуждалась в нем. Гнев, скопившийся в груди, поднимался, вцепляясь когтями в горло, и хотелось завизжать. Смерть Ханны оставила меня безутешной, но я не позволяла себе поддаться гневу. Разозлиться по-настоящему. Я боялась выпустить его наружу. Не знала, каков он, и опасалась дать ему волю. Что будет, если я все-таки решусь? Разнесет ли он в клочья все и вся на моем пути? А мою семью? А Карен? Я ничего не могла изменить. Я была не в силах вернуть Ханну. Не могла отменить то, что совершила Карен. Я не владела ситуацией и вообще не знала, как ее осмыслить. Меня не покидало ощущение, будто бы я вновь отпускаю Ханну на попечение Карен.
Неведомо как, но мне удалось собраться с духом до возвращения домой. Я не хотела, чтобы Эл или дети увидели меня в таком смятении.
Прошло несколько дней, прежде чем я почувствовала, что готова поговорить с Элом. Я дождалась момента, когда мы с ним смогли сходить куда-нибудь, посидеть за чашечкой кофе. Заводить такой разговор дома, где всегда дети, летние развлечения, работа Эла? Нет, не хочу. Я вообще сомневалась, что расскажу обо всем Элу. Я совершенно запуталась и растерялась. И наконец я объявила ему, что нам надо поговорить о том, что я услышала от Карен.
Мы сидели в кофейне «У Денни», когда я изложила Элу соображение насчет опекунства. Он закатил глаза и помотал головой.
– Деб, давай позже. Сейчас у тебя впереди конкурс. Может, помолимся и все как следует обсудим, когда вернемся из Техаса?
Как всегда, в его словах был смысл. И мы решили дождаться, когда закончится национальный конкурс красоты «Миссис Интернешнл».
Никакие события моей частной жизни не снимали с меня обязанность участвовать в конкурсе. Пришло время вплотную заняться подготовкой. Мне требовалось найти две вещи: платья для выхода в парадной и полупарадной форме одежды. Лиз посоветовала мне одну женщину из Южной Дакоты, специальностью которой были наряды для конкурсов. Я позвонила, мы условились о времени моего приезда. За согласие я была благодарна, но с ужасом думала о том, что поездка займет четыре часа, а то и пять – и все растянется на весь день, а может быть, еще и на ночь. Времени кататься туда-сюда у меня не было, и я снова начала раздражаться из-за конкурса и гадать, зачем Богу понадобилось устраивать такое в моей жизни, когда моя семья все еще скорбит о смерти Ханны. Что толку в блестящей короне и атласной ленте, если на свете случаются такие потери, убийства и смертные казни? Неужели мне нельзя извиниться и объяснить организаторам, что «Миссис Вайоминг» просто не в силах участвовать?
Кто-то из друзей предположил, что одна из авиакомпаний согласится предоставить мне скидку на полет до Дакоты и обратно, если я назову ее в числе спонсоров. Попробовать стоило, и я отправилась в аэропорт округа Натрона. В вестибюле меня встретил наш с Элом знакомый – Дейл Литем, таможенник на полставки и агент клиентской службы авиакомпании Delta Air Lines.
– Встречаете кого-нибудь? – спросил он.
– Нет, хочу узнать, можно ли получить скидку или даже спонсорскую помощь, чтобы слетать в Южную Дакоту за платьем.
– А, вы же «Миссис Вайоминг»! Я видел, поздравляю! Это замечательно! – Он протянул мне руку. – Что до спонсорской помощи с билетами, авиакомпании ее не предоставляют. Но я мог бы помочь, – его слова звучали ободряюще, хоть я и не представляла, о какой помощи идет речь. – У меня есть друг, пилот, возит грузы. Летает и в Южную Дакоту. Может, согласится взять вас, когда отправится. Хотите, спрошу? Если я все ему объясню, он, может быть, согласится.
Я обняла Дейла и записала свой номер на клочке бумаги, думая, что встреча с ним стала неожиданным ответом на мою молитву.
Он позвонил на следующий день.
– Вам повезло! Сможете вылететь в среду, в шесть утра? Пилот доставит вас на место, а через несколько часов – обратно в Каспер.
Я поспешно назначила женщине из Южной Дакоты встречу ранним утром и договорилась насчет помощи в семейных делах. Мне предстояло покинуть Каспер в шесть и вернуться с платьями еще до полудня.
С пилотом я встретилась в половине шестого. Еще сонная, я допила купленный по дороге кофе и взошла на борт маленького грузового самолета – как Том Хэнкс в «Изгое». Сидела я в грузовом отсеке, вместе с грузом. Коробки и ящики были закреплены ремнями за защитной сеткой. Я опустила откидное сиденье за креслом пилота и пристегнулась.
– Будет сильно шуметь и трясти, так что проверьте, что пояс пристегнут надежно, – крикнул пилот под рев двигателя.
Почти не веря в реальность происходящего, я подняла большие пальцы вверх, и самолет отъехал от здания терминала. Я надеялась только, что меня не укачает – ведь я сидела лицом к борту, а не по ходу движения. Двигатель перешел на пронзительный визг, я набрала побольше воздуха, и самолет устремился в небо. Шасси отделились от дорожки. Наш полет начался.
Что толку в блестящей короне и атласной ленте, если на свете случаются убийства и смертные казни?
Следующий час прошел без разговоров – если не считать нескольких слов, которые пилот прокричал, выясняя, все ли со мной в порядке.
Нет, далеко не все. Здесь, высоко в небе, под рев двигателя, сверлящий уши, чувствуя, как отдаются в животе нырки и тряска маленького самолета, я поняла, что вспоминаю о Ханне. И возненавидела себя за то, что это случилось теперь, когда я летела покупать тряпки. Мне следовало заниматься чем-нибудь другим. Чем-нибудь созидательным. А этот конкурс – чушь собачья.
Борясь с милыми сердцу воспоминаниями и горькими чувствами, я поняла, что лишь Слово Божье поможет мне сосредоточиться и не даст моим эмоциям выплеснуться прямо здесь, в самолете. Мне требовалось услышать весточку от Него. И я достала из сумочки маленькую Библию. В трясущемся и дребезжащем самолете вглядываться в мелкий шрифт было непросто. Коричневая шелковая ленточка-закладка лежала в Послании Иакова. Я отвела ее в сторону и принялась читать.
«С великой радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения, зная, что испытание вашей веры производит терпение: терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка. Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему» (Иак 1:2–5).
Господь обращался именно ко мне. Я продолжала читать, и еще один стих отозвался в моем сердце.
«Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его» (Иак 1:12).
Венец. Венец жизни.
Я перечитывала двенадцатый стих снова и снова, в благоговейном трепете. Мне вдруг стало ясно, что именно Господь говорит мне через мое участие в конкурсе. Да, он говорил о венцах – о коронах… но значение имела не материальная, усыпанная драгоценностями корона, полученная за мирские заслуги. Что важно для Бога, так это духовный венец, венец жизни, который мы получим, предаваясь Ему во время преодоления испытаний в земной жизни.
Меня поразило как громом, и я даже не удивилась тому, что в этот же момент самолет нырнул вниз и задрожал в воздушной яме. Я цепко схватилась за раму сиденья.
Я справлюсь. Я выдержу любую воздушную яму на пути. Этот конкурс – не просто легкое и беспечное ответвление от главной дороги. Мое участие в таких конкурсах – на редкость наглядный урок от Бога. Я должна исполнить дело, отведенное мне Отцом, завоевать венец смирения и послушания и положить этот венец к подножию креста.
Моя роль в конкурсах, как и в истории Ханны и ее последствиях, состояла в одном: предать все в руки моему Отцу и исполнить Его волю.
И я, в прямом смысле находясь на небесах, воззвала к моему Господу:
– Я согласна, Господи. Что бы Ты ни дал мне, я согласна на все.
14. Решение
Мы ехали в Техас. Дети сидели на заднем сиденье, но мы с Элом, несмотря на них, нашли время поговорить об опеке над пока не родившимся ребенком Карен – пока что так, без окончательных решений. Мы умели говорить негромко и понятными только нам намеками.
По прибытии в Тайлер я думала только о конкурсе.
В течение четырех дней пятьдесят женщин одновременно появлялись в отеле, местных ресторанах, на мероприятиях. Мы носили ленты с надписями, поэтому нас знали по названиям наших штатов, а не по личным именам. Помню, мне нравились «Миссис Флорида» и «Миссис Миссури», но их имен я не запомнила.
Вскоре я поняла, насколько серьезно многие участницы относились не только к этому конкурсу, но и ко всем прочим. Для некоторых это было одно из самых ярких событий в жизни. Были среди них и те, кто обрел себя как личность, узнав о своем месте в финале конкурса. Я часто думала о своем озарении во время полета – теперь я могла прославить венец жизни, а возможность возложить мой венец к подножию креста стала моей высшей целью. Это избавило меня от беспокойства, мучившего других конкурсанток.
Но рядом с ними, почти со всеми, я чувствовала себя безнадежно провинциальной, неотесанной и бестолковой. Даже за кулисами их одежда, белье, личные парикмахеры и визажисты побуждали меня усомниться в моей утонченности. Мне приходилось напоминать себе, что моя ценность – в моем образе во Христе. К счастью, среди конкурсанток была небольшая группа христианок. Меня тянуло к ним, я спросила, не хотят ли они молиться и читать Писание каждое утро, между завтраком и обедом. Пятеро согласились, и мы стали собираться в небольшом помещении, прилегающем к банкетному залу. Мы молились друг за друга в повседневных делах, связанных с конкурсом. Слушая их молитвы и их истории о том, что даровал им Бог, я почти избавилась от неуверенности.
Были и собеседования, и фотосессии, и постановочные репетиции, и банкеты, и вечер с участием жен и мужей в местном ресторане, отделанном в стиле «кантри-вестерн». Четыре дня и три ночи пролетели незаметно. За все время я спала от силы часа три подряд.
Во время моего собеседования кто-то из жюри спросил:
На ее робе оставались мокрые пятна.
– Не так уж плохо. Лучше, чем в другой тюрьме. Ну, если не считать наручников и кандалов, – и мы обе фыркнули, притворяясь, что нас рассмешило то, в чем не было ничего смешного.
– Есть какие-нибудь новости от адвоката? – спросила я.
– Только то, что обвинение твердо намерено добиваться смертной казни. Не знаю, как все сложится. Но пока что говорят вот так, – Карен закусила щеку изнутри, пристально глядя на меня сквозь стекло.
Смертная казнь. Господи, неужели это происходит на самом деле? Мой разум был не в силах осмыслить такое страшное известие.
– А как к этому относитесь вы? – спросила я. Ну и дурацкий же вопрос!
– Не знаю. Грустно из-за детей, но, может, это и к лучшему. Или это, или жизнь в тюрьме. Вряд ли я смогла бы выдержать здесь всю жизнь, – слезы хлынули у нее с новой силой. Она помотала головой, словно сомневалась в своих словах.
Я не знала, что сказать.
– Вы узнали что-нибудь? Про детей? – Она с трудом удерживала телефон, который так и норовил выскользнуть из пальцев.
– Нет. Думаю, у них все хорошо. Слышали что-нибудь от родителей?
– Нет. Ни от кого, кроме вас, – она тепло улыбнулась мне. – Но мне надо задать вам очень важный вопрос, – Карен придвинулась ближе к разделяющему нас окну.
– Какой? – Я тоже придвинулась к стеклу. Через стекло мы слышали друг друга лучше, чем по телефону.
– Может, подумаете, не хотели бы вы оформить законное опекунство на малыша, когда он родится? Не хочу, чтобы его забрало УДС. Если он попадет к ним, я никогда не узнаю, что с ним, – в ее глазах была мольба, надежда на желанный ответ.
Не веря своим ушам, я откинулась на спинку стула.
Господи, стоит мне только подумать, что ненормальней уже некуда – и тут же очередной удар!
Пытаясь взять себя в руки, я смотрела через стекло на женщину, которая не захотела отдать мне Ханну, потом убила ее, и вот теперь предлагала мне забрать ее нового ребенка, когда он родится.
Господи, стоит мне только подумать, что ненормальней уже некуда – и тут же очередной удар!
Не знаю, сколько я просидела вот так, пытаясь осмыслить ее просьбу.
– А разве нет никаких родственников или еще кого-нибудь, кому вы доверили бы опеку? Вашим родителям, друзьям?
– Нет. Только вы. Я знаю, ребенка будут беречь и любить, и я буду спокойна, зная, где он, – она сидела неподвижно и ждала ответа.
– Я… не знаю, – с запинкой сказала я. – Сейчас я не могу ответить. Мне надо посоветоваться с Элом и детьми. Не уверена, будет ли так лучше для ребенка. Мне надо помолиться об этом, и я прошу и вас: молитесь, – она застала меня врасплох. Мне требовалось время для размышлений и молитв.
– Я молилась об этом, – уверенно заявила Карен. – Потому и прошу вас, – наши взгляды скрестились, именно в тот момент между нами возникли особые узы, каких я не чувствовала прежде.
Но почему я? Разве я не на последнем месте в списке тех, кому она хотела бы отдать под опеку своего ребенка? Разве она не последний человек в списке тех, ребенка которых я хотела бы взять? Хочу ли я постоянной связи с ней, да еще такой связи?
– Я поговорю с Элом и сообщу вам, – мне хотелось сразу же закончить свидание. Просьба Карен всколыхнула во мне глубинный гнев. Гнев на то, что она убила Ханну, хотя могла оставить ее в нашей семье и предотвратить этот кошмар. – Когда вас в следующий раз привезут в Каспер? Тогда мы могли бы поговорить подробнее.
– Не знаю. Я никогда не знаю заранее, пока меня не посадят в фургон и не повезут. Могу позвонить вам из тюрьмы, и мы поговорим еще раз. Хорошо? – Легкая улыбка и поднятые брови выражали радостное ожидание и надежду. Она явно не собиралась довольствоваться отказом или заканчивать свидание.
– Да, тогда и поговорим, – я ответила на улыбку, хоть и не совсем искренне, и подала знак надзирателю за стеклом, давая понять, что мы закончили. Обменявшись с Карен еще одним, последним взглядом, я помахала ей на прощание. Надзиратель помог ей подняться, она повернулась и шаркающими шагами вышла следом за ним в коридор – картина, от которой щемило сердце.
Когда последняя тюремная дверь наконец открылась, выпустив меня на парковку, я плакала, не сдерживая слез. Я не успела дойти до машины, как слезы сменились рыданиями. Сквозь туманную пелену я едва смогла разглядеть замок машины, вставить в него ключ и отпереть дверь. Я поспешно завела двигатель и переключилась на заднюю передачу. Прочь отсюда! Как можно дальше от тюрьмы! Мне хотелось остаться наедине с Богом.
Домой я ехала долго – и просила Бога даровать мне покой. Я отчаянно нуждалась в нем. Гнев, скопившийся в груди, поднимался, вцепляясь когтями в горло, и хотелось завизжать. Смерть Ханны оставила меня безутешной, но я не позволяла себе поддаться гневу. Разозлиться по-настоящему. Я боялась выпустить его наружу. Не знала, каков он, и опасалась дать ему волю. Что будет, если я все-таки решусь? Разнесет ли он в клочья все и вся на моем пути? А мою семью? А Карен? Я ничего не могла изменить. Я была не в силах вернуть Ханну. Не могла отменить то, что совершила Карен. Я не владела ситуацией и вообще не знала, как ее осмыслить. Меня не покидало ощущение, будто бы я вновь отпускаю Ханну на попечение Карен.
Неведомо как, но мне удалось собраться с духом до возвращения домой. Я не хотела, чтобы Эл или дети увидели меня в таком смятении.
Прошло несколько дней, прежде чем я почувствовала, что готова поговорить с Элом. Я дождалась момента, когда мы с ним смогли сходить куда-нибудь, посидеть за чашечкой кофе. Заводить такой разговор дома, где всегда дети, летние развлечения, работа Эла? Нет, не хочу. Я вообще сомневалась, что расскажу обо всем Элу. Я совершенно запуталась и растерялась. И наконец я объявила ему, что нам надо поговорить о том, что я услышала от Карен.
Мы сидели в кофейне «У Денни», когда я изложила Элу соображение насчет опекунства. Он закатил глаза и помотал головой.
– Деб, давай позже. Сейчас у тебя впереди конкурс. Может, помолимся и все как следует обсудим, когда вернемся из Техаса?
Как всегда, в его словах был смысл. И мы решили дождаться, когда закончится национальный конкурс красоты «Миссис Интернешнл».
Никакие события моей частной жизни не снимали с меня обязанность участвовать в конкурсе. Пришло время вплотную заняться подготовкой. Мне требовалось найти две вещи: платья для выхода в парадной и полупарадной форме одежды. Лиз посоветовала мне одну женщину из Южной Дакоты, специальностью которой были наряды для конкурсов. Я позвонила, мы условились о времени моего приезда. За согласие я была благодарна, но с ужасом думала о том, что поездка займет четыре часа, а то и пять – и все растянется на весь день, а может быть, еще и на ночь. Времени кататься туда-сюда у меня не было, и я снова начала раздражаться из-за конкурса и гадать, зачем Богу понадобилось устраивать такое в моей жизни, когда моя семья все еще скорбит о смерти Ханны. Что толку в блестящей короне и атласной ленте, если на свете случаются такие потери, убийства и смертные казни? Неужели мне нельзя извиниться и объяснить организаторам, что «Миссис Вайоминг» просто не в силах участвовать?
Кто-то из друзей предположил, что одна из авиакомпаний согласится предоставить мне скидку на полет до Дакоты и обратно, если я назову ее в числе спонсоров. Попробовать стоило, и я отправилась в аэропорт округа Натрона. В вестибюле меня встретил наш с Элом знакомый – Дейл Литем, таможенник на полставки и агент клиентской службы авиакомпании Delta Air Lines.
– Встречаете кого-нибудь? – спросил он.
– Нет, хочу узнать, можно ли получить скидку или даже спонсорскую помощь, чтобы слетать в Южную Дакоту за платьем.
– А, вы же «Миссис Вайоминг»! Я видел, поздравляю! Это замечательно! – Он протянул мне руку. – Что до спонсорской помощи с билетами, авиакомпании ее не предоставляют. Но я мог бы помочь, – его слова звучали ободряюще, хоть я и не представляла, о какой помощи идет речь. – У меня есть друг, пилот, возит грузы. Летает и в Южную Дакоту. Может, согласится взять вас, когда отправится. Хотите, спрошу? Если я все ему объясню, он, может быть, согласится.
Я обняла Дейла и записала свой номер на клочке бумаги, думая, что встреча с ним стала неожиданным ответом на мою молитву.
Он позвонил на следующий день.
– Вам повезло! Сможете вылететь в среду, в шесть утра? Пилот доставит вас на место, а через несколько часов – обратно в Каспер.
Я поспешно назначила женщине из Южной Дакоты встречу ранним утром и договорилась насчет помощи в семейных делах. Мне предстояло покинуть Каспер в шесть и вернуться с платьями еще до полудня.
С пилотом я встретилась в половине шестого. Еще сонная, я допила купленный по дороге кофе и взошла на борт маленького грузового самолета – как Том Хэнкс в «Изгое». Сидела я в грузовом отсеке, вместе с грузом. Коробки и ящики были закреплены ремнями за защитной сеткой. Я опустила откидное сиденье за креслом пилота и пристегнулась.
– Будет сильно шуметь и трясти, так что проверьте, что пояс пристегнут надежно, – крикнул пилот под рев двигателя.
Почти не веря в реальность происходящего, я подняла большие пальцы вверх, и самолет отъехал от здания терминала. Я надеялась только, что меня не укачает – ведь я сидела лицом к борту, а не по ходу движения. Двигатель перешел на пронзительный визг, я набрала побольше воздуха, и самолет устремился в небо. Шасси отделились от дорожки. Наш полет начался.
Что толку в блестящей короне и атласной ленте, если на свете случаются убийства и смертные казни?
Следующий час прошел без разговоров – если не считать нескольких слов, которые пилот прокричал, выясняя, все ли со мной в порядке.
Нет, далеко не все. Здесь, высоко в небе, под рев двигателя, сверлящий уши, чувствуя, как отдаются в животе нырки и тряска маленького самолета, я поняла, что вспоминаю о Ханне. И возненавидела себя за то, что это случилось теперь, когда я летела покупать тряпки. Мне следовало заниматься чем-нибудь другим. Чем-нибудь созидательным. А этот конкурс – чушь собачья.
Борясь с милыми сердцу воспоминаниями и горькими чувствами, я поняла, что лишь Слово Божье поможет мне сосредоточиться и не даст моим эмоциям выплеснуться прямо здесь, в самолете. Мне требовалось услышать весточку от Него. И я достала из сумочки маленькую Библию. В трясущемся и дребезжащем самолете вглядываться в мелкий шрифт было непросто. Коричневая шелковая ленточка-закладка лежала в Послании Иакова. Я отвела ее в сторону и принялась читать.
«С великой радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения, зная, что испытание вашей веры производит терпение: терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка. Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему» (Иак 1:2–5).
Господь обращался именно ко мне. Я продолжала читать, и еще один стих отозвался в моем сердце.
«Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его» (Иак 1:12).
Венец. Венец жизни.
Я перечитывала двенадцатый стих снова и снова, в благоговейном трепете. Мне вдруг стало ясно, что именно Господь говорит мне через мое участие в конкурсе. Да, он говорил о венцах – о коронах… но значение имела не материальная, усыпанная драгоценностями корона, полученная за мирские заслуги. Что важно для Бога, так это духовный венец, венец жизни, который мы получим, предаваясь Ему во время преодоления испытаний в земной жизни.
Меня поразило как громом, и я даже не удивилась тому, что в этот же момент самолет нырнул вниз и задрожал в воздушной яме. Я цепко схватилась за раму сиденья.
Я справлюсь. Я выдержу любую воздушную яму на пути. Этот конкурс – не просто легкое и беспечное ответвление от главной дороги. Мое участие в таких конкурсах – на редкость наглядный урок от Бога. Я должна исполнить дело, отведенное мне Отцом, завоевать венец смирения и послушания и положить этот венец к подножию креста.
Моя роль в конкурсах, как и в истории Ханны и ее последствиях, состояла в одном: предать все в руки моему Отцу и исполнить Его волю.
И я, в прямом смысле находясь на небесах, воззвала к моему Господу:
– Я согласна, Господи. Что бы Ты ни дал мне, я согласна на все.
14. Решение
Мы ехали в Техас. Дети сидели на заднем сиденье, но мы с Элом, несмотря на них, нашли время поговорить об опеке над пока не родившимся ребенком Карен – пока что так, без окончательных решений. Мы умели говорить негромко и понятными только нам намеками.
По прибытии в Тайлер я думала только о конкурсе.
В течение четырех дней пятьдесят женщин одновременно появлялись в отеле, местных ресторанах, на мероприятиях. Мы носили ленты с надписями, поэтому нас знали по названиям наших штатов, а не по личным именам. Помню, мне нравились «Миссис Флорида» и «Миссис Миссури», но их имен я не запомнила.
Вскоре я поняла, насколько серьезно многие участницы относились не только к этому конкурсу, но и ко всем прочим. Для некоторых это было одно из самых ярких событий в жизни. Были среди них и те, кто обрел себя как личность, узнав о своем месте в финале конкурса. Я часто думала о своем озарении во время полета – теперь я могла прославить венец жизни, а возможность возложить мой венец к подножию креста стала моей высшей целью. Это избавило меня от беспокойства, мучившего других конкурсанток.
Но рядом с ними, почти со всеми, я чувствовала себя безнадежно провинциальной, неотесанной и бестолковой. Даже за кулисами их одежда, белье, личные парикмахеры и визажисты побуждали меня усомниться в моей утонченности. Мне приходилось напоминать себе, что моя ценность – в моем образе во Христе. К счастью, среди конкурсанток была небольшая группа христианок. Меня тянуло к ним, я спросила, не хотят ли они молиться и читать Писание каждое утро, между завтраком и обедом. Пятеро согласились, и мы стали собираться в небольшом помещении, прилегающем к банкетному залу. Мы молились друг за друга в повседневных делах, связанных с конкурсом. Слушая их молитвы и их истории о том, что даровал им Бог, я почти избавилась от неуверенности.
Были и собеседования, и фотосессии, и постановочные репетиции, и банкеты, и вечер с участием жен и мужей в местном ресторане, отделанном в стиле «кантри-вестерн». Четыре дня и три ночи пролетели незаметно. За все время я спала от силы часа три подряд.
Во время моего собеседования кто-то из жюри спросил: