– Сейчас надзиратель приведет Карен, Деб, – прозвучал из динамика голос Джин. – Придется подождать несколько минут. Ее надо вывести из тюремной больницы, – я помахала рукой в камеру, висевшую в углу под потолком, – мол, спасибо, все слышу. А почему из тюремной больницы? Карен больна?
Прошло несколько минут, и лязгнули металлические двери во внутреннем коридоре. Наконец в застекленном окне на двери возникла Карен, одетая в темно-синюю тюремную робу. Она все всматривалась в окно, и наши взгляды встретились. Узнав меня, она подняла брови. Мы обменялись беглыми улыбками, и надзиратель дал по рации команду на пульт охраны: отпереть дверь зоны особых посещений.
Зачем я улыбнулась ей? Она убила Ханну!
Кто я здесь – капеллан, вестник милости Божьей? Или мать патронатной семьи, у которой убили любимого подопечного?
Толкнув тяжелую дверь, надзиратель велел Карен проходить. Потом кивнул мне и скрылся за дверью, плотно прикрыв ее.
– Заключенная Бауэр отконвоирована в зону посещений с целью духовного визита, – передал он по рации, прежде чем исчезнуть из виду.
С целью духовного визита? Значит, вот что это такое? Я не была уверена, каким окажется посещение, но не могла назвать свое душевное состояние типичным для подобных визитов. В моей душе царило смятение.
Я вдруг заметила, что раскрываю Карен объятия. Мы с ней обычно обнимались при встрече, этот жест казался совершенно естественным. Встретиться и не обняться было бы гораздо более неловко. Такой поступок свидетельствовал бы о моей душевной ожесточенности. Иисус обнял бы ее, подумала я.
– Вы приехали! – Я услышала в ее голосе удивление и облегчение. И поняла, что она понятия не имела, с кем на встречу ее вели. Не представляла даже, приеду я или нет. – Спасибо, – тихо добавила Карен.
Я слегка улыбнулась, но промолчала. Мы взяли пластиковые стулья и поставили их по обе стороны от маленького пластикового столика в одной из комнатушек.
– Вы знаете, где сейчас мои дети?
– Четверо – в патронатных семьях. Не знаю, нашли уже Эндрю или нет. А Деэнн по-прежнему у ваших родителей, – серьезным тоном ответила я.
Секунды бежали, а мы молчали, не глядя друг другу в глаза.
– Наверное, вы уже знаете, что случилось, – не выдержала Карен.
– Знаю, но немногое, – я сложила руки на коленях.
Молчание.
Карен посмотрела в пол, затем вскинула глаза на меня. С виду она нервничала, но это еще не значило, что она переживает. Ни слез, ни признаков стресса или раскаяния. Я внимательно смотрела на нее и ждала. И ощущала присутствие Бога в комнате. Я знала, Он рядом: я чувствовала необъяснимое спокойствие и здравость рассудка. Наверное, эмоции нахлынут потом, когда я покину тюрьму. Но в тот момент мой дух был безмятежен.
– Что произошло? – шепотом спросила я.
Карен взглянула на меня, протяжно вздохнула и начала рассказывать о страшном вечере, когда погибла Ханна.
– Я разозлилась на нее за что-то. Уже не помню, за что именно. Мы стояли на верху лестницы, я велела ей спуститься. Она плакала, пререкалась и не двигалась с места. Я толкнула ее к лестнице, и она скатилась по ступеням до площадки у входной двери. И закричала, а я взбесилась, кинулась к ней, велела заткнуться, прекратить визг. Она все плакала и кричала, и я стала пинать ее ногами – на мне были туфли с твердой деревянной подошвой, я пинала ее сильнее и сильнее, пока не услышала, как хрустнула ее голова, и не увидела, как ее лицо исказилось. По-моему, я проломила ей череп. Тогда она перестала визжать и только лежала неподвижно и стонала.
Я слушала в ужасе, но сидела не шевелясь. Карен деловито и обстоятельно вела рассказ. Ни слез, ни видимой душевной муки или травмы. Только четкое, явно бесстрастное перечисление событий. Невероятно.
– Я не знала, что делать, – ровным тоном продолжала она. – Понаблюдала за ней с минуту, поняла, что у нее серьезная травма. Крикнула остальным детям, чтобы оставались наверху и не смели спускаться. Потом подхватила Ханну на руки, отнесла в спальню на нижнем этаже и положила на кровать. Сбегала наверх, убедилась, что все дети там, запретила им покидать комнаты. Вернулась посмотреть, что с Ханной. Она почти не издавала звуков, из уха сочилась кровь. Сразу было видно, что она в тяжелом состоянии, – Карен умолкла.
Я знала расположение комнат. И легко могла представить себе место трагедии, – этого безумного насилия.
– Если вы поняли, что ей настолько плохо, почему же не вызвали «скорую»?
Хотя зачем спрашивать? Я уже знала ответ.
– Я боялась. Я же видела, что она, наверное, не выкарабкается, или ущерб будет настолько велик, что… словом, я запаниковала.
– И как же вы поступили?
А я правда хочу знать?
– Схватила желтое одеяло, завернула ее и оставила на постели, пока дети не улеглись спать, – Карен рассказывала и нервно потирала пальцы, глядя на них так, словно надеялась отыскать там какое-то утешение.
– Что вы сказали детям? – спросила я.
Боже, почему я так спокойна?
– Сказала им, что Ханне очень плохо, так что ей пришлось лечь пораньше. И запретила им спускаться: той ночью все должны были спать наверху, – Карен посмотрела в пол, потом на шлакоблочную стену и, наконец, на меня, ожидая вопроса. Пыталась сосредоточиться? Или отвлечься от воспоминаний о том, как набросилась на Ханну?
– И что же вы сделали потом?
– Еще раз проведала Ханну. И поняла, что она умерла. Я не знала, что делать. Не могла же я оставить ее там, на кровати. Куда мне было ее девать? Увезти ее было некуда. Да я и не хотела отпускать ее далеко. Хотела, чтобы она осталась рядом. Я взяла большой черный пакет для мусора, согнула ее и засунула туда, потом унесла в гараж и там оставила под каким-то столом, – Карен потупилась, потом откинулась на спинку стула. Казалось, рассказав мне обо всем, она каким-то образом избавилась от страшной тяжести, которую долго носила в себе. Она глубоко вздохнула и посмотрела на меня.
Мне не хотелось избавлять ее от этого бремени. Хотелось, чтобы оно раздавило ее.
Минуту мы сидели молча, я вглядывалась в ее бледное лицо и думала: Боже мой, это же правда! Все это случилось на самом деле.
– Почему же вы так и оставили ее там, не похоронили… и вообще? – У меня не укладывалось в голове, о чем я ее спрашиваю. Моему внутреннему голосу хотелось завизжать, дать себе волю, закричать хоть что-нибудь. Но благодаря Святому Духу мне удавалось сохранять спокойствие. Я знала, что это Он. Мое спокойствие не означало, что я отвергаю реальность случившегося. Я прекрасно понимала: ужасная история, которую я выслушала, – чистая правда.
Карен сказала:
– Я просто не могла заставить себя к ней прикоснуться. Много недель после этого я, уложив детей спать, уходила в гараж, садилась там на складной стул и говорила с ней. Не знаю, зачем. Мне просто так было надо. Спустя какое-то время я уже представить себе не могла, что ее там не будет. Я держала ее при себе и знала, где она, – Карен слегка покачала головой. По-видимому, она все еще пыталась найти объяснения тому, почему оставила Ханну в гараже.
– А что вы сказали детям? Как вы им объяснили, где их сестра? – Я знала, что наше время истекает. Часы посещения почти закончились, скоро надзиратель придет за Карен.
– Утром я объяснила им, что она плохо вела себя и ей пришлось уехать жить к другу.
– И больше они никогда о ней не спрашивали? – уточнила я.
– Нет. Вообще-то нет. А когда пытались, я напоминала им, что она живет в другом месте, – Карен принялась ковырять ногти.
– И вы обо всем рассказали полиции?
– Да. Они приходили в тюрьму в Ласке и сделали запись моего признания.
Карен требовалось изгнать из своих мыслей и воспоминаний то, что она натворила почти десять месяцев назад. Но мне не верилось, что она излила душу. Она не плакала, не дрожала, не заламывала руки. Как будто бы даже испытывала облегчение оттого, что все наконец открылось. Но раскаяния я не заметила. Неужели она настолько оцепенела и ожесточилась за прошедшие месяцы? Как она могла совершить такое страшное преступление, так долго прятать тело и хранить свою тайну от всех?
Как бы тяжело ни было слушать ее рассказ, какими бы шокирующими ни оказались ужасные подробности случившегося, я не расплакалась, не взорвалась и не убежала. Уйти я не смогла бы, даже если бы захотела: помещение охранялось, требовалось ждать пять-десять минут, когда придет надзиратель. В такой ситуации спастись бегством я не могла. Пришлось остаться и дослушать Карен. Узнать про кошмар, от которого ей никогда не очнуться.
– Понимаю, я крупно влипла, – вдруг выпалила она.
Так ее тревожат собственные неприятности? А не то, что она лишила жизни родную дочь? Неужели все годы жестокостей, которым она подвергала Ханну под влиянием наркотиков, алкоголя и дурного общества, ничего не значили? Убийство дочери – «крупно влипла»? Это же дикость! Мы говорили о злодеяниях, жестокостях и убийстве, а Карен думала лишь о том, как «влипла» она сама.
Больше года назад я сообщала сотрудникам УДС, что беспокоюсь за безопасность Ханны. Мне напомнили, что больше я не опекаю детей Бауэр. Детей вернули матери, за ними присматривает Управление. А теперь мои худшие опасения подтвердились. Я потрясенно, не веря, качала головой.
Этого не может быть. Я вовсе не сижу напротив Карен Бауэр и не слушаю, как она убила свою пятилетнюю дочь. Милую малышку, которую в нашей семье все обожали. Все это слишком чудовищно. Слишком безумно. Этому зверству не должно быть места в моей жизни.
И все-таки оно было.
Карен спросила, известно ли мне что-нибудь об остальных ее детях. Я ответила отрицательно. Тогда она сообщила, что ее только что приговорили к двум годам женской тюрьмы в Ласке за крупную кражу. До меня вдруг дошло: нехорошо, что Карен выкладывает мне все подробности. Может, сейчас ей от этого и легче, но вскоре вмешаются адвокаты и будут недовольны тем, что признательные показания выслушала мирянка-капеллан, опекавшая детей Карен. Пора заканчивать.
– Карен, мне пора домой, к семье.
– Вы приедете ко мне снова? – дрогнувшим голосом спросила Карен. – Здесь так тяжело, и никто не хочет навещать меня. Ни родители, ни друзья.
Какие-такие друзья? Я знала, что многие из тех, с кем она общалась, наркоманы. С какой это радости им приезжать в тюрьму? А другие наверняка разозлились, узнав, что она натворила. И кто же будет навещать ее? Я. Господи, зачем ты призвал меня для этой цели? Кто я такая?
– Да, я постараюсь приехать снова. Для меня это нелегко. Мои близкие не хотят этого, но я попробую.
Все это слишком чудовищно. Слишком безумно. Этому зверству не должно быть места в моей жизни. И все-таки оно было
Я нажала кнопку внутренней связи на стене и попросила надзирателя прийти за Карен. Нам оставалась пробыть наедине всего несколько минут. Хоть я и считала, что Карен ожесточилась сердцем, я видела облегчение в ее глазах: теперь ей было больше незачем скрывать правду. Я спросила, можно ли мне помолиться вместе с ней. Она кивнула, я взяла ее за руки. Я молилась о том, чтобы истина открылась и чтобы Бог явил Карен свою милость и любовь, ибо она стремится к Нему. Моей молитвой руководил Святой Дух, в этом я не сомневалась. Пока мы молились, меня вдруг поразила ужасная мысль: я держу за руки убийцу, отнявшую жизнь у Ханны.
Мой голос дрогнул. Я поняла, что мне надо скорее укрыться в своей машине, где можно вдали от всех выплакаться Богу. Сердце переполнилось до отказа, больше оно ничего не могло вместить. Меня затошнило, словно я выпила отраву. Требовалось срочно найти ведро. Ему должен был уподобиться Господь. Только он мог совладать с таким злом.
После того как я произнесла «аминь», мы с Карен поднялись и молча направились к двери. Мы слышали, как одна за другой отпираются двери, как по лабиринту коридоров к нам идет надзиратель. Пока открывались двери зоны посещений, мы еще раз обнялись.
Карен уже выходила в дверь, когда я спохватилась:
– Да, еще вопрос!
– Какой?
– Почему вас держат в тюремной больнице?
Поколебавшись немного, она отвела глаза и ответила:
– Потому что мое дело получило широкую огласку, а еще… я беременна. Пятый месяц.
III. Последствия
11. Важнейший из вопросов
Прошло несколько минут, и лязгнули металлические двери во внутреннем коридоре. Наконец в застекленном окне на двери возникла Карен, одетая в темно-синюю тюремную робу. Она все всматривалась в окно, и наши взгляды встретились. Узнав меня, она подняла брови. Мы обменялись беглыми улыбками, и надзиратель дал по рации команду на пульт охраны: отпереть дверь зоны особых посещений.
Зачем я улыбнулась ей? Она убила Ханну!
Кто я здесь – капеллан, вестник милости Божьей? Или мать патронатной семьи, у которой убили любимого подопечного?
Толкнув тяжелую дверь, надзиратель велел Карен проходить. Потом кивнул мне и скрылся за дверью, плотно прикрыв ее.
– Заключенная Бауэр отконвоирована в зону посещений с целью духовного визита, – передал он по рации, прежде чем исчезнуть из виду.
С целью духовного визита? Значит, вот что это такое? Я не была уверена, каким окажется посещение, но не могла назвать свое душевное состояние типичным для подобных визитов. В моей душе царило смятение.
Я вдруг заметила, что раскрываю Карен объятия. Мы с ней обычно обнимались при встрече, этот жест казался совершенно естественным. Встретиться и не обняться было бы гораздо более неловко. Такой поступок свидетельствовал бы о моей душевной ожесточенности. Иисус обнял бы ее, подумала я.
– Вы приехали! – Я услышала в ее голосе удивление и облегчение. И поняла, что она понятия не имела, с кем на встречу ее вели. Не представляла даже, приеду я или нет. – Спасибо, – тихо добавила Карен.
Я слегка улыбнулась, но промолчала. Мы взяли пластиковые стулья и поставили их по обе стороны от маленького пластикового столика в одной из комнатушек.
– Вы знаете, где сейчас мои дети?
– Четверо – в патронатных семьях. Не знаю, нашли уже Эндрю или нет. А Деэнн по-прежнему у ваших родителей, – серьезным тоном ответила я.
Секунды бежали, а мы молчали, не глядя друг другу в глаза.
– Наверное, вы уже знаете, что случилось, – не выдержала Карен.
– Знаю, но немногое, – я сложила руки на коленях.
Молчание.
Карен посмотрела в пол, затем вскинула глаза на меня. С виду она нервничала, но это еще не значило, что она переживает. Ни слез, ни признаков стресса или раскаяния. Я внимательно смотрела на нее и ждала. И ощущала присутствие Бога в комнате. Я знала, Он рядом: я чувствовала необъяснимое спокойствие и здравость рассудка. Наверное, эмоции нахлынут потом, когда я покину тюрьму. Но в тот момент мой дух был безмятежен.
– Что произошло? – шепотом спросила я.
Карен взглянула на меня, протяжно вздохнула и начала рассказывать о страшном вечере, когда погибла Ханна.
– Я разозлилась на нее за что-то. Уже не помню, за что именно. Мы стояли на верху лестницы, я велела ей спуститься. Она плакала, пререкалась и не двигалась с места. Я толкнула ее к лестнице, и она скатилась по ступеням до площадки у входной двери. И закричала, а я взбесилась, кинулась к ней, велела заткнуться, прекратить визг. Она все плакала и кричала, и я стала пинать ее ногами – на мне были туфли с твердой деревянной подошвой, я пинала ее сильнее и сильнее, пока не услышала, как хрустнула ее голова, и не увидела, как ее лицо исказилось. По-моему, я проломила ей череп. Тогда она перестала визжать и только лежала неподвижно и стонала.
Я слушала в ужасе, но сидела не шевелясь. Карен деловито и обстоятельно вела рассказ. Ни слез, ни видимой душевной муки или травмы. Только четкое, явно бесстрастное перечисление событий. Невероятно.
– Я не знала, что делать, – ровным тоном продолжала она. – Понаблюдала за ней с минуту, поняла, что у нее серьезная травма. Крикнула остальным детям, чтобы оставались наверху и не смели спускаться. Потом подхватила Ханну на руки, отнесла в спальню на нижнем этаже и положила на кровать. Сбегала наверх, убедилась, что все дети там, запретила им покидать комнаты. Вернулась посмотреть, что с Ханной. Она почти не издавала звуков, из уха сочилась кровь. Сразу было видно, что она в тяжелом состоянии, – Карен умолкла.
Я знала расположение комнат. И легко могла представить себе место трагедии, – этого безумного насилия.
– Если вы поняли, что ей настолько плохо, почему же не вызвали «скорую»?
Хотя зачем спрашивать? Я уже знала ответ.
– Я боялась. Я же видела, что она, наверное, не выкарабкается, или ущерб будет настолько велик, что… словом, я запаниковала.
– И как же вы поступили?
А я правда хочу знать?
– Схватила желтое одеяло, завернула ее и оставила на постели, пока дети не улеглись спать, – Карен рассказывала и нервно потирала пальцы, глядя на них так, словно надеялась отыскать там какое-то утешение.
– Что вы сказали детям? – спросила я.
Боже, почему я так спокойна?
– Сказала им, что Ханне очень плохо, так что ей пришлось лечь пораньше. И запретила им спускаться: той ночью все должны были спать наверху, – Карен посмотрела в пол, потом на шлакоблочную стену и, наконец, на меня, ожидая вопроса. Пыталась сосредоточиться? Или отвлечься от воспоминаний о том, как набросилась на Ханну?
– И что же вы сделали потом?
– Еще раз проведала Ханну. И поняла, что она умерла. Я не знала, что делать. Не могла же я оставить ее там, на кровати. Куда мне было ее девать? Увезти ее было некуда. Да я и не хотела отпускать ее далеко. Хотела, чтобы она осталась рядом. Я взяла большой черный пакет для мусора, согнула ее и засунула туда, потом унесла в гараж и там оставила под каким-то столом, – Карен потупилась, потом откинулась на спинку стула. Казалось, рассказав мне обо всем, она каким-то образом избавилась от страшной тяжести, которую долго носила в себе. Она глубоко вздохнула и посмотрела на меня.
Мне не хотелось избавлять ее от этого бремени. Хотелось, чтобы оно раздавило ее.
Минуту мы сидели молча, я вглядывалась в ее бледное лицо и думала: Боже мой, это же правда! Все это случилось на самом деле.
– Почему же вы так и оставили ее там, не похоронили… и вообще? – У меня не укладывалось в голове, о чем я ее спрашиваю. Моему внутреннему голосу хотелось завизжать, дать себе волю, закричать хоть что-нибудь. Но благодаря Святому Духу мне удавалось сохранять спокойствие. Я знала, что это Он. Мое спокойствие не означало, что я отвергаю реальность случившегося. Я прекрасно понимала: ужасная история, которую я выслушала, – чистая правда.
Карен сказала:
– Я просто не могла заставить себя к ней прикоснуться. Много недель после этого я, уложив детей спать, уходила в гараж, садилась там на складной стул и говорила с ней. Не знаю, зачем. Мне просто так было надо. Спустя какое-то время я уже представить себе не могла, что ее там не будет. Я держала ее при себе и знала, где она, – Карен слегка покачала головой. По-видимому, она все еще пыталась найти объяснения тому, почему оставила Ханну в гараже.
– А что вы сказали детям? Как вы им объяснили, где их сестра? – Я знала, что наше время истекает. Часы посещения почти закончились, скоро надзиратель придет за Карен.
– Утром я объяснила им, что она плохо вела себя и ей пришлось уехать жить к другу.
– И больше они никогда о ней не спрашивали? – уточнила я.
– Нет. Вообще-то нет. А когда пытались, я напоминала им, что она живет в другом месте, – Карен принялась ковырять ногти.
– И вы обо всем рассказали полиции?
– Да. Они приходили в тюрьму в Ласке и сделали запись моего признания.
Карен требовалось изгнать из своих мыслей и воспоминаний то, что она натворила почти десять месяцев назад. Но мне не верилось, что она излила душу. Она не плакала, не дрожала, не заламывала руки. Как будто бы даже испытывала облегчение оттого, что все наконец открылось. Но раскаяния я не заметила. Неужели она настолько оцепенела и ожесточилась за прошедшие месяцы? Как она могла совершить такое страшное преступление, так долго прятать тело и хранить свою тайну от всех?
Как бы тяжело ни было слушать ее рассказ, какими бы шокирующими ни оказались ужасные подробности случившегося, я не расплакалась, не взорвалась и не убежала. Уйти я не смогла бы, даже если бы захотела: помещение охранялось, требовалось ждать пять-десять минут, когда придет надзиратель. В такой ситуации спастись бегством я не могла. Пришлось остаться и дослушать Карен. Узнать про кошмар, от которого ей никогда не очнуться.
– Понимаю, я крупно влипла, – вдруг выпалила она.
Так ее тревожат собственные неприятности? А не то, что она лишила жизни родную дочь? Неужели все годы жестокостей, которым она подвергала Ханну под влиянием наркотиков, алкоголя и дурного общества, ничего не значили? Убийство дочери – «крупно влипла»? Это же дикость! Мы говорили о злодеяниях, жестокостях и убийстве, а Карен думала лишь о том, как «влипла» она сама.
Больше года назад я сообщала сотрудникам УДС, что беспокоюсь за безопасность Ханны. Мне напомнили, что больше я не опекаю детей Бауэр. Детей вернули матери, за ними присматривает Управление. А теперь мои худшие опасения подтвердились. Я потрясенно, не веря, качала головой.
Этого не может быть. Я вовсе не сижу напротив Карен Бауэр и не слушаю, как она убила свою пятилетнюю дочь. Милую малышку, которую в нашей семье все обожали. Все это слишком чудовищно. Слишком безумно. Этому зверству не должно быть места в моей жизни.
И все-таки оно было.
Карен спросила, известно ли мне что-нибудь об остальных ее детях. Я ответила отрицательно. Тогда она сообщила, что ее только что приговорили к двум годам женской тюрьмы в Ласке за крупную кражу. До меня вдруг дошло: нехорошо, что Карен выкладывает мне все подробности. Может, сейчас ей от этого и легче, но вскоре вмешаются адвокаты и будут недовольны тем, что признательные показания выслушала мирянка-капеллан, опекавшая детей Карен. Пора заканчивать.
– Карен, мне пора домой, к семье.
– Вы приедете ко мне снова? – дрогнувшим голосом спросила Карен. – Здесь так тяжело, и никто не хочет навещать меня. Ни родители, ни друзья.
Какие-такие друзья? Я знала, что многие из тех, с кем она общалась, наркоманы. С какой это радости им приезжать в тюрьму? А другие наверняка разозлились, узнав, что она натворила. И кто же будет навещать ее? Я. Господи, зачем ты призвал меня для этой цели? Кто я такая?
– Да, я постараюсь приехать снова. Для меня это нелегко. Мои близкие не хотят этого, но я попробую.
Все это слишком чудовищно. Слишком безумно. Этому зверству не должно быть места в моей жизни. И все-таки оно было
Я нажала кнопку внутренней связи на стене и попросила надзирателя прийти за Карен. Нам оставалась пробыть наедине всего несколько минут. Хоть я и считала, что Карен ожесточилась сердцем, я видела облегчение в ее глазах: теперь ей было больше незачем скрывать правду. Я спросила, можно ли мне помолиться вместе с ней. Она кивнула, я взяла ее за руки. Я молилась о том, чтобы истина открылась и чтобы Бог явил Карен свою милость и любовь, ибо она стремится к Нему. Моей молитвой руководил Святой Дух, в этом я не сомневалась. Пока мы молились, меня вдруг поразила ужасная мысль: я держу за руки убийцу, отнявшую жизнь у Ханны.
Мой голос дрогнул. Я поняла, что мне надо скорее укрыться в своей машине, где можно вдали от всех выплакаться Богу. Сердце переполнилось до отказа, больше оно ничего не могло вместить. Меня затошнило, словно я выпила отраву. Требовалось срочно найти ведро. Ему должен был уподобиться Господь. Только он мог совладать с таким злом.
После того как я произнесла «аминь», мы с Карен поднялись и молча направились к двери. Мы слышали, как одна за другой отпираются двери, как по лабиринту коридоров к нам идет надзиратель. Пока открывались двери зоны посещений, мы еще раз обнялись.
Карен уже выходила в дверь, когда я спохватилась:
– Да, еще вопрос!
– Какой?
– Почему вас держат в тюремной больнице?
Поколебавшись немного, она отвела глаза и ответила:
– Потому что мое дело получило широкую огласку, а еще… я беременна. Пятый месяц.
III. Последствия
11. Важнейший из вопросов