– То, что произошло в Хиле, – трагедия, которую я сотворил своими собственными руками. Но тогда мне сказали, что это было необходимо. Я знаю, каково это – бояться собственного дома, – прошептал он, напрягаясь. – Пэры боятся меня, но это необходимо. Они могут причинить вред. А из-за того, что они меня боятся, они повинуются мне, не задавая вопросов. Пусть я монстр, но что хорошего в снах, если ты не знаешь, что такое кошмар?
Не нужно, чтобы мне вставляли нож в спину, чтобы знать, что я этого не хочу.
– На самом деле вы не собаку хотели, – прошептала я.
Наследник слегка покраснел.
– Есть люди – их совсем немного, – которые, как и ты, меня не боятся. Карлоу, Бейнс, Уорт – и у меня нет желания причинять им вред. Они так же важны для меня, как мой грехотворец. Приятно, когда тебя принимают, а не боятся.
И все же в этой лаборатории никто не обращался к нему по имени. Только по титулу.
Глава двенадцатая
Через три дня стало ясно, что Карлоу была права. Наследник приходил в лабораторию каждое утро. Мы вместе читали записи об экспериментах с его грехотворцем за чашкой чая. Наши тихие встречи в лаборатории могли продолжаться до трех часов. Остальные приходили в лабораторию гораздо позже. Даже Карлоу, единственная, кто, как я думала, мог нас прервать, предпочитала работать допоздна и спать допоздна. Она составила для меня список заданий, и наследник наблюдал за моими контрактами, пока я пыталась их выполнить. Он хмыкнул, когда у меня в очередной раз ничего не получилось, и постучал кончиком пера по подбородку.
– Мне нужно видеть то, что я уничтожаю, – сказала я. – Ничего не получится.
Я пыталась разрушить механизм игрушечной лошадки. Ее задние ноги двигались, если завести пружину. У Карлоу ушел час, чтобы сделать ее из цельного куска дерева и раскрасить.
– Это игрушка, а не покойник на алтаре. – Наследник достал из кармана платок, отдал его мне и сделал еще одну пометку. – Как же ты уничтожила те воспоминания в Лощине? Или ты знаешь, как устроен мозг смертных, лучше, чем я думаю?
– Нет, – сказала я, вытирая кровь из-под носа. Я не могла приносить себя в жертву, когда не знала, чего хочу. Мой благотворец порхал рядом со мной. – Тогда все было по-другому. Под давлением мы действуем лучше.
– Очень жаль, – сказал он, закрывая дневник. – Отдохни. Сейчас попробуем еще раз.
Он выскользнул за дверь. Я облокотилась о стол, пытаясь справиться с головной болью. Если бы я знала, что делать, только когда была в опасности, от меня не было бы никакой пользы. Но мои творцы понимали, что такое опасность. Они знали, что если я умру, умрут и они. А вот что такое давление, они понять не могли. И что такое амбиции – тоже.
Дверь распахнулась, ударившись о стену, и я услышала, как ко мне приближаются тяжелые шаги. Я встала, но Карлоу толкнула меня обратно на табуретку. Я видела в ее непостижимых глазах красный свет зари.
– Суверен знает, что у его величества есть несвязанный двуосененный, – тихо сказала она. Ее спутанные волосы словно скрывали ее от остальной комнаты. – Наследник спорит с ней на улице.
По моим рукам побежали мурашки. Я почувствовала, как у меня сводит живот.
– Она сердится?
Расколотый суверен Гиацинта Уирслейн правила всего шесть лет. Она была очередной ничем не примечательной дворянкой, которую король взял в жены только из-за ее творцев. Ее связали с судом, чтобы она не могла использовать их без строгого контроля. А потом она подкупила достаточно пэров, чтобы свергнуть своего мужа и его сторонников.
Сначала она убила его личных стражников. Они не пускали ее в покои мужа, так что она убила их всех. Старый суверен забаррикадировался вместе со своими детьми в зале суда, где они в итоге и столкнулись. В хаосе схватки погибли две их дочери, а Гиацинта была застигнута врасплох самой верной стражницей своего мужа. Рыцарь Беатрис нанесла Гиацинте страшный удар, меч рассек ее скальп, щеку и плечо, а потом пронзил ей грудь. Поговаривали, что у Гиацинты, должно быть, душа Грешного, и это она остановила клинок.
Я понимала, что меч остановила ее ключица и хорошо сформулированная молитва ее творцам. В конце концов, Гиацинта Уирслейн была одной из лучших целительниц в мире. Суд позволял ей только лечить людей.
– Она никогда не сердится, – сказала Карлоу. – Хуже всего, когда она спокойна. Не стоит ее недооценивать.
Мои творцы зарычали так низко и так глубоко, что у меня задрожали зубы. Дверь со скрипом отворилась.
– Франциска, – протянул нежный голос, – ты портишь сюрприз.
Карлоу упала на колени и прижалась лбом к полу. Ее пальто распростерлось у нее за спиной, как крылья синей птицы. Я повторила за ней и стала ждать. Мои творцы прикрывали мою оголившуюся шею.
В Болотах существование королей казалось далеким сном. Мы все жили и умирали одинаково, вне зависимости от того, кто был сувереном, потому что у нас не было возможности изменить суд. Пэрство было недостижимо. Расколотый суверен Цинлиры – тем более.
– Франциска, дорогая, мы еще это обсудим, но я понимаю твою нерешительность, – голос суверена дрогнул, как будто происходящее ее забавляло. – Можешь идти.
Карлоу встала. Послышались шаркающие шаги, щелкнула дверь – и в комнате воцарилась тишина. Я оставалась на месте. От того, что я лежала на полу, ноги начали неприятно затекать.
Шелк шуршал по земле. Суверен уселась на табурет наследника.
– Итак, – сказала она, – у тебя есть и благотворец, и грехотворец?
– Да, ваше превосходительство.
– Подойди сюда, Лорена Адлер, – она похлопала по табурету, на котором я сидела до этого. – Я всю жизнь мечтала встретить еще одного двуосененного, и вот ты здесь.
Конечно, существовали правила, запрещающие смотреть на суверена, но в тот момент, когда я подняла голову, наши глаза встретились. Я замерла.
В ней не было ничего необычного – маленький носик, тонкие губы, обведенные коралловым пигментом, и каштановые волосы с проседью на висках. И хотя ее косметика была дороже, чем вся моя жизнь, я могла бы не заметить ее в переполненной комнате. Да я бы и не заметила.
– Давай будем честны друг с другом. – Суверен взяла меня за подбородок и повернула мое лицо сначала в одну сторону, а затем – в другую. Я была бы такой же некрасивой, как она, если бы не мои рыжие волосы. – Тебе ведь велела спрятаться твоя мать, да? Та, что с Болот? Ты похожа на нее?
– Нет, ваше превосходительство, – ответила я. Мама всегда говорила, что я похожа на своего отца, но у меня не было воспоминаний о нем. Угловатая челюсть, карие глаза с опущенными уголками и тонкие губы придавали мне вечно раздраженный вид. – Сомневаюсь, что вы когда-либо видели ее или моего отца.
– Да, я тоже в этом сомневаюсь, – сказала она с улыбкой, отпуская меня.
Я отвернулась. Двое слуг позади нее опустили глаза, но стражник не сводил глаз с моих рук.
– Неужели ты думала, что я буду изуродована шрамами? – спросила Корона с мелодичным смехом. Служанка добавила мед в чай и размешала его для нее. – Или, может быть, что я буду безумно красивой женщиной, которую довели бы до совершенства ее творцы?
У нее был шрам, совершенно обычный. Он шел от центра ее лба, через ее левую бровь и глаз, вниз по щеке и заканчивался на груди, напротив знаков из зеленых и белых чернил, с помощью которых суд и совет держали ее под контролем. Ее платье было скроено так, чтобы было видно и шрам, и знаки.
– Пэры всегда делают своих врагов уродливыми или красивыми – третьего не дано – и всегда это зависит от их узких взглядов на красоту и уродство. Такие лишенные воображения сплетники, – она положила руки на стол и постучала массивным кольцом-доспехом, украшающим ее указательный палец, по столешнице. Ее ногти были очень острыми, чтобы легче было делать жертвоприношения. – Но ты, Лорена Адлер, не красива и не уродлива. Ты просто есть. Как я. Незаметная. Недооцененная. Обычная девушка, оказавшаяся среди голодных волков.
Она сказала это так уверенно, что я вздрогнула. Она смогла вылечить смертельный удар, а это означало, что она могла вылечить свою рану полностью, так, чтобы у нее не осталось шрама. Моя же кожа была покрыта шрамами.
– Я думала, вы будете красивее, – сказала я. – Я видела, как богатые люди проезжали мимо Болот. Они всегда были красивее.
Суверен выпрямилась.
– Удивительно, как деньги влияют на уверенность в себе.
И на одежду. И на здоровье. И на все остальное.
– Итак, – сказала она, заглядывая в чашку, которая принадлежала ее сыну, и протягивая ее служанке. – Над чем ты работаешь с моим сыном?
Служанка снова наполнила чашку, а другая положила в нее две ложки меда, не касаясь краев. Эта женщина никогда не была незаметной и недооцененной. Она, как и ее сын, не была похожа ни на кого в Цинлире.
– Сейчас он в основном проверяет пределы возможностей моих контрактов и жертвоприношений, – сказала я. В контракте не было пункта, запрещающего мне говорить его матери, что он хочет сделать с Дверью, но из наших разговоров было ясно, что она не согласна с его намерениями. Лучше солгать – и ложь теперь стала моей второй натурой. Если бы она думала, что я совершенно не обучена, она бы меня недооценила. – Меня не учили заключать контракты с моими творцами, поэтому я работаю совершенно по-другому. Сегодня у меня ничего не получается. Я совсем не похожа на вас.
– В самом деле, – сказала она. – И что мой сын пообещал тебе в обмен на это знание?
– Информацию и защиту, – сказала я. – А также сказал, что больше не будет приносить в жертву жителей Лощины. Нас слишком мало, чтобы приносить жертвы даже в течение года, а город находится слишком далеко, чтобы что-то сделать.
Если я хочу помочь Уиллу, мне нужно больше узнать о ее жертвах и о том, почему она так поступала.
– Тогда вы слишком далеко и чтобы протестовать, – сказала суверен. Она отхлебнула из чашки, и ее служанки удалились. – Как у тебя получилось жить здесь и не привлекать к себе внимания? Я наняла нескольких благоосененных только для того, чтобы они искали осененных детей.
Я сглотнула. У меня в горле появился сладковатый привкус желчи. Я почувствовала прилив тошноты.
– Я из Болот. Я старалась держаться в стороне и редко использовала творцев.
– Да, Алистер сказал, что он был удивлен скоростью, с которой ты уничтожила и создала новые воспоминания моих стражников, – сказала она с улыбкой. – О, он любит трудные загадки.
Я сцепила руки на коленях, мои ногти впились в кожу. Мой благотворец заскулил. Моя кожа, казалось, натянулась от поднимающегося во мне страха.
– Как ты это сделала? – спросила она.
Я сглотнула.
– Мне всегда было комфортнее с телами и воспоминаниями. Я могильщица. Я очень хорошо знаю смертные тела.
– Скажи, как осененный, который никогда не учился, может так быстро и четко менять вспоминания? Ты не работаешь с мыслями, готовя тело к погребальным обрядам. Ты не видишь чувства, наблюдая за мертвыми нервами. Все это неосязаемые вещи. Их изменение требует практики, – она наклонилась так близко, что я почувствовала как у нее изо рта пахнет медом. – Но у тебя ведь была практика? Если бы ты не могла создавать и уничтожать даже самые элементарные вещи, ты была бы бесполезна.
– Нет, – я покачала головой. – Я же сказала. Сегодня я не очень полезна.
– Я знаю, – сказала она, глядя на меня поверх своей чашки, – так же, как и знаю, что ты куда опаснее, чем заставляешь всех верить.
Она вытащила из складок платья маленький пистолет и приставила дуло к моему животу.
– Считаю до трех, – сказала она. – Ты либо поймешь, как уничтожить механизм этого пистолета, не имея возможности при этом его увидеть, либо получишь пулю в живот. Конечно, я могу вылечить такую рану, но необученный двуосененный вряд ли будет кому-то полезен.
«Полезен» – вот опять.
– Раз.
«Уничтожь пулю и порох», – взмолилась я.
Мой грехотворец оторвался от меня и обрушился на нее прежде, чем я даже пообещал ему жертву. Могу ли я чем-то пожертвовать? Выстрелит ли она, если я проткну ее руку ножом?
– Два.
«Возьми ее ногти и кровь, которая появится, когда она их лишится. Возьми ее браслеты».
– Три.
Не нужно, чтобы мне вставляли нож в спину, чтобы знать, что я этого не хочу.
– На самом деле вы не собаку хотели, – прошептала я.
Наследник слегка покраснел.
– Есть люди – их совсем немного, – которые, как и ты, меня не боятся. Карлоу, Бейнс, Уорт – и у меня нет желания причинять им вред. Они так же важны для меня, как мой грехотворец. Приятно, когда тебя принимают, а не боятся.
И все же в этой лаборатории никто не обращался к нему по имени. Только по титулу.
Глава двенадцатая
Через три дня стало ясно, что Карлоу была права. Наследник приходил в лабораторию каждое утро. Мы вместе читали записи об экспериментах с его грехотворцем за чашкой чая. Наши тихие встречи в лаборатории могли продолжаться до трех часов. Остальные приходили в лабораторию гораздо позже. Даже Карлоу, единственная, кто, как я думала, мог нас прервать, предпочитала работать допоздна и спать допоздна. Она составила для меня список заданий, и наследник наблюдал за моими контрактами, пока я пыталась их выполнить. Он хмыкнул, когда у меня в очередной раз ничего не получилось, и постучал кончиком пера по подбородку.
– Мне нужно видеть то, что я уничтожаю, – сказала я. – Ничего не получится.
Я пыталась разрушить механизм игрушечной лошадки. Ее задние ноги двигались, если завести пружину. У Карлоу ушел час, чтобы сделать ее из цельного куска дерева и раскрасить.
– Это игрушка, а не покойник на алтаре. – Наследник достал из кармана платок, отдал его мне и сделал еще одну пометку. – Как же ты уничтожила те воспоминания в Лощине? Или ты знаешь, как устроен мозг смертных, лучше, чем я думаю?
– Нет, – сказала я, вытирая кровь из-под носа. Я не могла приносить себя в жертву, когда не знала, чего хочу. Мой благотворец порхал рядом со мной. – Тогда все было по-другому. Под давлением мы действуем лучше.
– Очень жаль, – сказал он, закрывая дневник. – Отдохни. Сейчас попробуем еще раз.
Он выскользнул за дверь. Я облокотилась о стол, пытаясь справиться с головной болью. Если бы я знала, что делать, только когда была в опасности, от меня не было бы никакой пользы. Но мои творцы понимали, что такое опасность. Они знали, что если я умру, умрут и они. А вот что такое давление, они понять не могли. И что такое амбиции – тоже.
Дверь распахнулась, ударившись о стену, и я услышала, как ко мне приближаются тяжелые шаги. Я встала, но Карлоу толкнула меня обратно на табуретку. Я видела в ее непостижимых глазах красный свет зари.
– Суверен знает, что у его величества есть несвязанный двуосененный, – тихо сказала она. Ее спутанные волосы словно скрывали ее от остальной комнаты. – Наследник спорит с ней на улице.
По моим рукам побежали мурашки. Я почувствовала, как у меня сводит живот.
– Она сердится?
Расколотый суверен Гиацинта Уирслейн правила всего шесть лет. Она была очередной ничем не примечательной дворянкой, которую король взял в жены только из-за ее творцев. Ее связали с судом, чтобы она не могла использовать их без строгого контроля. А потом она подкупила достаточно пэров, чтобы свергнуть своего мужа и его сторонников.
Сначала она убила его личных стражников. Они не пускали ее в покои мужа, так что она убила их всех. Старый суверен забаррикадировался вместе со своими детьми в зале суда, где они в итоге и столкнулись. В хаосе схватки погибли две их дочери, а Гиацинта была застигнута врасплох самой верной стражницей своего мужа. Рыцарь Беатрис нанесла Гиацинте страшный удар, меч рассек ее скальп, щеку и плечо, а потом пронзил ей грудь. Поговаривали, что у Гиацинты, должно быть, душа Грешного, и это она остановила клинок.
Я понимала, что меч остановила ее ключица и хорошо сформулированная молитва ее творцам. В конце концов, Гиацинта Уирслейн была одной из лучших целительниц в мире. Суд позволял ей только лечить людей.
– Она никогда не сердится, – сказала Карлоу. – Хуже всего, когда она спокойна. Не стоит ее недооценивать.
Мои творцы зарычали так низко и так глубоко, что у меня задрожали зубы. Дверь со скрипом отворилась.
– Франциска, – протянул нежный голос, – ты портишь сюрприз.
Карлоу упала на колени и прижалась лбом к полу. Ее пальто распростерлось у нее за спиной, как крылья синей птицы. Я повторила за ней и стала ждать. Мои творцы прикрывали мою оголившуюся шею.
В Болотах существование королей казалось далеким сном. Мы все жили и умирали одинаково, вне зависимости от того, кто был сувереном, потому что у нас не было возможности изменить суд. Пэрство было недостижимо. Расколотый суверен Цинлиры – тем более.
– Франциска, дорогая, мы еще это обсудим, но я понимаю твою нерешительность, – голос суверена дрогнул, как будто происходящее ее забавляло. – Можешь идти.
Карлоу встала. Послышались шаркающие шаги, щелкнула дверь – и в комнате воцарилась тишина. Я оставалась на месте. От того, что я лежала на полу, ноги начали неприятно затекать.
Шелк шуршал по земле. Суверен уселась на табурет наследника.
– Итак, – сказала она, – у тебя есть и благотворец, и грехотворец?
– Да, ваше превосходительство.
– Подойди сюда, Лорена Адлер, – она похлопала по табурету, на котором я сидела до этого. – Я всю жизнь мечтала встретить еще одного двуосененного, и вот ты здесь.
Конечно, существовали правила, запрещающие смотреть на суверена, но в тот момент, когда я подняла голову, наши глаза встретились. Я замерла.
В ней не было ничего необычного – маленький носик, тонкие губы, обведенные коралловым пигментом, и каштановые волосы с проседью на висках. И хотя ее косметика была дороже, чем вся моя жизнь, я могла бы не заметить ее в переполненной комнате. Да я бы и не заметила.
– Давай будем честны друг с другом. – Суверен взяла меня за подбородок и повернула мое лицо сначала в одну сторону, а затем – в другую. Я была бы такой же некрасивой, как она, если бы не мои рыжие волосы. – Тебе ведь велела спрятаться твоя мать, да? Та, что с Болот? Ты похожа на нее?
– Нет, ваше превосходительство, – ответила я. Мама всегда говорила, что я похожа на своего отца, но у меня не было воспоминаний о нем. Угловатая челюсть, карие глаза с опущенными уголками и тонкие губы придавали мне вечно раздраженный вид. – Сомневаюсь, что вы когда-либо видели ее или моего отца.
– Да, я тоже в этом сомневаюсь, – сказала она с улыбкой, отпуская меня.
Я отвернулась. Двое слуг позади нее опустили глаза, но стражник не сводил глаз с моих рук.
– Неужели ты думала, что я буду изуродована шрамами? – спросила Корона с мелодичным смехом. Служанка добавила мед в чай и размешала его для нее. – Или, может быть, что я буду безумно красивой женщиной, которую довели бы до совершенства ее творцы?
У нее был шрам, совершенно обычный. Он шел от центра ее лба, через ее левую бровь и глаз, вниз по щеке и заканчивался на груди, напротив знаков из зеленых и белых чернил, с помощью которых суд и совет держали ее под контролем. Ее платье было скроено так, чтобы было видно и шрам, и знаки.
– Пэры всегда делают своих врагов уродливыми или красивыми – третьего не дано – и всегда это зависит от их узких взглядов на красоту и уродство. Такие лишенные воображения сплетники, – она положила руки на стол и постучала массивным кольцом-доспехом, украшающим ее указательный палец, по столешнице. Ее ногти были очень острыми, чтобы легче было делать жертвоприношения. – Но ты, Лорена Адлер, не красива и не уродлива. Ты просто есть. Как я. Незаметная. Недооцененная. Обычная девушка, оказавшаяся среди голодных волков.
Она сказала это так уверенно, что я вздрогнула. Она смогла вылечить смертельный удар, а это означало, что она могла вылечить свою рану полностью, так, чтобы у нее не осталось шрама. Моя же кожа была покрыта шрамами.
– Я думала, вы будете красивее, – сказала я. – Я видела, как богатые люди проезжали мимо Болот. Они всегда были красивее.
Суверен выпрямилась.
– Удивительно, как деньги влияют на уверенность в себе.
И на одежду. И на здоровье. И на все остальное.
– Итак, – сказала она, заглядывая в чашку, которая принадлежала ее сыну, и протягивая ее служанке. – Над чем ты работаешь с моим сыном?
Служанка снова наполнила чашку, а другая положила в нее две ложки меда, не касаясь краев. Эта женщина никогда не была незаметной и недооцененной. Она, как и ее сын, не была похожа ни на кого в Цинлире.
– Сейчас он в основном проверяет пределы возможностей моих контрактов и жертвоприношений, – сказала я. В контракте не было пункта, запрещающего мне говорить его матери, что он хочет сделать с Дверью, но из наших разговоров было ясно, что она не согласна с его намерениями. Лучше солгать – и ложь теперь стала моей второй натурой. Если бы она думала, что я совершенно не обучена, она бы меня недооценила. – Меня не учили заключать контракты с моими творцами, поэтому я работаю совершенно по-другому. Сегодня у меня ничего не получается. Я совсем не похожа на вас.
– В самом деле, – сказала она. – И что мой сын пообещал тебе в обмен на это знание?
– Информацию и защиту, – сказала я. – А также сказал, что больше не будет приносить в жертву жителей Лощины. Нас слишком мало, чтобы приносить жертвы даже в течение года, а город находится слишком далеко, чтобы что-то сделать.
Если я хочу помочь Уиллу, мне нужно больше узнать о ее жертвах и о том, почему она так поступала.
– Тогда вы слишком далеко и чтобы протестовать, – сказала суверен. Она отхлебнула из чашки, и ее служанки удалились. – Как у тебя получилось жить здесь и не привлекать к себе внимания? Я наняла нескольких благоосененных только для того, чтобы они искали осененных детей.
Я сглотнула. У меня в горле появился сладковатый привкус желчи. Я почувствовала прилив тошноты.
– Я из Болот. Я старалась держаться в стороне и редко использовала творцев.
– Да, Алистер сказал, что он был удивлен скоростью, с которой ты уничтожила и создала новые воспоминания моих стражников, – сказала она с улыбкой. – О, он любит трудные загадки.
Я сцепила руки на коленях, мои ногти впились в кожу. Мой благотворец заскулил. Моя кожа, казалось, натянулась от поднимающегося во мне страха.
– Как ты это сделала? – спросила она.
Я сглотнула.
– Мне всегда было комфортнее с телами и воспоминаниями. Я могильщица. Я очень хорошо знаю смертные тела.
– Скажи, как осененный, который никогда не учился, может так быстро и четко менять вспоминания? Ты не работаешь с мыслями, готовя тело к погребальным обрядам. Ты не видишь чувства, наблюдая за мертвыми нервами. Все это неосязаемые вещи. Их изменение требует практики, – она наклонилась так близко, что я почувствовала как у нее изо рта пахнет медом. – Но у тебя ведь была практика? Если бы ты не могла создавать и уничтожать даже самые элементарные вещи, ты была бы бесполезна.
– Нет, – я покачала головой. – Я же сказала. Сегодня я не очень полезна.
– Я знаю, – сказала она, глядя на меня поверх своей чашки, – так же, как и знаю, что ты куда опаснее, чем заставляешь всех верить.
Она вытащила из складок платья маленький пистолет и приставила дуло к моему животу.
– Считаю до трех, – сказала она. – Ты либо поймешь, как уничтожить механизм этого пистолета, не имея возможности при этом его увидеть, либо получишь пулю в живот. Конечно, я могу вылечить такую рану, но необученный двуосененный вряд ли будет кому-то полезен.
«Полезен» – вот опять.
– Раз.
«Уничтожь пулю и порох», – взмолилась я.
Мой грехотворец оторвался от меня и обрушился на нее прежде, чем я даже пообещал ему жертву. Могу ли я чем-то пожертвовать? Выстрелит ли она, если я проткну ее руку ножом?
– Два.
«Возьми ее ногти и кровь, которая появится, когда она их лишится. Возьми ее браслеты».
– Три.