Как же я хочу, чтобы Белла переехала сюда жить. Чтобы мы вместе стряпали на кухне, превращая продукты в невообразимое месиво, и бегали в магазинчик на углу прикупить ванилин или молотый перец. Чтобы мы перебирали одежду в гардеробной и Белла высмеивала каждый выбранный мною наряд. Чтобы она спала на этой кровати, уютно свернувшись клубочком под заботливо подоткнутым одеялом. Чтобы она была здесь, в безопасности, под моим бдительным оком. Если я не спущу с нее глаз, что плохого может с ней приключиться?

Но Белла никогда сюда не переедет. И в этом лофте, построенном ею ради меня, в этом воплощении всех моих самых фантастических грез и одновременно самых жутких кошмаров, мне суждено оставаться одной. И я буду жить в нем потому, что Белла в нем жить не будет. Она создала его для меня, чтобы мне было куда идти и куда возвращаться. Чтобы защитить меня. Дать мне крышу над головой. Убежище от бушующих штормов жизни.

– Я люблю тебя! – кричу я в трубку, срывая голос. – Безумно, безумно тебя люблю!

– И я тебя, Данни, – тихонько отвечает мне Белла. Моя и только моя Белла. – Навсегда и навечно.





* * *


Аарон уходит. Я брожу по квартире, пробегая пальцами по мебели и стенам. В ванной комнате, на ярко зеленеющей кафельной плитке, высится белая фарфоровая ванна. На львиных лапах. Шкафчики на кухне забиты упаковками спагетти и бутылками вина. В холодильнике, выжидая удобного момента, охлаждается «Дом Периньон». В аптечке – все мои тюбики и флакончики. В гардеробной – костюмы и вещи. Я любовно оглаживаю их и натыкаюсь на платье, зазывающе высунувшееся наружу. Я обмираю. Это то самое платье. К подолу прицеплена записка: «Надень его. Ты мне всегда в нем особенно нравилась».

Изящные, каллиграфически начертанные буквы, выведенные рукой Беллы.

Я прижимаю записку к груди, подхожу к кровати и выглядываю в окно. Смотрю на реку, на мост, на играющие на воде блики озаренного светом Манхэттена, сулящего златые горы. Сколько же в нем людей. Разбитых сердец. Любви. Сколько же он отнял у меня, этот манящий, расплывающийся перед моими глазами остров.





Глава тридцать восьмая




Стремительное развитие событий начинает буксовать, словно в замедленной съемке. Наше головокружительное падение заканчивается на дне океана, и восемь бесконечно, невыносимо долгих дней мы беспомощно барахтаемся, захлебываясь водой, в этом лишенном воздуха пространстве.

Лечение прекращено. Слова доктора Шоу пропадают втуне. Мы все уже знаем и без него, видим собственными глазами: толку в лечении нет, от терапии Белле становится только хуже и теперь ей нужен домашний покой. Доктор Шоу хладнокровен и сдержан – мне так и хочется врезать ему по морде, размазать его по стене, выместить на нем свою злобу. Мне хочется орать, вопить во все горло. Найти виноватого и заставить его ответить за все. Но кто, кто виноват? Какой изувер измыслил подобный конец? Какой монстр обрек на него Беллу? Что за божественная сила ввергла нас в это адово пекло?

С клиникой покончено. Медсестра снимает капельницу, и Беллу отправляют домой. У нее поражены легкие. Ей нечем дышать.

Джилл не кажет к Белле и носа. Не вылезает из роскошного отеля «Марриотт» на Таймс-сквер. И когда наступает пятница, я натягиваю сапоги, закутываюсь в пальто и, оставив Беллу и Аарона одних в квартире, выскакиваю на улицу. Слепо, как потерявший управление грузовик, несусь по Мидтауну сквозь разноцветные огни Бродвея, сквозь толпы людей, спешащих в театр на новое шоу. Возможно, сегодня у них особый вечер. Их повысили или они просто выбрались в город. Чтобы прокутить деньги, насладиться ласкающим слух мюзиклом или новехонькой постановкой с известными актерами. Как же они далеки от меня, эти незнакомцы из параллельной вселенной. Между нами нет больше точек соприкосновения. Мы смотрим, но не видим друг друга.

Я нахожу Джилл в отельном баре. Одной проблемой меньше: я так и не решила, что же мне делать, когда я окажусь в отеле. Позвонить ей по телефону? Потребовать у администратора номер ее комнаты? Но Джилл сидит в холле прямо передо мной и потягивает водку с мартини.

То, что это водка, я не сомневаюсь: Белла тоже предпочитает водку. Джилл позволяла нам отхлебывать из ее бокалов, когда мы только пешком под стол ходили, а позже, ни капли не смущаясь, что мы не достигли возраста «алкогольного совершеннолетия», угощала нас самодельными коктейлями.

Одета она с иголочки: на ней оранжевый брючный костюм из крепа и изысканный шейный платок. Я тотчас закипаю от гнева: как у нее хватает совести наряжаться? Обвешиваться побрякушками? Полагать, что это имеет какое-то значение?

– Джилл!

Она вздрагивает. Поднимает глаза. Бокал с мартини предательски дрожит в ее руке.

– Как… Все нормально?

Вопрос застает меня врасплох. Я еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Нормально? Что может быть нормального в том, что ее дочь умирает?

– Почему вы не там? – набрасываюсь на нее я.

Она уже два дня не навещает Беллу. День-деньской названивает Аарону, но не приходит.

Джилл широко распахивает глаза. На ее гладком лбу не появляется ни единой морщинки – результат косметических процедур, которые она, счастливица, может себе позволить, ведь клетки ее тела не превращаются в многоголовых чудовищ и не пожирают ее изнутри.

Я присаживаюсь рядом. На мне тренировочные штаны, в которых я обычно занимаюсь йогой, и заношенная толстовка с эмблемой Пенсильванского университета, позаимствованная у Дэвида. На память.

– Выпьешь чего-нибудь? – спрашивает она.

Бармен, словно охотничий пес, мигом делает стойку.

– Джин с мартини, – внезапно вырывается у меня.

Что со мной? Я ведь не собиралась здесь оставаться. Я планировала высказать все, что у меня накипело, развернуться и уйти.

Передо мной почти молниеносно возникает бокал. Джилл вопросительно смотрит на меня. Она что, ждет от меня тоста? Я делаю поспешный глоток и отставляю напиток.

– Почему вы здесь? – спрашиваю я.

Вопрос другой, но смысл тот же. «Почему вы здесь, в этом городе? Почему вы здесь, в этом отеле, там, где нет вашей дочери?»


– Потому что хочу быть поблизости, – невозмутимо, как само собой разумеющееся, отвечает Джилл.

– Но она… Но вы нужны ей там.

– Я постоянно там бываю.

О да! Она постоянно заказывает доставку еды и услуги по уборке квартиры. В понедельник, правда, она заявилась собственной персоной с букетом цветов и спросила, где лежат ножницы, чтобы обрезать стебли.

– Ничего не понимаю, – качаю я головой. – А Фредерик? Где он?

– Во Франции, – пожимает она плечами.

Я хочу ее удушить. Хочу завопить: «Как? Как? Как такое возможно? Это же Белла!»

Но я лишь молча отпиваю джин с мартини.

– Помню, как вы с Беллой встретились, – внезапно заявляет Джилл. – Это была любовь с первого взгляда.

– Мы встретились в парке.

Да, мы с Беллой подружились не в школе, а в парке, в Черри-Хилле. Был праздник, Четвертое июля, и мы с родителями отправились в пригород Нью-Джерси к нашим родственникам. Мы редко с ними виделись. Они считали себя правоверными евреями и были довольно невысокого мнения о нас, исповедовавших реформистский иудаизм. Однако в тот день они пригласили нас на пикник, и мы согласились: поездка на море все равно сорвалась.

По прихоти судьбы там же очутились Белла и ее родители, хотя, как и мы, они жили в двадцати пяти милях от Черри-Хилла и в этот городишко их занесло по чистой случайности: компания Фредерика устроила там что-то типа барбекю. С Беллой мы повстречались под деревом. В голубеньком кружевном платьице, белых кроссовках и с алым бантом в волосах она выглядела настоящей француженкой, и мне даже почудился легкий акцент в том, как она произносила слова, что, впрочем, оказалось неправдой. Акцента у Беллы не было, просто до того дня я ни разу не общалась с людьми, говорившими не совсем так, как принято в Филадельфии.

– Она нам все уши о тебе прожужжала. Я испугалась, что вы больше никогда не увидитесь, и поэтому мы отправили ее в Харритон.

– Что значит – вы отправили ее в Харритон? – медленно переспрашиваю я.

– Мы боялись, что Белла останется без друзей. И когда она познакомилась с тобой, у нас не хватило духу разлучить вас. Твоя мама сказала, что осенью ты пойдешь в Харритон, вот мы и отдали туда Беллу.

– Из-за меня?

Джилл вздыхает. Поправляет шарф.

– Знаю, я не очень хорошая мать. Просто ужасная. Порой мне кажется, что поручить Беллу твоим заботам было единственным верным решением, которое я приняла в жизни.

К моим глазам подступают слезы. Они жгут. Они щиплют мне веки, словно жала крошечных пчел.

– Вы нужны Белле, – шепчу я.

Джилл упрямо мотает головой.

– Ты знаешь ее намного лучше, чем я. Да и что я могу ей теперь предложить?

Я наклоняюсь. Накрываю ладонью ее руку. Джилл непроизвольно вздрагивает: похоже, она давно отвыкла от теплых, дружеских прикосновений.

– Себя, Джилл, себя.





Глава тридцать девятая




Джилл приходит вместе со мной. Она мнется в коридоре, и Белла кричит из спальни:

– Данни? Кто там?

– Это я, мама, – отвечает Джилл.

Я ухожу. Оставляю их наедине. Бреду по улице, когда звонит моя мама.

– Данни? Как Белла?

И в ту самую секунду, когда я слышу ее голос, я начинаю рыдать. Я рыдаю по своей лучшей подруге, которая там, наверху в квартире, задыхаясь, борется за свою жизнь. Я рыдаю по своей матери, которая слишком хорошо знает, как велико и неизбывно это горе, как невыносимо тяжела эта ноша для человеческих плеч. Я рыдаю по своей потерянной любви, несостоявшейся свадьбе, по будущему, которому не суждено сбыться.

– Милая моя девочка, – бормочет мама. – Как я тебя понимаю.

– Я рассталась с Дэвидом, – всхлипываю я.

– Надо же, – бесстрастно произносит она, словно ждала чего-то подобного. – А почему?