Я протягиваю ему вторую ногу. Дэвид встряхивает бутылочку, берется за каблук, и все повторяется заново.

– Надо как следует их промыть, – говорит Дэвид. – Пойдем-ка.

Он обнимает меня, и я, морщась и подвывая, хромаю в ванную комнату. Там у нас настоящая ванна, правда, не на львиных лапах. Господи, как же я мечтала о ванне на львиных лапах, но пришлось довольствоваться той, что установили предыдущие жильцы. Непостижимо – в такой момент моя голова забита какой-то бессмысленной чепухой, какими-то львиными лапами! Немыслимо. Как будто сейчас это важно.

Дэвид отвинчивает кран, набирает воду.

– Я добавлю английскую соль, и тебе полегчает.

Он поворачивается, чтобы уйти, но я хватаю его за руку и прижимаю к груди, словно ребенок плюшевую игрушку.

– Все будет хорошо, – утешает он меня, но слова его повисают в воздухе.

Откуда ему знать, что будет. Этого не знает никто. Ни он. Ни доктор Шоу. Ни даже я.





Глава двадцать первая




Белла не перезванивает, не отвечает на сообщения, и в субботу вечером, не выдержав, я набираю Аарона.

На втором гудке он снимает трубку.

– Данни, – шепчет он. – Привет.

– Да, привет.

Я разминаю перебинтованные ноги, шлепая по мягкому ковру в нашей с Дэвидом спальне.

– Белла дома?

Он молчит.

– Аарон, не дури. Белла не отвечает на мои звонки.

– Вообще-то она спит.

– Спит!

Это в восемь часов вечера!

– А ты что делаешь? – спрашивает он.

– Ничего, – отрубаю я, косясь на свои тренировочные штаны. – Собираюсь поработать. Передай ей, что я звонила.

– Само собой, передам.

Внезапно во мне вскипает праведный гнев. Подумать только – этот приблудный Аарон, этот невесть кто, сбоку припека, знающий Беллу всего каких-то три с половиной месяца, сейчас рядом с ней, в ее квартире! Она доверилась ему. Положилась на него, совершеннейшего незнакомца! А я, ее лучшая подруга, ее семья…

– Она должна позвонить мне, – рычу я, еле сдерживая клокочущую во мне ярость.

– Да, конечно, – невозмутимо отвечает Аарон. – Знаешь, просто…

– Ничего не хочу знать! – взрываюсь я. – При всем к тебе уважении, ты никто, и звать тебя никак! А у моей лучшей подруги во вторник – операция! Она обязана позвонить мне!

Аарон откашливается.

– Может, пройдемся? – предлагает он.

– Что?

– Давай пройдемся. Мне не мешает проветриться. Да и тебе, по-моему, тоже.

Я теряюсь. Меня так и подмывает ответить, что у меня полным-полно работы – и это истинная правда: всю неделю я носилась как очумелая, пытаясь подготовить документы на подпись. «ЦИТ» так и не предоставил нам полной финансовой отчетности, и руководство «Эпсона» начинает волноваться – они хотят объявить о поглощении уже на следующей неделе. Но у меня язык не поворачивается сказать Аарону «нет». Мне надо поговорить с ним. Объяснить, что его помощь мне не нужна и он может проваливать подобру-поздорову туда, откуда явился этой весной.

– Хорошо, – отрывисто бросаю я. – На углу Перри и Вашингтон-стрит. Через двадцать минут.






* * *


Такси подкатывает к краю тротуара, где меня поджидает Аарон. Еще довольно светло, хотя вот-вот сгустятся сумерки: октябрь не за горами, а с ним – осенняя мгла и хмарь. Аарон, как и я, одет в джинсы и зеленый свитер. И когда я, расплатившись с водителем, вылезаю из машины и вижу нашу с ним близнецовую схожесть, меня разбирает смех.

– Жаль, я не додумался прихватить оранжевый рюкзак, – сетует Аарон, взмахом руки указывая на кожаную сумочку от «Тодса», подарок Беллы на мой двадцать пятый день рождения.

Мы медленно бредем по Перри-стрит в сторону Вест-Сайд-Хайвея. Мои сбитые в кровь ноги болят и подгибаются.

– Я когда-то жил неподалеку отсюда, – нарушает молчание Аарон, – пока не переехал в Мидтаун. Целых полгода. В своей первой нью-йоркской квартире. Она через квартал. В доме на Гудзон-стрит. Я обожаю Вест-Виллидж, но с общественным транспортом здесь полная засада.

– А как же метро? – дергаю я плечами. – «Западная Четвертая»?

Лицо его оживает, озаряется воспоминаниями.

– Мы жили над пиццерией, так что в комнате было не продохнуть от итальянской еды. Пиццей и пастой пахло буквально все – одежда, постельное белье… Теперь эту пиццерию закрыли.

Подумать только – я смеюсь!

– Когда я переехала в Нью-Йорк, – вырывается у меня, – я жила в Адской кухне, и в моей квартире нестерпимо воняло карри. С тех пор я карри в рот не беру.

– Да? А я вот до сих пор сам не свой до пиццы.

– Давно ты занимаешься архитектурой?

– С начала времен. Мне кажется, архитектура у меня в крови. Я и в колледж-то пошел ради нее. Правда, было время, когда я подумывал, не стать ли мне инженером, но для инженера у меня мозгов маловато.

– Сильно в этом сомневаюсь.

– А зря. Против правды не попрешь.

Некоторое время мы идем молча.

– А ты никогда не хотела стать адвокатом?

Его вопрос застает меня врасплох. Я вздрагиваю.

– Ч-что?

– Ну, тебе никогда не хотелось заняться юридической практикой? Выступать в суде? Уверен, ты бы всех там за пояс заткнула. – Он лукаво улыбается и подмигивает. – С тобой бесполезно препираться – все равно положишь на обе лопатки.

– Нет, не хотелось, – отвечаю я. – Адвокатура – это не для меня.

– Почему?

Я аккуратно обхожу лужицу. В Нью-Йорке никогда не угадаешь, что окажется у тебя под ногами – вода или моча.

– Адвокат вертит статьями закона, как фокусник. Пускает пыль в глаза. Гадает на кофейной гуще. Но исход дела всегда непредсказуем. Посчастливится ли ему улестить присяжных? Уболтает ли он судью? В корпоративном праве все по-другому: нет ничего превыше закона. Письменное слово – царь и бог. Здесь все прописано черным по белому.

– Захватывающе, – восхищается Аарон.

– И я про то же.

Аарон ожесточенно трет руки и вдруг спрашивает:

– Слушай… Как ты?

Я резко останавливаюсь, словно натыкаюсь на стену.

Останавливается и он.

Я крепко задумываюсь, краем глаза замечая, что он тоже погружается в себя, и признаюсь:

– Если честно – не очень.

– М-да… Я так и думал. И представить-то невозможно, как тебе, должно быть, тяжело.

Наши взгляды скрещиваются.

– Белла… – начинаю я и больше не могу произнести ни слова.

Порыв ветра швыряет вверх охапку листьев и уличного мусора и кружит их в завораживающем танце. Я разражаюсь рыданиями.