Глядя на них, Ирина загадала сделать все возможное, чтобы Егор с Володей в зрелые годы остались так же дружны, как братья Гаккель. Ведь жизнь идет своим чередом, и когда-то их с Кириллом не станет, и Егору с Володей придется рассчитывать только на себя и друг на друга.
Тут обвинитель кашлянул, Ирина спохватилась и начала заседание.
Первой вызвали Марину Николаевну Огонькову, ту самую Маришу. За без малого тридцать лет она из студентки-практикантки превратилась в доктора наук и профессора, завкафедрой ЛОР-болезней в Педиатрическом институте.
Выглядела Марина Николаевна роскошно. Густые каштановые волосы с редким проблеском седины убраны в высокую прическу, на лицо нанесен немного избыточный для ее возраста, но тщательный макияж, а ангорский свитер и юбка из шотландки куплены явно или за границей, или на чеки. Жаль, что обуви не разглядеть, но наверняка она тоже импортная и элегантная. Золота тоже чуть-чуть многовато на шее и на руках, но сами украшения видно, что не дешевка с искусственными камнями, а старинная работа. В общем, заметная женщина. Кроме того, Марина Николаевна обладала прекрасной осанкой и хорошо поставленным лекторским голосом, слушать ее было одно удовольствие. Она рассказала, что накануне убийства Вероники заглянула к Валерии домой попить чайку. Это было у них заведено, жили ведь недалеко друг от друга. Марина Николаевна позвала подругу сходить на следующий день в кино, на фильм «Законный брак», который все хвалят, а они до сих пор не посмотрели. Валерия отказалась, потому что фильм грустный, а она такое не любит, но главное, завтра ей придется ехать к Веронике, у которой к ней какое-то дело государственной важности. В чем именно заключается дело, Валерия не знала, но предположила, что «эта дурища опять себя накрутила и хочет, чтобы я развеяла ее страхи насчет родов». Настроение у Валерии Михайловны было хорошее, она не испытывала к Веронике ни малейшей злобы. Ни в тот день, ни в какой другой, ведь развод у них с Филиппом прошел мирно и культурно, и Валерия сразу приняла его новую жену, а та была вежлива и почтительна со своей предшественницей.
– А что вы можете сказать о подмене ребенка? – спросил адвокат.
Свидетельница нахмурилась:
– Дело давнее, и говорить тут, в сущности, не о чем. У Валерии из-за осложнений родов случился нервный срыв, и обсуждать его я не вижу никакого смысла.
– Почему?
– Да потому что это был всего лишь бред, вызванный чудовищно непрофессиональным анестезиологическим пособием, вот и все. Вы поймите, это участковая больничка с роддомом на пятнадцать коек. Там и сейчас-то дикость, а вы отмотайте еще на тридцать лет назад. Наркоз по принципу «как пройти в библиотеку», после него надо Бога благодарить, что жив остался, а кратковременное расстройство психики вообще за осложнение не считается.
– То есть вы не допускаете, что подозрения Валерии Михайловны имели под собой реальную почву? – спросила Светлана Аркадьевна.
– Какую почву, боже мой, когда я там присутствовала с первого момента и все видела! Нет, это просто смешно, в самом деле, – Огонькова приосанилась, – когда вам алкоголик говорит, что по нему ползают чертики, вам не надо выяснять, какого они цвета и размера, чтобы понять, что у человека развивается белая горячка.
– Мы знаем, что черти – мифические существа, а дети вполне реальные материальные объекты, стало быть, подменить и перепутать их вполне реально, – сказал Шубников.
– Простите, товарищи, но для того, чтобы перепутать детей в роддоме, требуется поистине фатальное стечение обстоятельств. Или массовое поступление рожениц, из-за которого возникла небывалая суета и путаница, или вся смена должна напиться до бессознательного состояния, или пожар. А так, среди полного спокойствия…
Огонькова развела руками.
– Вот вы говорите, кратковременное расстройство психики из-за наркоза, – продолжал Шубников, – то есть позже вы никогда не замечали у вашей подруги проблем э… такого рода?
Свидетельница пожала плечами.
– Вы же врач, в случае чего должны насторожиться быстрее простого обывателя.
– Я не психиатр.
– Но базовые знания по этой специальности имеете.
Марина Николаевна улыбнулась:
– Как говорил Козьма Прутков, специалист подобен флюсу, полнота его односторонняя. Я занимаюсь ЛОР-патологией, и остальные разделы медицины для меня почти такой же темный лес, как и для, как вы говорите, простого обывателя.
– Но психоз случился у Валерии Михайловны после рождения первенца, когда вы еще не были узким специалистом и не успели забыть полученные в институте знания.
– Больше скажу, я еще их получить-то не успела, – засмеялась Огонькова, – психиатрия у нас была на пятом курсе, а я тогда закончила четвертый.
– Вот видите.
– К сожалению, молодой человек, как нет пророка в своем отечестве, так и редкий врач сохраняет холодную голову в кругу семьи и близких. Наоборот, признаки заболеваний видятся ему чудовищно искаженно, он их или не замечает, или страшно преувеличивает.
– Да, это есть, – кивнул Шубников с тяжелым вздохом.
– Валерия – моя лучшая подруга, почти сестра, а если честно сказать, то не всякие сестры так близки, как мы с нею. Думаете, легко признать, что у самого родного человека психическое заболевание? Поэтому, когда профессор Берг сказал, что она здорова, я обрадовалась и, честно говоря, старалась не замечать какие-то незначительные признаки, свидетельствующие об обратном. Профессор же сделал заключение, и кто я такая, чтобы с ним спорить?
– Так все-таки были признаки?
Огонькова пожала плечами:
– Как сказать? И да и нет. Например, Валерия возвращалась проверить, заперла ли дверь, так это многие делают. Или у нас еще была вечная проблема утюга.
Ирина подавила улыбку. Сия вечная проблема была знакома ей не понаслышке, и если мучительные терзания «а выключила ли я утюг?» являются симптомом душевной болезни, то ей самой надо срочно ложиться в психушку.
– Это все?
– В принципе, да, – Марина Николаевна потупилась, – разве что в последние годы у нее стали появляться довольно странные научные концепции… Но я не придала этому значения, поскольку в остальном Лерочка вела себя вполне адекватно.
– А почему вы решили, что концепции странные? – Шубников подался вперед. – Ведь две минуты назад вы признали свою некомпетентность во всем, кроме ЛОР-болезней, а Валерия Михайловна, насколько я понял, иммунолог.
Огонькова вздохнула:
– Но я все-таки профессор, защитила две диссертации и могу отличить науку от пустопорожних измышлений.
– Да?
– Представьте себе! Наука – это не только мысли из вашей мудрой головы, а прежде всего кропотливое и всестороннее исследование.
Ирина перевела взгляд на подсудимую. Та сидела совершенно спокойно, лишь улыбнулась уголком рта.
– Любой концепции должны предшествовать исследования и эксперименты, особенно в такой опасной профессии, как наша. Мы должны твердо опираться на реальность, изучать ее и принимать такой, как есть, а не подгонять под наши фантазии.
«Прямо-таки революционный подход, – ухмыльнулась про себя Ирина, – а как же знаменитое «если факты противоречат моей теории – тем хуже для фактов»? Где эта коммунистическая дерзость и большевистская прямота? Ох, не по ленинским заветам хотите жить, уважаемая Марина Николаевна!»
– Как вы правы! – вдруг воскликнула Светлана Аркадьевна. – Без конца повторяю, ребята, помните, «я» – выборка не репрезентативная, но никак не хотят аспиранты осознать, что их мысли и чувства не являются истиной в последней инстанции.
Казалось, женщины сейчас бросятся друг другу в объятия, а Ирине вдруг вспомнился любимый многосерийный фильм «Открытая книга».
– Послушайте, – сказала она, – но вот Татьяна Власенкова…
– Ой, даже не начинайте, – довольно резко перебила Огонькова, – это художественное произведение о том, как косные профессора не давали гениальной ученой изобрести пенициллин, но судьба реального прототипа этой героини, Зинаиды Виссарионовны Ермольевой, сложилась несколько иначе. Не так мелодраматично, но вклад в науку эта женщина внесла огромный, потому что с юности посвятила себя микробиологии, работала и в поле, и в лаборатории, и в клинике, и на эпидемиях, в том числе в самом пекле войны, в Сталинграде. Мы чтим ее не только как человека, которому бюрократы не позволили стать изобретателем антибиотиков. Поймите, бывают гипотезы от знания, а бывают от незнания. Ну, например, у вас в ящике лежит сто пар колготок.
«Хорошо бы, – подумала Ирина, машинально одернув юбку, чтобы закрыть наспех зашитую сегодня утром дыру, – сто пар, господи, это же в раю только может быть такое».
– Вы наугад достаете две пары, видите, что они черные, и утверждаете, что в этом ящике все колготки черные. А когда вам пытаются возразить, показываете эти несчастные две пары и кричите: «Вот! Я провела эксперимент! Вы собственными глазами видите, что колготки черные!» Но когда вы откроете ящик, то очень может быть, что не обнаружите там больше ни одной пары черных колготок. Чтобы сделать грамотное заключение, если условия не позволяют нам открыть ящик и просто описать явление, нужно знать еще очень много вводных данных. Например, каких цветов вообще выпускаются колготки, какое предприятие выпускало конкретно эту партию, как оно окрашивает свои изделия, не было ли перебоев с тем или иным сырьем, насколько равномерно распределены по цветам колготки внутри ящика и много еще другой информации, которая позволит вам на основании случайной выборки в двадцать колготок дать заключение об их распределении по цвету, которое окажется близко к истине. А так, извините, щелкнув пальцами, ах, название «туберкулез» происходит от латинского слова «бугорок», и раковые опухоли описывают как бугристые, значит, между этими патологиями много общего и онкологию надо рассматривать как инфекционное заболевание. И вуаля! Весь мир бьется над решением проблемы рака, а ты у себя в кухне на коленке изобрела панацею. Прелесть же! Красивая сказка, но в реальности так не бывает, к сожалению.
Ирина снова посмотрела на Валерию Михайловну. Та сидела спокойно, с немного снисходительным видом, как иногда взрослые слушают фантазии детей. Что для шизофреника крайне нехарактерно, обычно они яростно оберегают свои бредовые идеи от стрел логики и здравого смысла.
– Послушайте, но вот вы врач, профессор, – сказал Шубников мрачно, – знаете, что в анамнезе у подруги острый психоз, и вдруг она начинает высказывать идеи, которые вы однозначно определяете как бредовые. Неужели вы не забеспокоились за ее здоровье? Вы не думаете, что если бы вовремя уговорили ее показаться врачу, то сегодня у нас не было бы повода здесь собраться?
Огонькова нахмурилась:
– Знаете что, молодой человек! Рановато вам еще мне выговоры делать! На мой взгляд, да, идеи Лерочки попахивали бредом, но я не специалист в иммунологии, в конце концов! У нее есть непосредственный начальник, пусть он и решает. Это, знаете, в пионерском детстве и комсомольской юности хорошо рассуждать, что истинный друг это тот, кто правду в лицо скажет, крылья подрежет и в ведро с помоями окунет, а кто тебя похвалит и вдохновит, тот ложный друг. В зрелом возрасте взгляды меняются… Как говорила Мария Васильевна, мама Лерочки: будьте добры ко всем родным и друзьям, ибо неизвестно, кто из вас доживет до старости. Я не хотела терять самого близкого человека ради торжества истины, да и потом психологически Лерочкино поведение вполне понятно. Она полжизни посвятила мужу и детям, считая это главным предназначением женщины, но вот дети улетели из гнезда, муж отдалился, трудности, которые надо преодолевать, тоже рассосались… Можно заняться работой, но поздно, время упущено. И хочется вскочить в последний вагон, наверстать, перепрыгнуть… Вот в ход и идут дерзкие гипотезы. Я, грешным делом, решила, что она просто хочет обратить на себя внимание, такая стратегия тоже работает неплохо. Выкрикни какую-нибудь дичь, и оглянуться не успеешь, как ты знаменитость. Одиозная, да, но все тебя знают. Поймите, мы с Лерочкой общались много, почти каждый день, и во всем, что не касалось науки, она была само здравомыслие, и даже как-то не связала ее научные в кавычках достижения с той давней историей.
Свидетельницу отпустили, и Ирина вызвала доктора Панину, много лет назад лечившую Валерию в Снегиревке. С тех пор Панина прошла славный путь от ординатора до начмеда и явно была возмущена, что ее отрывают от работы ради такой ерунды. Ирина заметила, что врачи, которых вечно стараются сделать виноватыми во всем, дают показания враждебно и осторожно, стараются не произнести ни одного лишнего слова, понимая, что любой их вздох может быть истолкован им во вред. Огонькова, наверное, тоже была бы далеко не так доброжелательно настроена, если бы не любовь к подруге.
Панина сквозь зубы, но признала, что да, был такой эпизод в ее практике, и она хотела сделать как полагается, то есть вызвать психиатра и дальше определять тактику совместно с ним. Только вот она тогда была простым врачом, поэтому пришлось подчиниться заведующей, приказавшей спустить все на тормозах.
Вопросов к ней не возникло, и Ирина предложила свидетельнице занять место в зале, но та с негодованием постучала указательным пальцем по циферблату своих часов и молча удалилась.
Вызвали Гавриила Евграфовича Шацкого, заведующего кафедрой, на которой работала Валерия Михайловна. Обладатель такого имени по всем канонам должен быть благообразным старичком с остроконечной бородкой, но свидетельское место занял подтянутый и одновременно раскованный мужчина лет сорока с лучистыми серыми глазами и губами, которые в классической литературе принято было называть чувственными. Ирине подумалось, что студенты женского пола в этом вузе наверняка знают микробиологию на «хорошо» и даже на «отлично», такое мощное обаяние было у молодого профессора.
Гавриил Евграфович охарактеризовал Валерию Михайловну Гаккель как исполнительного сотрудника, который пороху не выдумает, но со своими нехитрыми обязанностями справляется прекрасно. Она не читала лекций, зато следила за кафедральной документацией, готовила наглядные материалы и слайды для профессоров, переводила для них зарубежные публикации, вела занятия, занималась экспериментальной работой, насколько это позволяла кафедральная лаборатория, оборудованная далеко не по самому последнему слову техники. Валерия Михайловна хорошо обсчитывала данные, то есть, в сущности, выполняла работу аспиранта, но поскольку молодежь ленится, а Валерия Михайловна человек надежный и исполнительный, то профессура с удовольствием привлекала ее для рутинной работы, соответственно, включала в список авторов статей, так что публикациями дама обижена не была.
С коллегами Гаккель вела себя вежливо, но от общественной работы уклонялась, в КПСС заявления не подавала, а когда парторг убеждал, что она достойна вступить в ряды, Валерия Михайловна отговаривалась семейными проблемами.
В общем, крепкий середнячок, тот самый необходимый балласт, без которого наука не может обойтись в нынешнее время, когда эпоха гениев-одиночек сменилась эпохой коллективов.
Лет пять назад Валерия Михайловна стала высказывать идеи, о которых даже говорить всерьез было неловко, а не то что включать в научный план работы кафедры.
– И вы прямо сразу поняли, что это чушь? – ухмыльнулся Шубников.
– Да, сразу.
– И каким образом?
– Ну я на это как бы учился, – рассмеялся Гавриил Евграфович, – кое-что могем…
– Без проверки, без изучения?
Шацкий развел руками:
– Ну вот чтобы не быть голословным… Такой пример, пожалуй, приведу. Есть такое заболевание, как рожа, которое сейчас именуют рожистым воспалением, но, на мой взгляд, это дурной тон. Все равно что чай пить с оттопыренным мизинчиком.
Шубников энергично кивнул и жалел, что его сейчас не слышит главврач.
– В народе бытует устойчивое мнение, что надо привязать красную тряпочку к больному месту и рожа немедленно пройдет.
– И тут согласен.
– Зная об этом распространенном суеверии, врач с пониманием отнесется к пациенту, обмотавшемуся красной тканью, и коллеги не будут ругать врача за такое мракобесие. Какой-нибудь специалист, знающий об эффекте плацебо, в определенной ситуации даже может посоветовать больному привязать ленточку красного цвета, с оговоркой, чтобы она нигде ничего не сдавливала и не натирала. Все вышеперечисленное глупость, конечно, но варианты нормального поведения. А вот если вам аспирант заявит, что выбрал тему диссертации «Применение различных оттенков красной ткани для лечения рожи», то вы, как бы это помягче сказать… Обалдеете, что ли. А если вдруг нет, и начнете поднимать литературу и проводить эксперименты, то обалдеет уже ваше руководство, да и коллеги не поймут. Вот высказывания Валерии Михайловны были из этой же оперы, к сожалению.
– И вы ничего не сделали? – спросила Светлана Аркадьевна.
– А что я должен был сделать? Объяснил поделикатнее, что это глупость, да и все.
– Не предложили ей обратиться за помощью, не позвали врача, чтобы проконсультировал Валерию Михайловну?
– Так, а зачем? – хохотнул Гавриил Евграфович. – Если бы мы каждого, кто высказывает глупые идеи, показывали душеведам, то весь научный аппарат страны смело можно было бы объединять с психиатрическими стационарами.
– Свидетель, отвечайте, пожалуйста, по существу, – произнесла Ирина сурово, из последних сил сопротивляясь обаянию Шацкого.
Тут обвинитель кашлянул, Ирина спохватилась и начала заседание.
Первой вызвали Марину Николаевну Огонькову, ту самую Маришу. За без малого тридцать лет она из студентки-практикантки превратилась в доктора наук и профессора, завкафедрой ЛОР-болезней в Педиатрическом институте.
Выглядела Марина Николаевна роскошно. Густые каштановые волосы с редким проблеском седины убраны в высокую прическу, на лицо нанесен немного избыточный для ее возраста, но тщательный макияж, а ангорский свитер и юбка из шотландки куплены явно или за границей, или на чеки. Жаль, что обуви не разглядеть, но наверняка она тоже импортная и элегантная. Золота тоже чуть-чуть многовато на шее и на руках, но сами украшения видно, что не дешевка с искусственными камнями, а старинная работа. В общем, заметная женщина. Кроме того, Марина Николаевна обладала прекрасной осанкой и хорошо поставленным лекторским голосом, слушать ее было одно удовольствие. Она рассказала, что накануне убийства Вероники заглянула к Валерии домой попить чайку. Это было у них заведено, жили ведь недалеко друг от друга. Марина Николаевна позвала подругу сходить на следующий день в кино, на фильм «Законный брак», который все хвалят, а они до сих пор не посмотрели. Валерия отказалась, потому что фильм грустный, а она такое не любит, но главное, завтра ей придется ехать к Веронике, у которой к ней какое-то дело государственной важности. В чем именно заключается дело, Валерия не знала, но предположила, что «эта дурища опять себя накрутила и хочет, чтобы я развеяла ее страхи насчет родов». Настроение у Валерии Михайловны было хорошее, она не испытывала к Веронике ни малейшей злобы. Ни в тот день, ни в какой другой, ведь развод у них с Филиппом прошел мирно и культурно, и Валерия сразу приняла его новую жену, а та была вежлива и почтительна со своей предшественницей.
– А что вы можете сказать о подмене ребенка? – спросил адвокат.
Свидетельница нахмурилась:
– Дело давнее, и говорить тут, в сущности, не о чем. У Валерии из-за осложнений родов случился нервный срыв, и обсуждать его я не вижу никакого смысла.
– Почему?
– Да потому что это был всего лишь бред, вызванный чудовищно непрофессиональным анестезиологическим пособием, вот и все. Вы поймите, это участковая больничка с роддомом на пятнадцать коек. Там и сейчас-то дикость, а вы отмотайте еще на тридцать лет назад. Наркоз по принципу «как пройти в библиотеку», после него надо Бога благодарить, что жив остался, а кратковременное расстройство психики вообще за осложнение не считается.
– То есть вы не допускаете, что подозрения Валерии Михайловны имели под собой реальную почву? – спросила Светлана Аркадьевна.
– Какую почву, боже мой, когда я там присутствовала с первого момента и все видела! Нет, это просто смешно, в самом деле, – Огонькова приосанилась, – когда вам алкоголик говорит, что по нему ползают чертики, вам не надо выяснять, какого они цвета и размера, чтобы понять, что у человека развивается белая горячка.
– Мы знаем, что черти – мифические существа, а дети вполне реальные материальные объекты, стало быть, подменить и перепутать их вполне реально, – сказал Шубников.
– Простите, товарищи, но для того, чтобы перепутать детей в роддоме, требуется поистине фатальное стечение обстоятельств. Или массовое поступление рожениц, из-за которого возникла небывалая суета и путаница, или вся смена должна напиться до бессознательного состояния, или пожар. А так, среди полного спокойствия…
Огонькова развела руками.
– Вот вы говорите, кратковременное расстройство психики из-за наркоза, – продолжал Шубников, – то есть позже вы никогда не замечали у вашей подруги проблем э… такого рода?
Свидетельница пожала плечами.
– Вы же врач, в случае чего должны насторожиться быстрее простого обывателя.
– Я не психиатр.
– Но базовые знания по этой специальности имеете.
Марина Николаевна улыбнулась:
– Как говорил Козьма Прутков, специалист подобен флюсу, полнота его односторонняя. Я занимаюсь ЛОР-патологией, и остальные разделы медицины для меня почти такой же темный лес, как и для, как вы говорите, простого обывателя.
– Но психоз случился у Валерии Михайловны после рождения первенца, когда вы еще не были узким специалистом и не успели забыть полученные в институте знания.
– Больше скажу, я еще их получить-то не успела, – засмеялась Огонькова, – психиатрия у нас была на пятом курсе, а я тогда закончила четвертый.
– Вот видите.
– К сожалению, молодой человек, как нет пророка в своем отечестве, так и редкий врач сохраняет холодную голову в кругу семьи и близких. Наоборот, признаки заболеваний видятся ему чудовищно искаженно, он их или не замечает, или страшно преувеличивает.
– Да, это есть, – кивнул Шубников с тяжелым вздохом.
– Валерия – моя лучшая подруга, почти сестра, а если честно сказать, то не всякие сестры так близки, как мы с нею. Думаете, легко признать, что у самого родного человека психическое заболевание? Поэтому, когда профессор Берг сказал, что она здорова, я обрадовалась и, честно говоря, старалась не замечать какие-то незначительные признаки, свидетельствующие об обратном. Профессор же сделал заключение, и кто я такая, чтобы с ним спорить?
– Так все-таки были признаки?
Огонькова пожала плечами:
– Как сказать? И да и нет. Например, Валерия возвращалась проверить, заперла ли дверь, так это многие делают. Или у нас еще была вечная проблема утюга.
Ирина подавила улыбку. Сия вечная проблема была знакома ей не понаслышке, и если мучительные терзания «а выключила ли я утюг?» являются симптомом душевной болезни, то ей самой надо срочно ложиться в психушку.
– Это все?
– В принципе, да, – Марина Николаевна потупилась, – разве что в последние годы у нее стали появляться довольно странные научные концепции… Но я не придала этому значения, поскольку в остальном Лерочка вела себя вполне адекватно.
– А почему вы решили, что концепции странные? – Шубников подался вперед. – Ведь две минуты назад вы признали свою некомпетентность во всем, кроме ЛОР-болезней, а Валерия Михайловна, насколько я понял, иммунолог.
Огонькова вздохнула:
– Но я все-таки профессор, защитила две диссертации и могу отличить науку от пустопорожних измышлений.
– Да?
– Представьте себе! Наука – это не только мысли из вашей мудрой головы, а прежде всего кропотливое и всестороннее исследование.
Ирина перевела взгляд на подсудимую. Та сидела совершенно спокойно, лишь улыбнулась уголком рта.
– Любой концепции должны предшествовать исследования и эксперименты, особенно в такой опасной профессии, как наша. Мы должны твердо опираться на реальность, изучать ее и принимать такой, как есть, а не подгонять под наши фантазии.
«Прямо-таки революционный подход, – ухмыльнулась про себя Ирина, – а как же знаменитое «если факты противоречат моей теории – тем хуже для фактов»? Где эта коммунистическая дерзость и большевистская прямота? Ох, не по ленинским заветам хотите жить, уважаемая Марина Николаевна!»
– Как вы правы! – вдруг воскликнула Светлана Аркадьевна. – Без конца повторяю, ребята, помните, «я» – выборка не репрезентативная, но никак не хотят аспиранты осознать, что их мысли и чувства не являются истиной в последней инстанции.
Казалось, женщины сейчас бросятся друг другу в объятия, а Ирине вдруг вспомнился любимый многосерийный фильм «Открытая книга».
– Послушайте, – сказала она, – но вот Татьяна Власенкова…
– Ой, даже не начинайте, – довольно резко перебила Огонькова, – это художественное произведение о том, как косные профессора не давали гениальной ученой изобрести пенициллин, но судьба реального прототипа этой героини, Зинаиды Виссарионовны Ермольевой, сложилась несколько иначе. Не так мелодраматично, но вклад в науку эта женщина внесла огромный, потому что с юности посвятила себя микробиологии, работала и в поле, и в лаборатории, и в клинике, и на эпидемиях, в том числе в самом пекле войны, в Сталинграде. Мы чтим ее не только как человека, которому бюрократы не позволили стать изобретателем антибиотиков. Поймите, бывают гипотезы от знания, а бывают от незнания. Ну, например, у вас в ящике лежит сто пар колготок.
«Хорошо бы, – подумала Ирина, машинально одернув юбку, чтобы закрыть наспех зашитую сегодня утром дыру, – сто пар, господи, это же в раю только может быть такое».
– Вы наугад достаете две пары, видите, что они черные, и утверждаете, что в этом ящике все колготки черные. А когда вам пытаются возразить, показываете эти несчастные две пары и кричите: «Вот! Я провела эксперимент! Вы собственными глазами видите, что колготки черные!» Но когда вы откроете ящик, то очень может быть, что не обнаружите там больше ни одной пары черных колготок. Чтобы сделать грамотное заключение, если условия не позволяют нам открыть ящик и просто описать явление, нужно знать еще очень много вводных данных. Например, каких цветов вообще выпускаются колготки, какое предприятие выпускало конкретно эту партию, как оно окрашивает свои изделия, не было ли перебоев с тем или иным сырьем, насколько равномерно распределены по цветам колготки внутри ящика и много еще другой информации, которая позволит вам на основании случайной выборки в двадцать колготок дать заключение об их распределении по цвету, которое окажется близко к истине. А так, извините, щелкнув пальцами, ах, название «туберкулез» происходит от латинского слова «бугорок», и раковые опухоли описывают как бугристые, значит, между этими патологиями много общего и онкологию надо рассматривать как инфекционное заболевание. И вуаля! Весь мир бьется над решением проблемы рака, а ты у себя в кухне на коленке изобрела панацею. Прелесть же! Красивая сказка, но в реальности так не бывает, к сожалению.
Ирина снова посмотрела на Валерию Михайловну. Та сидела спокойно, с немного снисходительным видом, как иногда взрослые слушают фантазии детей. Что для шизофреника крайне нехарактерно, обычно они яростно оберегают свои бредовые идеи от стрел логики и здравого смысла.
– Послушайте, но вот вы врач, профессор, – сказал Шубников мрачно, – знаете, что в анамнезе у подруги острый психоз, и вдруг она начинает высказывать идеи, которые вы однозначно определяете как бредовые. Неужели вы не забеспокоились за ее здоровье? Вы не думаете, что если бы вовремя уговорили ее показаться врачу, то сегодня у нас не было бы повода здесь собраться?
Огонькова нахмурилась:
– Знаете что, молодой человек! Рановато вам еще мне выговоры делать! На мой взгляд, да, идеи Лерочки попахивали бредом, но я не специалист в иммунологии, в конце концов! У нее есть непосредственный начальник, пусть он и решает. Это, знаете, в пионерском детстве и комсомольской юности хорошо рассуждать, что истинный друг это тот, кто правду в лицо скажет, крылья подрежет и в ведро с помоями окунет, а кто тебя похвалит и вдохновит, тот ложный друг. В зрелом возрасте взгляды меняются… Как говорила Мария Васильевна, мама Лерочки: будьте добры ко всем родным и друзьям, ибо неизвестно, кто из вас доживет до старости. Я не хотела терять самого близкого человека ради торжества истины, да и потом психологически Лерочкино поведение вполне понятно. Она полжизни посвятила мужу и детям, считая это главным предназначением женщины, но вот дети улетели из гнезда, муж отдалился, трудности, которые надо преодолевать, тоже рассосались… Можно заняться работой, но поздно, время упущено. И хочется вскочить в последний вагон, наверстать, перепрыгнуть… Вот в ход и идут дерзкие гипотезы. Я, грешным делом, решила, что она просто хочет обратить на себя внимание, такая стратегия тоже работает неплохо. Выкрикни какую-нибудь дичь, и оглянуться не успеешь, как ты знаменитость. Одиозная, да, но все тебя знают. Поймите, мы с Лерочкой общались много, почти каждый день, и во всем, что не касалось науки, она была само здравомыслие, и даже как-то не связала ее научные в кавычках достижения с той давней историей.
Свидетельницу отпустили, и Ирина вызвала доктора Панину, много лет назад лечившую Валерию в Снегиревке. С тех пор Панина прошла славный путь от ординатора до начмеда и явно была возмущена, что ее отрывают от работы ради такой ерунды. Ирина заметила, что врачи, которых вечно стараются сделать виноватыми во всем, дают показания враждебно и осторожно, стараются не произнести ни одного лишнего слова, понимая, что любой их вздох может быть истолкован им во вред. Огонькова, наверное, тоже была бы далеко не так доброжелательно настроена, если бы не любовь к подруге.
Панина сквозь зубы, но признала, что да, был такой эпизод в ее практике, и она хотела сделать как полагается, то есть вызвать психиатра и дальше определять тактику совместно с ним. Только вот она тогда была простым врачом, поэтому пришлось подчиниться заведующей, приказавшей спустить все на тормозах.
Вопросов к ней не возникло, и Ирина предложила свидетельнице занять место в зале, но та с негодованием постучала указательным пальцем по циферблату своих часов и молча удалилась.
Вызвали Гавриила Евграфовича Шацкого, заведующего кафедрой, на которой работала Валерия Михайловна. Обладатель такого имени по всем канонам должен быть благообразным старичком с остроконечной бородкой, но свидетельское место занял подтянутый и одновременно раскованный мужчина лет сорока с лучистыми серыми глазами и губами, которые в классической литературе принято было называть чувственными. Ирине подумалось, что студенты женского пола в этом вузе наверняка знают микробиологию на «хорошо» и даже на «отлично», такое мощное обаяние было у молодого профессора.
Гавриил Евграфович охарактеризовал Валерию Михайловну Гаккель как исполнительного сотрудника, который пороху не выдумает, но со своими нехитрыми обязанностями справляется прекрасно. Она не читала лекций, зато следила за кафедральной документацией, готовила наглядные материалы и слайды для профессоров, переводила для них зарубежные публикации, вела занятия, занималась экспериментальной работой, насколько это позволяла кафедральная лаборатория, оборудованная далеко не по самому последнему слову техники. Валерия Михайловна хорошо обсчитывала данные, то есть, в сущности, выполняла работу аспиранта, но поскольку молодежь ленится, а Валерия Михайловна человек надежный и исполнительный, то профессура с удовольствием привлекала ее для рутинной работы, соответственно, включала в список авторов статей, так что публикациями дама обижена не была.
С коллегами Гаккель вела себя вежливо, но от общественной работы уклонялась, в КПСС заявления не подавала, а когда парторг убеждал, что она достойна вступить в ряды, Валерия Михайловна отговаривалась семейными проблемами.
В общем, крепкий середнячок, тот самый необходимый балласт, без которого наука не может обойтись в нынешнее время, когда эпоха гениев-одиночек сменилась эпохой коллективов.
Лет пять назад Валерия Михайловна стала высказывать идеи, о которых даже говорить всерьез было неловко, а не то что включать в научный план работы кафедры.
– И вы прямо сразу поняли, что это чушь? – ухмыльнулся Шубников.
– Да, сразу.
– И каким образом?
– Ну я на это как бы учился, – рассмеялся Гавриил Евграфович, – кое-что могем…
– Без проверки, без изучения?
Шацкий развел руками:
– Ну вот чтобы не быть голословным… Такой пример, пожалуй, приведу. Есть такое заболевание, как рожа, которое сейчас именуют рожистым воспалением, но, на мой взгляд, это дурной тон. Все равно что чай пить с оттопыренным мизинчиком.
Шубников энергично кивнул и жалел, что его сейчас не слышит главврач.
– В народе бытует устойчивое мнение, что надо привязать красную тряпочку к больному месту и рожа немедленно пройдет.
– И тут согласен.
– Зная об этом распространенном суеверии, врач с пониманием отнесется к пациенту, обмотавшемуся красной тканью, и коллеги не будут ругать врача за такое мракобесие. Какой-нибудь специалист, знающий об эффекте плацебо, в определенной ситуации даже может посоветовать больному привязать ленточку красного цвета, с оговоркой, чтобы она нигде ничего не сдавливала и не натирала. Все вышеперечисленное глупость, конечно, но варианты нормального поведения. А вот если вам аспирант заявит, что выбрал тему диссертации «Применение различных оттенков красной ткани для лечения рожи», то вы, как бы это помягче сказать… Обалдеете, что ли. А если вдруг нет, и начнете поднимать литературу и проводить эксперименты, то обалдеет уже ваше руководство, да и коллеги не поймут. Вот высказывания Валерии Михайловны были из этой же оперы, к сожалению.
– И вы ничего не сделали? – спросила Светлана Аркадьевна.
– А что я должен был сделать? Объяснил поделикатнее, что это глупость, да и все.
– Не предложили ей обратиться за помощью, не позвали врача, чтобы проконсультировал Валерию Михайловну?
– Так, а зачем? – хохотнул Гавриил Евграфович. – Если бы мы каждого, кто высказывает глупые идеи, показывали душеведам, то весь научный аппарат страны смело можно было бы объединять с психиатрическими стационарами.
– Свидетель, отвечайте, пожалуйста, по существу, – произнесла Ирина сурово, из последних сил сопротивляясь обаянию Шацкого.