Лэндон Бейкер


29 декабря

– Ну, и напугал ты нас, приятель, – откуда-то издалека доносится голос, который мне не сразу удается идентифицировать.

Меня стремительно засасывает в воронку, вырывая из комфортного состояния невесомости и легкости. Радужный туман, ставший почти родным, рассеивается, трансформируясь в геометрические грубые рисунки, с каждый новым витком спирали, обретающие объем и форму, а спустя мгновение и цвета: яркие, бьющие по глазам даже сквозь закрытые веки. Я сжимаю их по инерции, не чувствуя в полной мере мышечных сокращений. Только колющую боль, медленно растекающуюся по конечностям. Черт, а это больно. Когда находишься по ту сторону, успокаивая пациента и убеждая, что его состояние вполне естественно – предоставления об истинных физических муках приходящего в состояние больного – весьма поверхностны. Теперь мне известно, какого это – возвращаться с того света.

– Давай, открывай глаза, Лэнд. Показатели говорят, что ты уже с нами, – снова трубит голос. Теперь совсем близко. Я пытаюсь пошевелить пальцами на правой руке, и только когда это получается, разжимаю веки. Если мозг помнит, какая рука правая, а тело распознает команды, мои дела очень даже неплохи.

– Черт, – хриплю я, щуря заслезившиеся веки. Придурок Ресслер решил меня ослепить своим именным фонариком, который я же ему и подарил на наш профессиональный праздник.

– Рефлексы в норме, Бейкер, – удовлетворённо произносит опознанный бас, в следующее мгновение стаскивая с меня кислородную маску. – Дышать можешь?

Я киваю, обессиленно закрывая глаза. Слабость неимоверная, любое движение дается с трудом и отдается в мышцах болезненной ломотой. Ощущение, что я проспал сутки и не прочь вздремнуть еще.

– Ты крутой, чувак. Через недельку по пиву в баре дернем за твоё выздоровление, а может и Новый Год отметить вместе получится, – бодро говорит Ресслер.

Я скептически приподнимаю уголок губ, на полную усмешку не хватает сил. Черт, я ведь и правда думал, что подобная чушь помогает моим пациентам быстрее прийти в себя. Мне хочется послать его к черту. Очень сильно. Матом. Но не уверен, что выговорю.

– У меня пара вопросов, Лэнд, и я свалю, – словно прочитав мои мысли, до тошноты жизнерадостно вещает Ресслер. – Не волнуйся, я не заставлю считать тебя мои пальцы и спрашивать, как тебя зовут и какой сейчас год. Не думаю, что четыре дня комы вычистили твой мозг. Да, и выглядишь ты вполне разумным, но слегка помятым.

Я резко открываю глаза, фокусируя взгляд на лице друга. Четкость сильно нарушена, но распознать знакомые черты и даже мимику я способен.

– Ладно, не слегка, – ухмыляется Ресслер. – Как с перепоя. Недельного. Знаю, что с тобой такого не бывает, но, когда сможешь посмотреть на свое отражение, будешь примерно представлять, чем чреваты запои.

Наверное, меня должно это улыбнуть, но я чувствую только раздражение. Снова прикрываю глаза, устав от избытка белого. Четыре дня комы. Мой мозг в порядке, дышу самостоятельно, двигательные функции сохранились, выгляжу, как дерьмо, но Джон планируется напоить меня пивом через неделю. Супер. Жизнь продолжается. Вот теперь можно и улыбнуться.

– Ты помнишь, что произошло? Можешь кивнуть, если тяжело говорить, – гораздо более серьезным тоном снова заговаривает Ресслер. А я только расслабился и порадовался, что легко отделался, а он снова заставляет меня думать вместо того, чтобы дать поспать. – Завтра тебя будут пытать полицейские, Лэнд, – извиняющимся тоном добавляет Джон. – Будет лучше, если ты будешь готов. Лишний напряг твоей голове сейчас точно не нужен.

– В меня стреляли, – не открывая глаза, скриплю я, воссоздавая в памяти рваные фрагменты. – В доме отца. Из его ружья. Или… во дворе. Не помню. Все двоится.

– Не напрягайся, – ладонь Ресслера опускается на плечо, ощущается тяжелой и горячей. – Все восстановится, когда ты немного отдохнешь. Лэнд, а ты помнишь, кто стрелял?

– Я его не знаю. Какой-то наркоман, – качаю головой и морщусь, судорожно втягивая воздух. Вся левая часть шеи пульсирует от боли, а перед глазами вспышками мелькают последние кадры перед выстрелом. – Взломал замок на сарае. Я слышал, как стучит дверь, – пульсация в висках усиливается и я, как наяву слышу этот хлопающий звук. Бой часов, рев метели, звон колокольчиков, колючий аромат белых цветов, вкус кленового сиропа, карамельный шелк волос и мелодичный женский смех, от которого горит в груди.



«Ты снова все перепутал. Я Снежинка, а ты мой Викинг».

«Твой?»

«Сегодня – да, а завтра… Я даже боюсь загадывать, что нас может ждать дальше».

«А если мы загадаем вместе?»

«В полночь?»

«В полночь»



Я с трудом сглатываю разливающуюся во рту горькую сладость, забываю про Ресслера, чей пытливый взгляд сверлит мое лицо, и отматываю назад, хватаюсь за лоскуты воспоминаний, ускользающих так быстро, что я едва успеваю догонять, и ускоряюсь на пределе возможностей, потому что все внутри кричит, что я обязан это сделать, и бегу… Бегу, утопая по колено в сугробах.

«Когда придете на мое выступление, пожалуйста, возьмите Балто с собой. Я очень-очень буду вас ждать, доктор Бейкер…»

Серебрящийся снег, скрипящий под ногами, декабрьский мороз, щиплющий лицо, миллиарды снежинок над озером, и одна, уникальная, легкая, хрупкая, кружащаяся в танце. Я ловлю ее, пытаюсь удержать в своих ладонях, сохранить, защитить от ветра и холода, согреть, и у меня получается…

«А чего хочешь ты, Адалин?»

«Волшебства»

Жар пламени от камина, зажженные свечи, мои ладони, скользящие по красивой обнаженной спине, накрывающие татуировку внизу позвоночника.

«Она символизирует человека, который подарил мне жизнь», – мягкий шепот задевает что-то внутри, обдает теплом, мои пальцы плавятся, сливаясь с ее кожей, становясь частью рисунка.

«Чего ты больше всего боишься, Снежинка?

«Одиночества».

Картинка дрожит и рассыпается, раскалывается на триста пятьдесят миллионов снежинок, каждая из которых уникальна. Так же, как она.


«Не исчезай», – мысленно кричу я, и успеваю удержать ее грустную улыбку, и, протянув руку, поймать маленькую ладонь. Голову пронзает резкая боль от грохочущего звука, взрывающего барабанные перепонки.

А потом мы падаем… ныряя еще глубже, в ледяную прорубь, в белый плен тумана, где я продолжаю держать ее пальцы и слышать тихий ласковый голос:

«Возвращайся домой, Лэндон. Я буду ждать тебя. Двадцать четыре на семь».

– Девушка, со мной была девушка, – открыв глаза, хрипло выговариваю я. Датчики пищат, кривая сердечного ритма скачет, а тело покрывается холодной испариной.

– Эй, что такое, приятель? – Высокая фигура Ресслера загораживает свет, когда он обеспокоенно наклоняется надо мной. – Успокойся, ладно? Или мне позвать Спаркл?

– Спаркл? – переспрашиваю я, пытаясь хоть как-то упорядочить творящийся в голове хаос.

– Лиззи Спаркл. Твоя медсестра. Она работает в клинике чуть больше года. Ты ее помнишь? – тревога в голосе Ресслера звучит отчетливее.

«Счастливого Рождества, доктор Бейкер… Передавайте мои поздравления вашей жене».

– Черт, – хочется завыть в голос, но получается только проскрипеть. – Да, я помню Лиз, – замолкаю прежде, чем выдать, что я помню двух Лиз Спаркл. С одной столкнулся в сочельник перед тем, как сесть в свой автомобиль и уехать за город, а вторая …

«Ты, не думал о том, что пора вернуться, Лэнд?»

Это невозможно объяснить. Чувствую себя одним из безумцев, рассказывающих об около смертных иллюзиях. Как врач, я знаю, что всем этим видениям есть теоретическое научное объяснение, но почему-то мой собственный опыт не вписывается ни в один логический довод. Я или свихнулся, или… не знаю, но разберусь.

– Девушка была? – повторно спрашиваю у Ресслера, до побелевших костяшек сжимая больничную простыню.

– Девушка была. Вас доставили в одной скорой, Лэндон. Но ты не мог ее видеть, – немного помолчав, произносит Джон. – Если только…

– Если что? – нетерпеливо перебиваю я.

– Вы договорились встретиться в родительском доме? – присев на стул, Ресслер устремляет на меня вопросительный взгляд. – Мне можешь сказать. Твоей жены здесь нет.

– Что? – недоумеваю я.

– Брось, Бейкер. Не ты первый заводишь интрижку с бывшей пациенткой. У меня такое тоже случалось. Я узнал ее. Правда, с трудом. Ада Скай, травма позвоночника, бывшая чемпионка по фигурному катанию. Подросла малышка, – он понимающе ухмыляется, а у меня сводит челюсть от напряжения. – Вам обоим повезло, Лэнд. Сомнительно, но повезло.

– Я ее не видел, Джон, – мотаю головой, забыв о ранении, и вновь кривлюсь от резкой боли.

– Понятно, что не видел, – кивает Ресслер. – Я о чем и говорю. Она не доехала, попала в аварию. Ее парень вызвал скорую.

– У нее есть парень?

– Джастин, – кивает Ресслер. – Они говорили по телефону в момент аварии. Подожди… Ты не знал? Про парня?

Я предпочитаю промолчать, потому что в моих мозгах такая каша, что любое сказанное слово может быть принято, как бред сумасшедшего.

– Ну, друг. Женатый мужик вряд ли имеет моральное право требовать у любовницы верности.

– Она не моя любовница, – произношу звенящим шепотом.

– Да, не нервничай ты так, – успокаивает Ресслер, заставляя меня чувствовать себя еще большим психом. – Я же сказал, что Сильвия ничего не узнает. Можешь расслабиться, Джастин тут только один раз появился, а Скай все ночи тайком пробиралась твою палату, пока ее Сил не застукала. Так что сказки будешь сочинять кому-то другому. Я не идиот, и осуждать никого не собираюсь.

– Мне незачем врать. Мы разводимся с Сил.

– Вот как, – задумчиво протягивает Джон. – А я думал, это слухи.

– Сильвия получила бумаги. Еще до Рождества.

– Но не подписала? – звучит, скорее, как утверждение, нежели, чем вопрос.

– Нет.

– Понятно, – вздохнув, Ресслер поднимается со стула. – Ты крепись, друг. Выглядишь лучше. Твоя жена в холле. Ждет, когда сможет поговорить с тобой. Ты как? Выдержишь?

– Не сейчас, – отвечаю я. – Скажи мне, что с девушкой. С Адалин.

– Она в порядке. Готовят к выписке.

– Когда?

– По-моему, завтра, но я уточню. Я позову Лиз? Ты нам должен миллион анализов. Пусть тут с тобой порезвится от души, – широко улыбается Ресслер. Чертов садист. – Кстати, вставать без моего присутствия не советую. И первое время лучше воспользоваться транспортным средством, – советует Джон, кивнув на кресло-каталку.

– Да, пошел ты, лучше буду ползать, – огрызаюсь я.

– Хамишь. Теперь я тебя узнаю, – подняв большой палец вверх, смеется Ресслер.