– «Кто знал, кто знал…» – Чубатюк вознес обходчика к задымленным тучам так, что у того остаток фразы застрял в горле. – Чтоб тебе всю жизнь кактусы рожать, мякина ты матрасная! Да я тебя, злыдень тугоплавкий, козе в трещину…

Назревавшую расправу предотвратил Барченко:

– Отпустите его, Макар Пантелеевич. Видно же, что он не виноват.

Макар без охоты выпустил телогреечного дядьку, и тот грянулся оземь. Завозился, силясь подняться. Вадима кольнула жалость, подал руку.

– Никак белофинны опять проказничают? – проронил между тем Барченко, не то спрашивая, не то размышляя вслух.

– Они! Они самые, чтоб им пусто было! – с готовностью подхватил обходчик. – Больше некому. Тут на десять верст вокруг – ни души…

– И что нам теперь делать прикажете? Самим пути чинить?

– Зачем самим? Пошлите человечка в Лоухи, пущай сообщит. Пришлют ремонтную бригаду, дня за два все и поправят… Я бы сам сбегал, да где мне с моей кочерыжкой!

– Два дня? – Александр Васильевич что-то прикинул в уме, вздохнул. – Ладно, указывайте стезю, гонца изыщем.

– А что ее указывать? По шпалам, по шпалам – к станции и выйдете.

– Разрешите, я схожу, – попросился Чубатюк. – У меня ноги длинные и холоду не боюсь, едрит его перекись марганца…

– Нет, Макар Пантелеевич, вы мой первый помощник. Куда я вас от себя отпущу? Дабы справедливость соблюсти, кинем жребий. Доверимся, так сказать, фатуму. На кого он укажет, тот пусть и грядет…

Фатум в виде короткой спички, наобум выдернутой из пучка длинных, указал на хилера Яакко. Выбор следовало признать удачным – для бывалого пилигрима пеший поход протяженностью в десять верст был скорее прогулкой. Яакко собрался в момент – натянул на плечи крестьянский зипун, сделавший его похожим на героя некрасовских стихов, вооружился на всякий случай револьвером, взял с собой кус ржаного хлеба и флягу с горячей водой.

– Двигай поршнями, едрен-батон! – в самом добром тоне напутствовал его Макар.

Немногословный Яакко только кивнул и бодро пошагал по путям.



К вечеру прикатила на разболтанной дрезине бригада рабочих – все как на подбор в латаных ватниках – и принялась ломами разбирать искореженные рельсы. Разбирали с ленцой, никуда не торопились. Чубатюк наорал на них, выбрав из своего необъятного словарного запаса наиболее забористые выражения, однако на работяг это не подействовало – выслушали апатично и темпов не ускорили.

Вадиму и в дороге-то муторно было сидеть в запертом вагоне – после восьмилетнего подземного схимничества возненавидел замкнутые пространства. Теперь же, когда поезд стоял, тем более хотелось на волю. Поэтому, запахнув шинель и напялив башлык, вышел прогуляться. С ним увязался Яакко – забулькотел что-то на своем маловразумительном языке про волков, бандитов и прочие опасности.

– Ты сам их видел? – спросил Вадим, позевывая.


– Видеть не видела, однако, но слысать слысала…

– И что ты слышал?

– Волка выла. Близко. У-у-у! – И Яакко очень похоже изобразил тягучую волчью песнь. После чего погрозил гибким, как гусеница, хилерским пальцем. – Стерегись, однако. Моя нюх имеет. Смерть рядом ходит…

Вадим поблагодарил за предостережение, но возвращаться не стал. Побрел себе тихонько по насыпи, удаляясь от обездвиженного состава и сонно копающихся путейцев. Когда лязганье ломов затихло позади, сверхчуткий слух выцепил из сгустившейся тишины отдельные звуки: шуршание птичьих крыльев, мягкое притоптывание заячьих лап, шевеление крупного зверя, крадущегося в путанице ветвей… Но все это было далеко, в чащобе.

– К железке они не подходят. Боятся, – предположил Вадим, не видя нигде поблизости ничьих следов.

– Посему твоя так ресила? – заспорил Яакко, не отстававший ни на шаг (вот же привязался, хрен заботливый!). – Снега мало-мало нету. А на льду нисего не видать.

Он был, безусловно, прав. На землю еще не легла пороша, предательски выдающая любой оттиск. А на твердокаменном инее много ли разглядишь?

Вадим недовольно засопел, уязвленный тем, что лапотник перещеголял его в житейской сметке, но обида не успела заискрить как следует – меланхоличный лесной концерт был прерван пистолетным выстрелом.

Дремотный настрой вымело враз.

– Это там, впереди! – Вадим сорвался на бег, устремившись в сумеречную дымку, спекшуюся на горизонте, подобно корке перестоявшего пирога.

Яакко припустил за ним.

Пробежали с полверсты, глотая студеный воздух.

– Вон! Лезит! – дохнул белесым облачком из-за плеча дальневосточный Гиппократ.

Вадим едва не налетел на распростертое на рельсах тело. Поверх стальных полос ничком лежал человек в овчинном тулупе и ушанке. Тулуп на спине был хищнически разодран, словно по нему прошлась когтистая лапа. Из рукавов выглядывали бледные кисти рук, одна из которых стискивала австрийский пистолет «манлихер» – «самое элегантное в мире оружие», как называли его в годы недавней войны. Элегантность его удивительным образом сочеталась с тонкостью пальчиков, обхвативших рукоятку.

– Девуська, однако! – удивился узкоглазый лекарь.

Вадим перевернул лежащую лицом вверх. С головы ее свалилась ушанка, из-под которой водопадом пролились волосы такой рыжины, какая встречается разве что у цедры спелейшего апельсина. Эти огненные локоны обрамляли белый как мел лоб и по-детски припухлые щечки с милыми ямочками. В плотно сжатых губках не было ни кровинки.

– Умерла? – задохнулся Вадим от мысли, что обнаружил эдакую красу уже без признаков жизни.

Яакко сноровисто расстегнул на девушке тулуп, его короткопалые ручонки заскользили по облегавшей ее грудь вязаной кофточке, что вызвало у Вадима нежданную вспышку ревности. Зато потом прозвучали слова, от которых сразу полегчало:

– Зивая! Никакая рана, однако.

Веки рыжей красавицы дрогнули, приоткрылись, на Вадима г

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.