— Две недели назад из Чарльз-Тауна в Фаунт-Ройал отправился другой мировой судья. Его звали Тимон Кингсбери. Он к вам не заглядывал?

— Не-а, такого здесь не было, — ответил Шоукомб, не прекращая жевать.

— В Фаунт-Ройал он не прибыл, — продолжил Мэтью. — Скорее всего, он остановился бы здесь, если только…

— Может, он просто не добрался досюда, — прервал его Шоукомб. — Мог схлопотать дубиной по башке от лихих ребят, что озоруют на большой дороге всего-то в лиге от Чарльз-Тауна. Или им закусил Одноглаз. В этих краях одинокий путник всегда, почитай, играет с адским огнем.

Мэтью обдумал эти слова под шум ливня, сотрясающего крышу. Вода с потолка уже не капала, а бежала ручейками; лужи на полу разрастались.

— А ведь я не говорил, что он ехал без сопровождения, — произнес наконец Мэтью.

В работе челюстей Шоукомба случился небольшой сбой.

— Но вы назвали только одно имя, разве не так?

— Да. Но я мог просто обойти упоминанием его секретаря.

— Да какого черта?! — Шоукомб с громким стуком опустил миску на стол. — Один он был иль нет, что это меняет?

— Он был один, — спокойно сказал Мэтью. — Его секретарь заболел в ночь накануне поездки. — Он задержал взгляд на горящей свече, на черных витках дыма над оранжевым язычком пламени. — Хотя, не думаю, что это так уж важно.

— Вот и я о том же. — Шоукомб сердито взглянул на Вудворда. — Он ко всем так пристает с вопросами?

— Он очень любознательный юноша, — ответил судья. — И голова у него светлая.

— Ишь ты… — Шоукомб вновь повернулся к Мэтью, у которого возникло отчетливое и крайне неприятное ощущение, будто на него уставился раструб заряженного мушкетона со взведенным курком. — Тока гляди, чтобы тебя, такого светлого, кто-нибудь не притушил ненароком.

Еще несколько долгих секунд Шоукомб пронзал его взглядом, а затем налег на еду, отодвинутую молодым человеком.

Оба путника, сославшись на усталость, поспешили удалиться сразу после того, как Шоукомб объявил, что Эбнер сыграет на скрипке для их «увеселения». Вудворд уже некоторое время всеми силами сдерживал естественные позывы тела, но теперь, не в силах более противиться природе, был вынужден надеть свой походный сюртук, взять фонарь и выйти под ливень.

В гостевой комнате, при свете одинокой свечи, Мэтью слушал барабанную дробь по крыше и пиликанье скрипки Эбнера: гостей все же решили увеселить независимо от их желания. В довершение всех неприятностей, Шоукомб начал прихлопывать и подвывать, большей частью не в такт музыке. В углу комнаты скреблась крыса, по всей видимости не менее постояльца раздраженная этой какофонией.

Он сидел на соломенном тюфяке, сомневаясь, что сможет заснуть этой ночью даже после столь утомительной поездки. С крысами в комнате и кошачьим концертом за стенкой это будет непросто. Можно было заняться составлением и решением математических задач — на латыни, разумеется. Обычно это помогало ему расслабиться в сложных ситуациях.

«Не думаю, что это так уж важно», — сказал он Шоукомбу касательно путешествия судьи Кингсбери в одиночку. Хотя на самом деле Мэтью считал это важным обстоятельством. Отправляться в дальний путь без сопровождения было необычным и даже — как верно заметил Шоукомб — безрассудным поступком. Но, поскольку Мэтью ни разу не видел судью Кингсбери трезвым, легко можно было предположить, что алкоголь сказался на его умственных способностях. Однако же трактирщик был изначально уверен, что Кингсбери ехал в одиночку. Он не спросил: «Был ли он один?» или «Кто был вместе с ним?». Нет, он сказал утвердительно, как о чем-то известном ему наверняка: «Одинокий путник».

Между тем скрипка достигла ужасающе высоких нот. Мэтью вздохнул и покачал головой, сетуя на унизительную беспомощность своего положения. Зато у них, по крайней мере, имелась крыша над головой. Продержится ли крыша до конца ночи — это уже был другой вопрос.

Он все еще чувствовал запах той девчонки.

Этот запах застал его врасплох и до сих пор оставался с ним — то ли в ноздрях, то ли в мозгу, он не мог сказать точно. «Не прочь вставить разок-другой?»

Да, подумал Мэтью. Математические задачи. «Сочная, как инжирный пудинг». И непременно на латыни.

Скрипка стонала и взвизгивала, Шоукомб начал притопывать. Мэтью пристально смотрел на дверь, запах девушки звал его.

Во рту пересохло. Желудок как будто скрутило каким-то немыслимым узлом. Да, думал он, заснуть этой ночью будет непросто.

Очень, очень непросто.





Глава третья




Мэтью вздрогнул и открыл глаза. От свечи остался лишь кургузый огарок, мерцавший тускло-желтым светом. Рядом на жесткой соломе шумно храпел Вудворд; рот его был приоткрыт, мясистая складка на подбородке подрагивала в такт храпу. Еще через несколько секунд Мэтью почувствовал влагу на левой щеке. А когда с протекающего потолка ему на лицо упала вторая капля, он рывком сел, выругавшись сквозь стиснутые зубы.

Это внезапное движение заставило крысу — очень крупную, судя по звуку — с паническим писком и цокотом когтей шмыгнуть в свою нору под стеной. Перестук падающей на пол капели обрел чуть ли не симфонический размах. Мэтью подумал: не пора ли приступать к строительству ковчега? Возможно, Эбнер был прав насчет близкого конца света и год 1700-й так никогда и не будет отмечен в календарях.

Как бы то ни было, Мэтью ощутил потребность внести в этот потоп и свою малую лепту. А то и нечто посолиднее, учитывая накопившуюся тяжесть в кишечнике. Ничего не поделаешь, придется выходить под дождь и справлять нужду по-простецки, на корточках. Он мог бы потерпеть еще какое-то время, но некоторые вещи долго сдерживать невозможно. Уж лучше, пока не прижало совсем, без спешки посетить кусты за сараем, позволив крысам тем временем заниматься своими крысиными делами на полу комнаты. Ну а если — не приведи Господь — ему придется еще раз отправиться в такую поездку, он уж точно не забудет прихватить ночной горшок.

Он поднялся с пыточного ложа, именовавшегося здесь постелью. В трактире было тихо — наступил самый глухой час ночи. В отдалении рокотал гром; гроза по-прежнему висела над колонией Каролина как парящий чернокрылый стервятник. Мэтью сунул ноги в башмаки. Не имея плаща или иной одежды из плотной материи, он поверх фланелевой нижней рубашки надел касторовый дорожный сюртук судьи, еще влажный после недавнего похода Вудворда за той же надобностью. Сапоги судьи, стоявшие подле кровати, были облеплены комьями грязи, счистить которую могла бы только жесткая щетка из свиной щетины. Мэтью не хотел брать с собой единственную свечу: ее все равно быстро загасит дождь, а в отсутствие света обитатели нор в стенах обнаглеют совсем. Посему он решил взять в соседней комнате фонарь, надеясь, что света от него хватит, чтобы за сараем не наступить в тамошнее «гадкое месиво», по определению Вудворда. Заодно и лошадей можно проверить, раз уж он будет вблизи сарая.

Он уже начал поднимать щеколду на двери, когда судья перестал храпеть и тихо застонал. Лицо Вудворда под пятнистым куполом лысины кривилось и подрагивало. Мэтью задержался, разглядывая его при тусклом свете. Губы судьи шевелились, веки трепетали.

— Ох… — прошептал он вполне отчетливо, так что даже в столь тихом голосе Мэтью смог уловить страдальческие нотки.

— Охххх… — повторил Вудворд, терзаемый какими-то кошмарными видениями. — Ему больно, Анна… — Последовал тяжкий вздох. — Больно… ему так больно, о Боже, Анна… больно…


Он добавил еще несколько неразборчивых слов, смешавшихся с очередным жутким стоном. Его руки вцепились в ночную рубашку на груди, голова откинулась назад и вдавилась затылком в соломенный тюфяк. Изо рта вырвался слабый звук — возможно, отголосок давних рыданий, — а потом его тело понемногу обмякло, и вскоре возобновился храп.

Для Мэтью это явление не было в новинку. Ночь за ночью судья блуждал по просторам мучительных снов, но в дневное время отказывался говорить о первопричине этих видений. Однажды, пять лет назад, Мэтью решился спросить об этом напрямик и услышал в ответ, что его задача — осваивать премудрости судебного производства, а при недостаточном прилежании юнцу прямая дорога обратно в сиротский приют. Эта отповедь — произнесенная с необычной для судьи резкостью — ясно дала понять, что его ночные кошмары не подлежат обсуждению.

Мэтью догадывался, что это было как-то связано с его женой, оставшейся в Лондоне. Должно быть, Анна — это ее имя, хотя Вудворд ни разу не упоминал его в часы бодрствования, да и вообще никогда не говорил об этой женщине. Собственно, Мэтью почти ничего не знал о прошлой жизни Вудворда в Англии, хотя и проживал в его доме с пятнадцатилетнего возраста. Он знал лишь то, что некогда Вудворд был весьма авторитетным юристом, а также преуспел на финансовом поприще, но причины, по которым фортуна переменилась и вынудила его уехать из Лондона в лишь недавно основанные колонии, так и оставались загадкой. Из прочитанных книг и бесед с Вудвордом ему было известно, что Лондон — это огромный город; но сам он там не бывал, как не бывал и в Англии вообще, родившись на борту судна посреди Атлантики через девятнадцать дней после отплытия из Портсмута.

Мэтью тихо поднял щеколду и вышел из комнаты. В глубине темного зала несколько язычков пламени еще глодали головешки в очаге, тогда как большая часть углей погасла под толстым слоем золы. Едкий дым по-прежнему висел в воздухе. Мэтью разглядел на крюках рядом с печью два фонаря из кованой жести с множеством мелких отверстий для света. На подставке внутри одного из них сохранился свечной огарок, и Мэтью взял этот фонарь. Затем нашел на полу сосновый прутик, зажег его от одного из последних огоньков в очаге и поднес пламя к фитилю.

— Ты чаво удумал, а?!

Этот окрик так внезапно разорвал тишину, что Мэтью чуть не выпрыгнул из собственных башмаков. Он вмиг развернулся, и понемногу набирающий силу свет упал на Уилла Шоукомба, который сидел за одним из столов с кружкой перед собой и закопченной глиняной трубкой в зубах.

— Что, на блуд потянуло, малыш?

Глаза Шоукомба терялись в темных впадинах, а кожа в свете фонаря отливала грязноватой желтизной. Он выпустил изо рта кольцо табачного дыма.

— Мне… нужно выйти, — пробормотал Мэтью, еще не оправившись от неожиданности.

Шоукомб неторопливо затянулся.

— Раз так, — сказал он, — не зевай, гляди под ноги. Склизь там жуткая.

Мэтью кивнул и уже начал поворачиваться к двери, но трактирщик заговорил вновь.

— Твой хозяин навряд ли уступит мне этот славный камзольчик, так ведь?

— Он его ни за что не продаст, — ответил Мэтью и, понимая, что Шоукомб его лишь поддразнивает, все же не удержался от комментария. — Мистер Вудворд мне не хозяин.

— Вона как? Тады с какой стати он решает за тебя, что ты должен делать, а что нет? Сдается мне, что он твой хозяин, а ты его раб.

— Мистер Вудворд блюдет мои интересы.

— Ага… — Шоукомб запрокинул голову и выпустил струю дыма в потолок. — То бишь заставляет ворочать сундуки, но не позволяет резвиться с девками? И еще несет всякую хрень про волков и про заботу о твоем будущем. Но ты же взрослый парень двадцати лет! Небось, он и грязюку со своих сапог заставляет счищать?

— Я его секретарь, — произнес Мэтью с нажимом, — а не лакей.

— Но ты ведь чистишь его сапоги?

Мэтью замялся. По правде говоря, он действительно чистил обувь судьи, но не видел в этом ничего унизительного. С течением лет некоторые вещи — такие как сортировка юридических документов, поддержание чистоты в жилых помещениях, штопка одежды, упаковка дорожных сундуков и выполнение всяких мелких поручений — легли на плечи Мэтью просто потому, что он справлялся с ними быстрее и лучше.

— Знаю, что чистишь, — продолжил Шоукомб. — Люди такого типа кичатся голубой кровушкой в своих жилах. Не хочет лишний раз марать свои ручонки, да? Так оно и выходит, что он хозяин, а ты раб.

— Можете в это верить, если вам так нравится.

— Я верю тому, что вижу, — сказал трактирщик. — Иди-ка сюда, я тебе кое-что покажу. Пускай ты лишь раб и все такое, но и тебе может статься в охотку на это взглянуть.

Не успел Мэтью отказаться и пойти к выходу, как Шоукомб поднял правую руку и разжал кулак.

— Наверняка ты такого сроду не видел и вряд ли когда увидишь опять.

Свет, искрясь, отразился от поверхности золотой монеты.

— Вот! — Шоукомб протянул ее Мэтью. — Даже дам подержать.

Вопреки своему желанию — и настойчивым позывам мочевого пузыря — Мэтью приблизился, взял монету с ладони трактирщика и поднес ее к фонарю, чтобы разглядеть получше. Монета сильно истерлась, многие буквы были неразличимы, но в центре проступали контуры креста, разделяющего изображения двух львов и двух башен, а по краю Мэтью смог прочесть надписи «Carolus II» и «Dei Grat».

— Знаешь, что это? — спросил Шоукомб.

— Карл Второй, Божией милостью, — произнес Мэтью. — Должно быть, это испанская монета.

— Верно. Испанская. Усекаешь, что это значит?

— Что здесь недавно побывал испанец?

— Почти в точку. Я нашел это в сумке дохлого индейца. А откуда у краснокожего испанское золото? — Он не стал дожидаться предположений Мэтью и продолжил: — Это значит, что где-то поблизости шляется чертов испанский шпион. Скорее всего, подбивает индейцев к мятежу. Ты наверняка знаешь, что испанцы засели во Флориде, а это меньше семидесяти лиг отсюда. Они рассылают по всем нашим колониям своих шпионов, и те пускают слух, будто всякая черная ворона, улетев от хозяина во Флориду, станет там свободным человеком. Неужто никогда об этом не слыхал? То же самое испанцы обещают всем бандитам, убийцам и прочей мрази.

Он выхватил монету из руки Мэтью.

— Ежели ты, к примеру, дашь деру во Флориду и твой хозяин захочет тебя вернуть, эти испанцы над ним только надсмеются. Так же и всякий, кто здесь украл или убил, может сбежать во Флориду, а там испанцы возьмут его под свое крылышко. Вот что я тебе скажу: когда черномазые толпами ломанутся во Флориду получать вольную, этот мир прямиком полетит в адское пекло.

Шоукомб бросил монету в свою кружку — еще не пустую, судя по звуку булькнувшей жидкости, — после чего сделал долгую затяжку и какое-то время просидел молча, скрестив руки на груди.

— То-то и оно, — изрек он затем, умудренно качая башкой. — Испанский шпион рыскает в наших краях и подкупает краснокожих, чтобы те учинили какую-нибудь лиходейство. Черт, да он запросто может сидеть в Фаунт-Ройале, ежели это предатель-англичанин!